Кирилл Штейнбах, корреспондент

Алексей открыл мне глаза. Да, это штамп, но он точно описывает политизацию меня и моего окружения в начале 2010-х.

Впервые я услышал о нём еще во время Болотной — из «РИА Новости», во что сейчас поверить довольно трудно. Тогда я не придал значения новостям о Навальном, но история распорядилась по другому. Я был школьником и пытался найти свой путь, осознать мир вокруг себя.

Все понимали, что со страной что-то не так. Коррупция, полицейское насилие, безучастие, бедность. Было вопросом времени, когда кто-то в эпоху социальных сетей и YouTube начнет говорить об этом настолько громко, что засунуть голову в песок уже не получится.

Для меня это имело накопительный эффект. Убийство Бориса Немцова, «присоединение» Крыма, о котором нам в школе говорили как о величайшей геополитической победе XXI века, и военный конфликт на востоке Украины. Я чувствовал необходимость в том, чтобы кто-то объяснил, что происходит на самом деле.

Для меня таким моментом стала публикация расследования «Он вам не Димон». Я был восхищен тем, что можно говорить о российских политиках так смело: без придыхания и страха перед начальством.

Я отправил это расследование в семейный чат. В ответ мне отправили рассылку в WhatsApp с рассуждением о том, что Алексей на видео «не моргает», а соответственно, он в ролике «под кокаином». Я тогда подумал: даже если допустить, что это так, как это отменяет сказанное в ролике? Но для моих близких этого аргумента оказалось достаточно.

Я откликнулся на призыв стать волонтером в региональных штабах Навального. Тогда я был уже студентом.

Я чувствовал невероятное уважение к человеку, который, несмотря на перенесенную операцию, лично говорил с каждым пришедшим и улыбался.

«Одним глазом я вижу прекрасных людей, другим — силуэты прекрасных людей», — сказал Алексей со сцены. Зал смеялся.

После выступления к политику выстроилась очередь для фотографий. Я был настолько взволнован, что промямлил какую-то чушь и протянул свой телефон Леониду Волкову, чтобы он сфотографировал нас, сказав что-то вроде «На!»

Я никогда не встречал политика федерального уровня — я слышал от бабушки про поезда ЛДПР, на которых Жириновский проезжал полстраны. Но это казалось системным и затхлым. А Навальный был рок-н-роллом и Вудстоком.

После встречи я опубликовал фото на своей странице в Instagram с подписью: «Мам, я с будущим президентом». Прошло 8 лет. Ни Алексея, ни матушки уже нет в живых. Однако я от тех слов всё еще не отказываюсь. Не имею права. Алексей по-прежнему мой президент.

Наталья Глухова, корреспондентка

Сообщения о смерти Навального застали меня в Вене — накануне вечером я в первый раз приехала в этот город. 16 февраля, утро — я вижу сообщения российских госагентств со ссылкой на ФСИН, что Навальный умер в колонии. Первая реакция — отрицание: нет, такого быть не может. Я впала в какой-то ступор, в глазах плыло и я не знала, что мне делать. В чатах редакции, помню, многие тоже сначала надеялись, что это какая-то ошибка и что Навальный не мог умереть.

Ни Хофбурга, ни здания венского парламента, ни собора Святого Стефана, ни улочек старого города в итоге я совсем не запомнила. Просто начисто вышибло из памяти даже отрывочные воспоминания. Через час-два после первых сообщений стало понятно, что Навального действительно убили. Я почувствовала невероятную злость — и как будто потерю последнего оставшегося кусочка надежды. Единственное, что я могла сделать в таком состоянии, — это работать и таким образом хоть как-то показать себе самой, что я не бездействую и делаю всё, что в моих силах.

Многие на протяжении последних лет задавались вопросом: «Алексей, ну зачем ты вернулся из Германии в Россию после отравления? Ну разве не было понятно, что тебя посадят, а потом — как это и случилось — убьют?» Если честно, я тоже об этом много рассуждала и отвечала на этот вопрос просто: это его выбор. И я уважала этот выбор, несмотря на то, что была как будто не до конца с ним согласна. Но после того как я прочитала книгу «Патриот», у меня не осталось к Алексею никаких вопросов. Я понимаю, что по-другому он сделать просто не мог.

Смерть Навального, без преувеличений, разделила мою жизнь на «до» и «после». Это первое убийство главного российского независимого оппозиционного политика, которая застала меня в полностью осознанном возрасте (когда убили Бориса Немцова, я еще училась в девятом классе и готовилась к ГИА). К сожалению, той надежды, какую олицетворял Алексей, — на справедливость, на мир, на процветание, — с тех пор я больше не обрела.

Сергей Звезда, редактор

Больше всего из всех акций имени Алексея Навального меня до сих пор впечатляет та, что почти 12 лет назад прошла без него.

В нулевые и начале десятых жизнь в российских регионах за пределами Москвы и Петербурга отличалась в том числе и атмосферой вокруг демократических протестов. За редким исключением — например, крупных митингов из-за откровенно наглого вторжения государства в быт (вроде повышения транспортного налога в Калининграде или таможенных пошлин во Владивостоке) — всё было откровенно грустно. И уровень энтузиазма или гражданской ответственности в отдельных субъектах радикально на ситуацию не влиял.

Оно и понятно. Когда раз за разом видишь на акциях лишь одни и те же лица, когда почти все вокруг воспринимают активистов как далёких от народа маргиналов, когда, сколько бы ни старались люди с горящими глазами, ничего кардинально не меняется — впасть в уныние довольно легко.

Меня встряхнула акция 18 июля 2013 года в Москве, куда тем летом я попал почти случайно.

Алексей только накануне получил регистрацию кандидатом в мэры столицы. Сам он был в Кирове, где его и Петра Офицерова приговорили к пяти и четырём годам колонии по сфабрикованному делу о «краже леса». Акция в Москве была запланирована заранее, но каким будет настроение, стало ясно только после объявления приговора. Более того,

И несмотря на всё это, 18 июля в центре Москвы было не протолкнуться. Протестующие заполонили все тротуары вокруг Манежной площади, которую силовики предусмотрительно закрыли, и устроили марш по Тверской, Охотному ряду и всем прилегающим улицам. Задерживали точечно, выдёргивая и тех, кто поднимал плакат, и тех, кто просто выделялся, но «несанкционированный» характер акции подразумевал, что все к этому были готовы.

На следующий день Навального отпустили под подписку о невыезде, дав ему возможность продолжить мэрскую кампанию. Тогда этому было несколько вероятных объяснений, но сегодня, на исходе трёх лет полномасштабной войны и года без Алексея, они уже ни капли не важны.

Сегодня, когда скандирование «Один за всех и все за одного» неизбежно разрывает мне сердце, я понимаю: уже тогда, в тот московский вечер — ещё при живом Навальном, но без него — эта фраза приобрела свой настоящий смысл.

И именно тогда, 18 июля, проявилось, как мне кажется, главное наследие Алексея, которое в лоб проговорили в том числе в «оскаровском» фильме. Оно в тех, кто и без него помнит о своих правах, без него протестует, без него, если и не добивается изменений, то хотя бы пытается.

Георгий Малец, фотокорреспондент

На днях, перед очередной эмигрантской тусовкой, мы обсуждали, какие песни будем петь под гитару. И я вспомнил, как Захар Май в 2013 году на митинге, посвящённом выборам мэра в Москве, исполнил песню с текстом: «Навальный! Культовый, опальный! Восьмого сентября за Лёху я и ты!». И потом, конечно же, мы её спели.

Я был лично знаком с Навальным много лет, хотя мы никогда особо не разговаривали. В 2010-х я фотографировал практически все крупные митинги оппозиции, и Навальный часто попадал на мои снимки. А в 2018 году я ездил снимать открытие его штаба во Владимире. В тот день мы поздоровались за руку, и он сказал: «О! Это ты! Тебя я знаю!».

Среди друзей и коллег мы всегда называли Навального Лёхой. Да и сейчас. Но это было именно в хорошем смысле. Алексей каким-то удивительным образом сочетал в себе черты прекрасного политика и такого большого друга для всех. Он был абсолютно не пафосным, но при этом, так сказать, очень мощным. Это некое уникальное сочетание характера и разума.

Может быть, поэтому ещё при его жизни у людей возникало так много споров и эмоций по поводу Навального. Он не был типичным политиком, который ведёт себя как кукла, отстранённая от людей. Он как раз был представителем того нового типа политиков, который хотел и, думаю, мог бы изменить многое, потому что старался создавать гражданское общество, а не командовать «народом».

Но, к большому сожалению, он решил вернуться в Россию. Честно говоря, я до сих пор не понимаю его мотивов. Надежда на людей? Может быть. Акт самопожертвования? Ну, в это мне слабо верится. Но факт в том, что Алексея Навального больше нет. И эмоции по этому поводу мне уже сложно описать. Просто очень больно.

Юрий Баронов, корреспондент

Я видел Алексея вживую всего дважды — и оба раза он был политиком, которого нам так не хватает. Первый раз — в мае 2018 года, на акции «Он вам не царь!» накануне очередной инаугурации Путина.

Тогда вышло смешно и грустно. Вместе с товарищем мы пришли на Пушкинскую, но обнаружили, что памятник окружен «казаками» и НОДовцами. Нам не хотелось стоять рядом — и мы спустились в сквер. Протестующих становилось всё больше, с разных сторон лезли «космонавты», шли потасовки, задержания.

И вдруг откуда-то сбоку, как будто на ходу выскочив из такси, в центре сквера появился Навальный. Меня буквально придавило к нему толпой. Стоял я от него на расстоянии вытянутой руки недолго — через семь минут полицейские его схватили и утащили на руках в автозак. Мне было 19.

Уже через год мы встретились почти как команда. На станции Ленинский проспект было снято помещение для предвыборного митинга кандидатов в Мосгордуму, поддержанных Навальным. На одного из них я и работал.

Представить только: митинг Навального, вживую, легально. Без задержаний и провокаций! Тогда мы еще не знали, что всем откажут в выдвижении, что Москва всё лето будет протестовать, а на следующий год начнется ковид. Это было в России, значит, было давно.

План бросить курить пришлось отложить до мая.

So long and goodnight, Алексей, ты был для меня образцом.

Мария Епифанова, редактор

В числе моих любимых дней точно есть 24 декабря 2011 года, когда на проспекте Сахарова прошел стотысячный митинг. Именно по этой Москве — зимы-весны 2011-2012 годов — я в эмиграции скучаю больше всего.

Там на Сахарова были все: политические активисты, экологи, наблюдатели за выборами, обманутые пенсионеры, студенты, была моя бабушка, будущий муж, однокурсники, бывшие одноклассники, были те, кто сейчас в эмиграции и те, кто теперь работает на режим.

В двадцать лет в возможность перемен верится легко. Особенно — под речь Навального. Он говорил, в общем-то простые и логичные, вещи: «Мы хотим — может быть, не любить, но уважать — власть. Те, кто находится сейчас в Кремле и Белом доме, находятся там не потому что у них есть поддержка, а потому что у них есть телевизор, много милиции и парочка продажных судей. Но у них нет нас. У них нет поддержки. У них нет источника власти».

Тогда Навальный еще не был тем символом, которым стал потом, его еще не взялись преследовать по-настоящему. Он был не профессиональным политиком, а юристом, который решил активно бороться с коррупцией и делал это хорошо.

17 марта 2024 года прошли выборы президента России. Сторонники Навального придумали акцию «протестный полдень» — просто прийти на свои участки в одно время всем, кто не поддерживает Путина и не планирует за него голосовать.

В 12 часов я подходила к российскому посольству в Риге. Напротив посольства, рядом с мемориалом в память жертв войны в Украине, сделали мемориал Навальному. Кто-то включил через динамики старые речи Навального — их было слышно издалека. «Один за всех, и все за одного!» Закрыв глаза, можно было на секунде представить, что мы на проспекте Сахарова, Навальный жив и нет никакой войны.

Теперь верить тяжелее.

Кирилл Мартынов, редактор

Я узнал о Навальном во время знаменитых политических дебатов, которые он проводил в московском клубе «Билингва» в 2006 году. Я был аспирантом-философом, и практическая, а не книжная политика казалась мне заведомо тщетным, бессмысленным делом. Как и все, кто не пытался действовать, но любил рассуждать, долгое время я считал Навального чьим-то «проектом», критиковал его, в особенности за участие в «Русских маршах».

Но когда Навального пытались посадить, чтобы не дать ему участвовать в выборах мэра Москвы в 2013 году, не поддержать его лично было уже невозможно. Я был тогда на стихийном митинге на Тверской. За восемь лет в «Новой газете» я написал и отредактировал, наверное, сотни текстов, посвященных политику. Я помню один из них: когда после возвращения в Россию в 2021 году Навальному дали срок, я писал, что этот срок не для него, а для всей нашей страны, и что сейчас свободный человек Навальный смотрит на несвободную страну сквозь прутья решетки.

Когда Навальный был убит, мы в редакции решили называть случившееся именно убийством: было ясно, что официального расследования не будет. Я уверен в том, что виновные в убийстве политика будут названы. Думаю, они тоже знают, что про них не забудут.

Я понял мотивацию Навального, когда прочитал «Патриота». Он рос постсоветским подростком, который хотел добра своей гибнущей стране: среди таких подростков вырос я сам. Большинство из них давно отказались от своих надежд, но не Алексей Навальный.