Экстремист

В Архангельске вам каждый встречный расскажет о нехватке медиков, о том, как лучшие бегут в Питер и Москву. И вот в этом Архангельске в конце минувшего года разошлась по пабликам видеосъемка, зачем-то слитая силовиками: вооруженные до зубов спецназовцы в камуфляже берут опасного, судя по методу задержания, преступника. На видео высокий растерянный человек в очках стоит возле автозака и явно не понимает, что происходит. В руках у него коробка с новым ноутбуком. Нес домой в подарок сыну. «Фамилия!» — кричит спецназовец. «Серебренников Николай Алексеевич», — отвечает человек так, будто считает происходящее розыгрышем. Следующие кадры без звука: его же, но уже в наручниках, выводят из отдела полиции и усаживают в автобус, чтоб везти в изолятор.

Сюжет об этом с той самой слитой съемкой (правда, со ссылкой на «ВКонтакте») вышел на втором российском телеканале. Ролик показывают без звука, а ведущая сообщает, что врача задержали по подозрению в экстремизме, «следствие считает, что за полгода Серебренников сделал семь переводов на общую сумму 3500 рублей». Кому перевел, зачем перевел — неважно. Перевел семь раз деньги — уже экстремист.

До этого дня Николая Серебренникова знали в Архангельске как нейрохирурга, на которого молились пациенты и которого очень любили коллеги. Автора уникальных методик, лауреата премии имени Ломоносова за операции на аневризме головного мозга. Теперь он известен как опасный экстремист. Так, во всяком случае, считает следствие.

В августе 2021 года, по версии следствия, Серебренников впервые перевел 500 рублей Фонду борьбы с коррупцией. Что знал Серебренников об Алексее Навальном — неизвестно, нейрохирургу, который с утра до ночи в операционной, не очень хватает времени на политику. Но борьбу с коррупцией доктор, наверное, считал делом хорошим и не догадывался, что в сегодняшней России это экстремизм. Потом Серебренников, видимо, забыл о переводах, и банк списал с его карты еще шесть раз по 500 рублей на борьбу с коррупцией. Спохватился доктор в феврале 2022-го, тогда он переводы отменил. Но было поздно: он профинансировал борьбу с коррупцией, то есть — экстремистскую деятельность, на общую сумму 3500 рублей.

В мае 2022 года преступных переводов уже не было, а областная газета «Правда Севера» публиковала длинную и очень восторженную статью об архангельских нейрохирургах — Николае Серебренникове и Игоре Шлегеле. Оба — лауреаты премии имени Ломоносова за спасение пациентов, оба проводили уникальные операции. Теперь одному из них грозит тюремный срок — до восьми лет. С запретом на профессию еще на три года.

Остальные подробности «дела Серебренникова» неизвестны. Мы знаем только, что 48 часов, которые врач провел в ИВС, 14 и 15 декабря, пришлись на субботу и воскресенье, поэтому плановые операции переносить не пришлось. В понедельник по решению суда доктор вышел на свободу до окончания следствия. Может быть, сработали письма, которые писали главврач больницы и коллеги Серебренникова в массу инстанций, а может — звонки главврачей крупнейших медцентров Москвы и Петербурга. Интересно, не идут ли уже проверки «персональных данных» и там. В суде по мере пресечения следователь требовал отправить доктора в СИЗО, но суд назначил запрет определенных действий.

Но главное — он всё-таки может оперировать. Пока. Потом его пациентам придется задавать вопросы уже не врачам, «оперировать будет Швондер».

«Я его так и называю: гений»

В Архангельске было очень холодно, в пять вечера уже совсем темно. Шел снег, сквозь него видно было, как далеко, в конце улицы, на верхушке высотного дома неугасимо горит здоровенная буква Z. Возле здания областного суда застыла снегоуборочная машина. Рядом меня ждал коренастый мужчина в коротком пальто и очень толстых очках. Он мерз и пугливо озирался по сторонам. Это коллега Серебренникова, врач Первой горбольницы. Где-то в этом микрорайоне живет и сам доктор, он и попросил приятеля передать, что говорить со мной не будет. Коллега боялся говорить с журналистом, но Серебренникову отказать не смог. Свое имя он назвать не захотел, поэтому условно назовем его Петром.

— Знаете, когда Коля после двух дней в тюрьме пришел на работу, его в отделении так встречали, будто он в космос слетал, — рассказывает Пётр. — Каждому надо было подойти, что-то сказать, по плечу похлопать. Такое обвинение… Я не думал, что люди так будут реагировать. И начальство его поддержало, главврач в суд ходил. По нашим временам — редкость. Но и операции, которые делает Коля, штучные. Мало кто из хирургов может провести радикальную вертебрэктомию, когда у онкологического пациента удаляют три позвонка, а потом он выходит из больницы здоровый и счастливый.

Сразу после медуниверситета Серебренников пришел на работу в Первую горбольницу. Это было 26 лет назад, в 1999-м. Главврачом тогда была легенда Архангельска — доктор Еликанида Волосевич. Сейчас больница носит ее имя. По сути, стационар она и создала, при ней были построены девять корпусов и подстанция скорой помощи.

— Она собрала больницу, можно сказать, с нуля, построила большие корпуса, ездила в Москву и выбивала деньги, — говорит Пётр.

Заведовал отделением тогда Виктор Порохин, сейчас он главный нейрохирург Архангельской области. Он помнит, как Серебренников признался ему, что врачом стал случайно.

— Коля приходил ко мне на дежурства, еще когда был студентом, — рассказывает Порохин. — Помню, как мы на дежурстве спали на одном диване. Я как-то спросил его: почему именно медицина? У него и голова золотая, и руки растут откуда надо, я его иногда так и называл: гений. Ну а что такое гений? Человек, который может найти нестандартный выход, решить задачу нетипичным способом. В хирургии это важнее, чем в любой другой специальности.

После школы Серебренников мог выбирать любой вуз. Он любил физику и математику, увлекался программированием, что-то постоянно мастерил. Мог пойти в инженеры, подумывал о педагогическом. Но ближе всего к дому был Северный государственный медуниверситет. Он подал туда документы, легко поступил, а на старших курсах выбрал нейрохирургию.

Молодого врача, только получившего диплом, к операциям поначалу, конечно, не очень допускали, чаще ему доверяли многочисленные медицинские бумажки. Чтобы меньше писать рукой, он создал компьютерную программу, назвал ее Surgery — «Хирургия».

— Программа хранила и помогала генерировать выписки, эпикризы, протоколы и другую медицинскую документацию, — описывает ее Пётр. — Сначала ею пользовались только на нашем отделении. Потом по всей больнице. Потом другие больницы стали просить. Коля написал инструкцию, как пользоваться программой, и бесплатно раздавал ее всем, кто попросит. В 2006 году нам сказали, что этой программе конец, потому что везде скоро будут внедрять единую систему «Ариадна». Толком она до сих пор не работает. В 2010 году в Архангельске открылся региональный сосудистый центр, и программу Серебренникова попросили туда. Тогда он доработал ее в последний раз, потом забросил. Но многие врачи в Архангельске по сей день пишут выписки сначала в Колиной программе — потому что удобно и наглядно, а потом уже в «правильной» — для отчета.

Позже выяснится, что программированием навыки хирурга Серебренникова не ограничиваются.

— Он ремонтирует инструменты и оборудование, — продолжает Пётр. — Вы ведь, наверное, думаете, что в нейрохирургии всё самое лучшее? А у нас постоянное недофинансирование. Инструменты ломаются, а, например, кусачки, которые используются при операции по поводу грыж межпозвоночных дисков, стоят 120 тысяч. В один день отделение может проводить три такие операции, на каждую нужно трое кусачек, стерилизовать их быстро невозможно. Если одни сломались — всё, операцию надо переносить. Коля их чинит. Или вот операционный микроскоп: сломался блок фокусировки. Приехал мастер и сказал, что блок не ремонтируют, только менять. Сам микроскоп стоит шесть миллионов, блок — полтора миллиона. У больницы денег нет.

С инструментами и аппаратурой было как с программой: сначала Серебренников чинил для своего отделения, потом подтянулись и другие.

— Он всем помогает, — кивает Виктор Порохин. — Многие инструменты приходят в негодность, покупать новые — это дорого, а сейчас еще и Европа перестала с нами работать. Есть у нас такая вещь — силовая установка. Стоит прибор 4–5 миллионов. У него две составляющие, одна из них — бор, чтобы кости, грубо говоря, пилить. Вторая функция —набор, который позволяет вскрывать череп с помощью краниотома. И вот лет восемь, кажется, назад эта установка сломалась. Звоню на фирму: надо отремонтировать. Они приехали, забрали, месяц ковырялись, потом вернули и говорят: ремонту не подлежит, надо новый покупать. Тут — Коля: дайте-ка я его заберу, посмотрю. И вот он его забрал, нашел в интернете запчасти и починил. До сих пор всё работает. Рассказал об этом на съезде нейрохирургов, после этого нам стали звонить из других областей: пусть, мол, он и у нас прибор починит.

В 2018 году Серебренников запатентовал свою методику на стыке нейрохирургии и инженерии.

— Это способ хирургического лечения травматических субдуральных гематом, — объясняет Пётр. — Там есть сложность: эндоскоп позволяет оперировать то, что находится глубоко, — допустим, трансназально подобраться к гипофизу, а гематома — она под оболочкой мозга, с эндоскопом туда не зайти. Поэтому такие гематомы трудны для осмотра, из-за этого их редко оперируют. А если оперируют, то надо делать трепанацию черепа. Коля разработал и запатентовал методику, которая позволяет сделать это через небольшое отверстие. Представьте, человек ударился головой, а ему располосуют всю голову. А тут — небольшой разрез. Так можно оперировать не всех пациентов с субдуральными гематомами, но примерно треть.

Вторая методика, придуманная Серебренниковым, тоже потребовала сочетания врачебного мышления с техническим. В какой-то степени здесь можно сравнить «ремонт» человеческого черепа с кузовными работами, да простят нас хирурги.

— Пациентам после трепанации черепа дефект часто закрывают титановой пластиной, — продолжает Пётр. — Всю жизнь человек живет потом с этой пластиной. А люди, получившие по голове однажды, бывают довольно активны, они потом получают повторные травмы. На титановой пластине образуются вмятины. Пластина при этом имеет сетчатую структуру, со временем в нее прорастают ткани. Снять ее, чтобы поменять, сложно, это отдельная травматичная операция под общим наркозом. У Коли родилась идея, как выправлять пластину без замены. Он смастерил инструмент, похожий чем-то на штопор. В пластину вкручиваются особые маленькие винтики, и с помощью устройства, которое вводится через небольшой прокол, она вытягивается и выправляется. Операция делается под местной анестезией, с помощью рентгена врач контролирует, «чтобы было красиво». Это устройство есть у нас на отделении, время от времени мы его используем. В прошлом году, например, позвонил пациент из Красноярска: вы, говорит, такое делаете? Ему тяжело далась прошлая операция, к тому же сама пластина довольно дорогая, и он прилетел в Архангельск.

«Ты должен о больном думать, а не на часы смотреть»

Операции, которые проводил молодой хирург Серебренников, усложнялись. В 2009 году больница отправила его на стажировку в нейрохирургическую клинику в германском Киле, в 2012-м он окончил ординатуру, потом прошел повышение квалификации.

— Он к обучению очень способный, — объясняет Виктор Порохин. — И оперирует очень много. Знаете, иногда, грешным делом, подумаешь: может, этого больного и не надо бы брать, могут быть осложнения... Но Коля упрямый. Вот упрется, как осёл! Правда, всегда очень трезво аргументирует. Он делал первые эндоскопические операции на грудном отделе позвоночника, из минидоступа при помощи эндоскопии убирал тела позвонков. Это очень сложно. По большей части мы это открыто оперируем, это рана — сантиметров пятнадцать. А Коля делает операцию через маленький разрез при помощи эндоскопа и специальных наборов. В этом он один из пионеров. Есть сложные опухоли головного мозга, есть заболевания позвоночника с гнойными процессами, за которые никто не хочет браться. Коля за них берется.

В 2016 году в Первую горбольницу поступил пациент с очень тяжелым диагнозом: раковой опухолью был поражен позвоночник. За операцию взялись два доктора — Николай Серебренников и Игорь Шлегель.

— Они провели так называемую радикальную вертебрэктомию: убрали три позвонка, поставив импланты, — продолжает Порохин. — Позвонки они удалили полностью, с дужками и суставами. Это сложнейшая операция. Обычно удаляется какая-то часть позвонка, а тут — полностью. После них эту операцию у нас повторяли многие хирурги, но они были первыми, а первым что-то сделать всегда трудно.

В Архангельск начали приезжать пациенты, которым отказали нейрохирурги в других городах. Такая ситуация, в частности, была у Юлии из Вологды.

— У меня был целый комплекс проблем, сильные боли, — рассказывает она. — Мне грозил паралич, но все врачи отказывались меня брать. Говорили, что операция слишком сложная, нужно специальное оборудование. Кто-то посоветовал врача в Ростове-на-Дону, я поехала к нему, но и он отказал. Потом мужу рассказали про архангельскую больницу, мы попали на прием к заведующему отделением. Он назначил мне лечащим врачом Николая Алексеевича Серебренникова. Из разговоров врачей я поняла, что, кроме него, такую операцию не сделает никто. И он поставил меня на ноги. Потом я еще раз у него оперировалась, он удалял мне нервные окончания, чтобы снять болевой синдром. Это удивительный врач, он очень добрый, внимательный, с чувством юмора, всегда на все вопросы ответит, всё подскажет.

Еще несколько пациентов вдруг расхотели открыто высказаться о докторе Серебренникове, хотя до декабря прошлого года оставляли о нём восторженные отзывы в соцсетях, писали, как он спас их мозги и конечности. «Грамотный специалист, интеллигентный и душевный человек», — ответила мне одна из них и пропала со связи. «Нейрохирург высшего уровня, спасибо ему, спас мне жизнь», — написала другая. И тут же добавила, что просит ее не упоминать, потому что (орфография и пунктуация сохранены) «нейрохирурги, они еще и мозг другого человека в оочию видят, вы понимаете о чем я». Третий сказал по телефону, что «в связи с нынешней ситуацией не хочется лишний раз что-то говорить».

— Доктор Серебренников делает уникальные операции, в том числе на аневризмах головного мозга, — замечает главврач Первой горбольницы Алексей Попов. — Я не просто так говорю про уникальность. В нейрохирургии отклонение на доли миллиметра может привести к гибели пациента. Мы не можем экспериментировать на пациентах, проверяя, сделает другой доктор ту же операцию или нет.

Совсем недавно, в январе, в Первую горбольницу привезли пациента, тяжелого во всех смыслах. Он весил 130 кило, приехал, как говорит Попов, «из зоны СВО», отказывался лечиться и собирался умереть от аневризмы сосудов головного мозга, воюя с врачами, которые пытались уговорить его на операцию.

— Поступил к нам такой мощный 130-килограммовый мужчина — боец СВО, — рассказывает Алексей Попов. — Диагноз — расширение сосудов головного мозга с тяжелым осложнением, с разрывом, если не лечить — стопроцентная смерть. От лечения пациент отказывался, как ни убеждали. Я побывал в командировке под Авдеевкой, поэтому представляю, как меняется сознание у штурмовиков, они к смерти начинают по-другому относиться. Свое состояние он воспринимал не очень адекватно. Потом с ним поговорил Николай Алексеевич — и пациент согласился.

На шестые сутки больной отказался от дальнейшего лечения и ушел домой на своих двоих. Искали его с Росгвардией, пытались уложить обратно на койку, но это, в конце концов, его право — прекратить лечение. Сейчас сидит дома, телевизор смотрит. С одной стороны, плохо, что он ушел рано. С другой стороны, он ушел на своих ногах здоровым человеком.

О том, как далась Серебренникову та операция, знает только его супруга — Татьяна. Она тоже врач, хирург-уролог и сексолог. Больного, вспоминает она, в отделение привезли в середине дня. Пока его уговорили лечь на стол к хирургу, прошло еще время. А Серебренников, напомним, с декабря — под мерой пресечения, и в 22:00 браслет на его ноге должен подавать сигнал, что подследственный находится по месту прописки.

— Коля убедил пациента оперироваться, — рассказывает Татьяна. — А операция тяжелая, мог быть любой исход. Передашь другому врачу — скажут, что время потерял. Прооперируешь неудачно — скажут, что убил героя.

Операция затянулась. Домой к 22:00 Серебренников не успевал. Выбор был такой: или он завершает операцию, а потом отправляется в СИЗО за нарушение режима, или бросает «героя» на столе со вскрытым черепом.

— Я понимала, что он не успевает, и звонила в больницу каждые десять минут, — вспоминает Татьяна. — А он, когда в операционной, конечно, не отвечает. Я в отделение звонила: напомните ему, напомните ему. Я сама-то знаю, как можно потерять счет времени на операции. Мне передают: он сказал, что всё под контролем. А дежурила в ту ночь молодой врач. Коле пришлось вызвать на всякий случай более опытного хирурга, чтобы тот подстраховал. Домой он прибежал буквально в 21:59. А представляете, как это всё нервирует, когда операция такая сложная? Ты должен о больном думать, а не на часы смотреть.

Ассистировала Серебренникову во время той операции его ученица, молодой нейрохирург Елизавета Комарова.

— Я бы не сказала, что Николай Алексеевич как-то нервничал во время операции. — говорит она. — По нему вообще никогда не видно, что он нервничает, он всегда спокойный и очень доброжелательный. Мы с ним закончили основной этап, а уже потом, на ушивание, на контроль, пришлось вызывать другого хирурга.

Когда стало известно, что Серебренникову грозят суд и тюремный срок, в Архангельск начали звонить врачи со всей страны.

— Директор одного федерального центра позвонил: если что, говорит, мы его к себе возьмем, я могу это устроить, — рассказывает Виктор Порохин.

«Цена хирурга — это число его неудач»

У Серебренниковых трое сыновей. Старшему 22 года, он инженер-электронщик, с блеском окончил бакалавриат в Бауманке, в магистратуру поступил в Высшую школу экономики, работает в Москве. Среднему шестнадцать, он мечется между «физикой» и «лирикой», потому что у него, как и у папы, таланты очень разносторонние. Младшему десять, и он пока только впитывает от братьев всё, что может.

— У них дома нет телевизора, представляете? — смеется Виктор Порохин. — Я Колю спрашиваю: как это так — нет телевизора? Он говорит: «А зачем он нам?» И вот дети у него воспитываются как-то совсем по-другому.

Николай и Татьяна женаты 24 года, а знакомы еще дольше: учились в одной группе. Потом больше 20 лет работали в одной больнице. И можно было бы сказать, что они всегда вместе, если бы не работа Николая.

— Сколько помню — он ни разу не ушел домой вовремя, — с горьким смешком замечает Татьяна. — Пока мы вместе работали, я его иногда просто уводила с работы. Последние два года он приходит домой в девять вечера и позже. Понятно, что в нейрохирургии операции длинные. А потом нужно еще сделать перевязки, написать историю болезни, выписки, всех обойти, сделать блокады, принять новых больных… Никакого рабочего дня не хватит. Многие врачи выходят из положения тем, что берут по одной операции в день. Коля из года в год оперирует столько, сколько может. С таким человеком жить сложно. Можно, конечно, тихонечко гордиться, но когда дети болеют, когда нужно сварить суп, сходить в магазин… Мне кажется, старший, Андрей, потому и не пошел в медицину, что всё это видел.

В школе Андрей Серебренников занимал призовые места на олимпиадах по биологии и побеждал там, где начинались физика, математика, технологии, компьютеры. Папа ухитрялся выкраивать время, чтобы мастерить с ним какие-то приборы, писать простенькие программы, пока не обнаружил, что ребенок уже его превзошел. Коллеги вспоминают, как доктор Серебренников принес в отделение двигатель Стирлинга, собранный вместе с Андрюшей.

Средний сын, Миша, с детства демонстрировал таланты, которых нет у отца: он любит музыку и пишет стихи. При этом учится в математическом классе, Достоевского прочитал чуть ли не всего, а Толстого не любит, «Войну и мир» называет попсой. И сам пока не знает, куда пойдет дальше.

— Когда выяснилось, что Миша увлекается музыкой, мы просто пошли за интересами ребенка: Коля стал покупать ему аппаратуру, какой-то особый микрофон купил, — рассказывает Татьяна. — Он слушает авторов, которых Миша любит. А сын нас удивляет постоянно. У него бывают такие рассуждения — не поверишь, что ему шестнадцать. Младший, Павлик, пока похож сразу на обоих братьев. Андрей приезжал, привез ему какой-то конструктор, стал учить программированию, они сидели вместе и программировали. Мишу он слушает: как тот играет на гитаре, что говорит. И тоже впитывает. Мы пока ждем, что из этого получится.

В последнее время Павел увлекся историей и научился чеканить медали. Сначала они с папой вместе рисуют макет. У доктора Серебренникова есть брат, который тоже увлекается техникой, хоть и работает юристом. У брата в гараже стоят разные станки. Павел научился работать с прессом и травить изображение на металле с помощью всякой химии. Получившиеся «медали» он дарит друзьям.

— Сейчас стало трудно, когда возникли эти… ограничения, — хмурится Татьяна. — У нас была традиция: на Новый год ехать в деревню. А это всегда тяжело: нетопленный дом, его надо откопать от снега, надо запустить водопровод, канализацию, надо натопить печь. Всегда это делал папа. А машина? Вдруг она сломается? И вот этот Новый год, а папа ехать не может, ему нельзя покидать Архангельск, в 22 часа он должен быть дома, у него браслет на ноге. Дети всё равно захотели ехать. Я поехала с ними. Старший вел машину, они и дом откопали, и трубы запустили, и воду организовали, и дров накололи, и баню затопили… Я поняла вдруг, что мои сыновья могут всё. Даже шашлыки забацали. Как-то воспитались, хотя папа всё время на работе.

— Ему звонят постоянно, он телефон свой дает всем, — ворчит Татьяна. — Была одна бабушка, я даже фамилию запомнила. Потому что она звонила и по полчаса с Колей разговаривала. Полчаса! Старенькая бабушка, ей хочется поговорить. И вот он берет ее на лечение, потом меня еще просит посмотреть, потому что ей уролог тоже нужен. Мы можем сидеть за столом в какой-нибудь семейный праздник — он всё равно отвечает на звонки. Раньше, пока не было этих… Ограничений. Пока их не было, вообще мог ночью сорваться и уехать к больному. Вот просто вчера было: пять минут первого — звонок. Он не поехал только потому, что ночью теперь обязан быть дома. Но ему скинули какие-то снимки, помогал словами.

Татьяна может жаловаться на то, как редко видит мужа, как ей надоело, что приходится в одиночку ходить по магазинам и даже ботинки ему покупать самой, потому что у него нет времени. Но в голосе слышно, что она тихо-тихо гордится. И очень боится теперь, что у мужа появится много свободного времени. Она тоже хирург, она отлично знает, каково это.

— Врач — это же не то, что четыре года ты отучился — и работаешь, — внимательно смотрит она сквозь очки в тонкой оправе. — Шесть лет института, а потом еще учиться и учиться, ты лет через десять только будешь полноценно врачом. Люди же не очень представляют. Шестнадцать лет нужно, чтобы ты почувствовал себя по-настоящему хирургом. Но есть еще другая цена. Опытность хирурга измеряется не количеством успешных операций, а числом неудач, ошибок, которые он проанализировал. И каждая неудача — это чье-то здоровье. Или жизнь. Можно убрать одного хирурга, поставить на его место другого. И тот будет делать свои ошибки. Всё это надо закладывать в «цену» хирурга.

Ирина Стрельникова, специально для Проекта «Ветер»