Экс-глава штаба Бориса Надеждина в Петербурге Дарья Хейкинен рассказала об отказе в трудоустройстве из-за статуса «иностранного агента». Активистка прошла три этапа собеседований в компанию, где мечтала работать последние два года, и получила заветный оффер. Уже начался процесс оформления, однако совершенно неожиданно директор компании связался с ней и объяснил, что из-за «иноагентства» и политического бэкграунда они не могут принять ее на работу.
Это не единственный случай, когда власти дискриминируют людей, внося их в реестр Минюста и пытаясь экономически выдавить их из страны. Многие теряют работу и не могут устроиться на новое место. Пассивный доход получать также не выйдет: «иноагентам» уже запрещено распоряжаться средствами от продажи и сдачи жилья в аренду.
«Новая-Европа» узнала, с какими трудностями «иноагенты» сталкиваются при поиске работы и как сейчас они выживают в России.
Имена героев не называются по соображениям безопасности.
«Я стала человеком, которому не чужда любая подработка»
Анна
Накладывать ограничения в связи с моей политической деятельностью на меня начали задолго до приобретения статуса «иноагента». Я пыталась устроиться в одну государственную контору, и на тот момент у меня уже был довольно-таки богатый опыт участия в политических кампаниях в том числе как организатора. Они рассмотрели резюме, но отказали, объяснив это тем, что им не нужны люди, размахивающие флагами, и вообще, мол, у них на стене портрет Владимира Владимировича [Путина] висит, поэтому мне с ними точно не по пути.
После того, как я получила «иноагентский» статус, меня, как ни странно, пригласили преподавать в университет. Я без проблем прошла все собеседования, но вскоре после начала работы меня вызвали в отдел службы безопасности. И грозный дядька с назидательным тоном заявил, что «иноагентам» и предателям в их вузе не место (В итоге собеседницу «Новой-Европа» уволили. — Прим. ред.).
За все время таких дядек было уже, на самом деле, с десяток. Дальнейшее существование я обеспечивала на личные сбережения. Выживать стало довольно тяжело. Из-за проблем со здоровьем и, как следствие, огромными расходами я стала человеком, которому не чужда любая подработка. День у меня начинается занятно:
с четырех до восьми утра я работаю в гипермаркете на разгрузке-погрузке продовольственных товаров. Мне здесь стыдиться нечего, так сложилась жизнь. Потом, если появляется возможность, я пару часов сплю, а затем, с 14:00 до 21:00, работаю таксистом. Недавно я устроилась еще и на работу курьером.
Закон об «иноагентстве» беспределен по силе своей дискриминации. На мой взгляд, это прямой «потомок» сталинских законов о врагах народа. Отказы в гражданских правах, в частности, в работе могут исходить от кого угодно, начиная от силовиков и заканчивая какими-то личными недоброжелателями.
Больно видеть мучения, мытарства и отчаяние людей в нашей стране, в частности тех, кто способен отличить белое от черного. Они не сволочи, коль не уехали в эмиграцию, просто у всех свои обстоятельства, зачастую печальные. Удручает, конечно, что люди для властей давно уже стали расходным материалом. Никакой субъектности у нас, по сути, больше нет.
«Мне четко сказали: я должен взять все свои вещи и уехать из страны»
Владимир
Сейчас я нахожусь в очень активном поиске работы в силу материальных причин. Однако мне отказывают в трудоустройстве, куда бы я ни подавался — либо сразу, либо уже после этапа проверок служб безопасности.
В конце декабря 2024-го я пытался устроиться на работу в независимые от государства структуры, прошел два интервью. В самом конце, на «формальной» беседе и после проверки службой безопасности мне совершенно неожиданно сказали: «Извините, вы нам не подходите». Никто никаких объяснений, по каким причинам — политическим или нет — мне отказывают, не дал.
Один раз меня действительно спросили, почему я не предупредил, что я «иноагент». Я спросил: «А что, я должен был?» То есть дискриминация так или иначе присутствует: это внезапно обрубаемое общение, стандартные обтекаемые ответы и отказы. Люди не хотят вдаваться в какие-то нюансы.
Скорее всего, есть условные списки «неблагонадежных», которые всплывают на определенном этапе при устройстве на работу. И, вероятнее всего, это происходит или «сверху», по отмашке министерств, или на уровне инициатив в самих организациях.
Фото: AP Photo / Scanpix / LETA
Причем такое происходит не только со мной, но и с моей супругой. Вскоре после того, как меня внесли в реестр, у нас был обыск. И у нее в это время была проектная работа в достаточно независимой от государства организации. И через месяц после этого контракт с ней внезапно разорвали, несмотря на то, что проект был не закончен. В том, что это произошло из-за моего «иноагентского» статуса, никаких сомнений нет.
Поэтому, к сожалению, бывает и так, что дискриминационные нормы распротраняются не только на самого «иноагента», но и на членов его семьи.
После обыска, когда меня везли в Следственный комитет, эфэсбэшник (или какой-то «эшник» — он не представлялся), сидевший со мной в фургоне, сказал, что я должен взять все свои вещи и уехать из страны, «чтобы меня здесь не было». В общем-то, это вполне такой непрозрачный намек. Я убежден, что экономический способ воздействия — еще один метод выдавливания из страны. Это такой «философский пароход» — но не ленинский, а путинский.
Сейчас я сотрудничаю с разными правозащитными организациями. В 2024-м я защищал одного молодого человека, который после признания ЛГБТ-сообщества «экстремистским» испытывал сложности во время обучения в вузе: он был магистром, и к нему придрались из-за того, что он недостаточно вежливо на что-то ответил. Проще говоря, начался «жесткач», и я присутствовал на одном из заседаний комиссии по этике.
Юрист, представлявший интересы вуза, прямо на заседании начал указывать на то, что я «иноагент», и намекать, чьи я интересы якобы отстаиваю.
Это такое клеймо, которое, судя по всему, пробудет с каждым из нас до конца Путина и никуда не денется.
Никто разбираться и проводить расследований о том, «исправился» ты или «не исправился» с точки зрения режима, не будет.
«“Иноагентство” было приравнено чуть ли не к экстремизму»
Сергей
Я работал депутатом и оставался им ровно до того самого момента, пока меня не лишили этой должности по «иноагентскому» основанию. Признание «иноагентом» послужило поводом для проверки моей декларации доходов. Естественно, ничего связанного с незадекларированными зарубежными поступлениями не нашли, но указали, что я якобы совершил коррупционный проступок. Мы пытались оспорить это решение в суде, но тот в итоге встал не на мою сторону. И я вновь оказался на рынке труда.
Через несколько месяцев я нашел работу в одном муниципальном учреждении. В команде, казалось бы, либерально настроенных людей, чьи интересы я до этого защищал в период предвыборных кампаний.
Я благополучно проработал в этой организации почти год, пока мне не позвонил глава муниципального образования и не сказал, что ему на стол поступило представление прокуратуры. Они намекнули, что меня надо уволить. И это несмотря на то, что мне работать там было не запрещено и никаких законных оснований со мной расставаться не было.
Причем в представлении прокуратуры «иноагентство» было приравнено чуть ли не к экстремизму,
и эта позиция, конечно, полностью расходится с официальными заявлениями властей о том, что «иноагентство» якобы не дискриминирует человека и предусматривает лишь повышенную прозрачность и отчетность.
В итоге мне предложили продолжить деятельность, но по следующей схеме: я продолжу получать деньги, но официально вместо меня будет оформлен другой человек. Для меня это неприемлемо, так как это подлог и фиктивное трудоустройство. К тому же мы сразу подставим себя под уголовное преследование. Я отказался, через пару недель мне позвонили и сказали, что сегодня мой последний день работы.
Фото: Александр Земляниченко / AP Photo / Scanpix / LETA
Я так и не понял, каким образом они оформили мое увольнение, — никаких документов мне не предоставили. Сейчас я через суд пытаюсь выяснить эти детали. Получилось, что люди, принадлежащие демократическому лагерю, испугались неформальных угроз прокуратуры и сфальсифицировали мое увольнение.
Затем я пытался вернуться к частной юридической практике. Но большинство клиентов, в том числе старых, говорили, что, мол,
«всё понимаем, но мы не готовы, чтобы ты был нашим представителем, потому что тогда на наших ходатайствах, исковых заявлениях, жалобах будет стоять эта замечательная маркировка».
Любая организация боится «иноагентов» как огня, а частные клиенты понимают, что мой статус может негативно сказаться на их юридических делах. Единственное, что мне остается, — это неформально консультировать коллег. И, наверное, остается вариант работы с организациями, которые сами уже признаны «иностранными агентами».
Стоит также вспомнить дискриминационный «иноагентский» законопроект о запрете пассивного дохода, Путин уже его подписал. Это экономическое выдавливание из страны.
Если власти говорят, что наша цель в том, чтобы правозащитники и политики получали не иностранные деньги, а исключительно российские, то почему же они в своих законодательных мерах изо всех сил мешают зарабатывать рубли?
То есть не дают отказаться от тлетворного иностранного финансирования и вернуться к домотканому, отечественному? Тем более, что на самом деле ни у меня, ни у многих других «иноагентов» никакого иностранного финансирования и не было.
«И хобби мне заниматься, по сути, тоже нельзя»
Софья
У меня нет работы уже два года. Когда меня признали «иноагентом», все договоры со мной расторгли. На какое-то время их просто переписали на другое лицо — то есть делала работу я, но официально договор был заключен на другого человека.
А сейчас я не могу найти совершенно никакую работу: я бы хотела заняться, например, преподаванием, но закон это запрещает. В журналистике я также не могу найти себе места, потому что я единственный «иноагент» в области и у всех на виду — никто меня никуда не возьмет.
Я пыталась монетизировать хобби: чтобы продвигать свою деятельность, завела личный телеграм-канал, где выкладывала посты, абсолютно не связанные с политикой и социалкой. Перед этим, конечно, поговорила с юристами и спрашивала, можно ли мне вести этот канал без указания «иноагентской» плашки. Они изучили вопрос и сказали, что де-юре пометку можно не ставить на «бытовом контенте» и на сообщениях личного характера в соцсетях. Однако спустя непродолжительное время меня оштрафовали по «иноагентской» статье — за контент в этом канале. То есть и хобби мне заниматься, по сути, тоже нельзя.
Сейчас я хожу по улицам, захожу в магазины и смотрю на доску объявлений — не нужны ли где продавщицы, кладовщики? Я даже своих знакомых не могу попросить помочь с работой, потому что боюсь им навредить. И также боюсь, что они мне откажут.
Мой статус влияет не только на меня саму, но и на моего мужа: он два раза пытался устроиться в разные компании, проходил все собеседования, его уже принимали на работу. Но в самый последний момент его заворачивали — службы безопасности давали отказ.
Ситуация, если честно, какая-то жуткая. Я не вижу каких-то возможностей, и это очень сильно демотивирует.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».
