— С какими чувствами вы уезжали из России? Было ли вам чего-то жаль?

— Мне тяжело было расставаться с моими друзьями, которых я считаю своей семьей. Это самые близкие мне люди. Тяжело было расставаться неизвестно на какое время. Многие из них настроены на плохую волну, уверены, что это навсегда. Тюрьма была не навсегда, а отъезд из России — навсегда. Но я думаю, что навсегда только дружба и любовь, а всё остальное проходит.

Жаль, что я вынужден был уехать из своей страны, из своего города, где родился, вырос, жил всю жизнь. Тяжело ощущать всё это сейчас, потому что во всём происходящем я чувствую, прежде всего, свою вину. Я несу личную ответственность за всё, что произошло в России.

Я с самого начала, с 1989 года, участвовал в борьбе за демократию. В августе 1991 года казалось, мы достигли победы, но мы всё потеряли и, как я считаю, по своей вине. Мы потеряли страну. Поэтому даже свое нахождение в тюрьме я видел как заслуженное. Естественно, не за то, за что меня преследовали. Но я признаю вину за халатное отношение к своей работе.

— За что вы чувствуете личную вину? Что не удалось?

— Может быть, на что-то я и не мог повлиять, но у меня есть чувство личной, даже христианской ответственности. Хотя на многое я мог повлиять. Я изначально участвовал в становлении политических партий. Был одним из создателей Христианского демократического союза Петербурга. Затем принимал участие в движении «Демократическая Россия» как координатор. Последняя моя деятельность — в петербургской «Солидарности»; эта организация нигде не была зарегистрирована, но мы там что-то пытались предпринимать. И самое главное — я занимался публицистикой. Но когда начались события в Украине, еще даже не война, а Майдан, уже было поздно, уже было ясно, куда мы катимся.

Какие допустили ошибки? Во-первых, мы не разорвали с советской преемственностью. Необходимо было дать оценку советского прошлого. Осудить его. Провести люстрацию и ни в коем случае не допускать становления с колен той советской, прежде всего силовой номенклатуры. Не допускать этого ползучего тоталитарного реванша, который начался даже не с 2000 года, не со времени пришествия к власти Путина, а гораздо раньше. Где-то с середины 90-х годов его признаки уже наблюдались, и надо было уже тогда бить тревогу. Уже тогда было ясно, что ничего хорошего впереди не будет. Но рассчитывали, что — как Егор Гайдар сказал — бизнес расставит всё по своим местам. Войдем в рыночную экономику, объективно должны будем стремиться устанавливать экономические связи с западными странами. Пусть российские элиты связаны с силовыми структурами, связаны с бывшей советской номенклатурой, но никуда они не денутся. Всё равно уже вектор будет задан. Ничего подобного. Оказывается, всё возможно. Возможен поворот к прошлому. Возможен тоталитарный реванш. Возможен уход вообще в какую-то антиутопию. Всё, что сейчас произошло, я воспринимаю как уход в антиутопию. Я не понимаю, что это. Это даже не Советский Союз, там хотя бы декларировались какие-то гуманистические ценности, сейчас просто чем омерзительнее, тем лучше. Некое оруэлловское общество. Когда-то это должно прекратиться. Я верю, что прекратится, но пока конца и края не видно.

— Когда вы поняли, что вам придется уехать из России? Еще в СИЗО? После освобождения в суде?

— Конечно, когда я находился в заключении, желание уехать у меня было огромное. Я думал, что ни о чём не пожалею. Вся страна мне казалась одной тюрьмой. Я видел, за что люди попадают в тюрьмы, как работает карательная система, всё это я изучил. Это жутко.

Но я понял, что нужно уезжать из России раньше: где-то в 2017 году, когда умерли мои родители. До тех пор я за ними ухаживал, они были в очень плохом состоянии, практически неподвижны. Родителей не стало, а здесь становилось всё хуже, и я стал думать о том, чтобы начать работать где-то за рубежом. Причем вовсе не из соображений безопасности я собирался уехать и сейчас уехал.

Но это — совершенно пустая трата времени. Где ничего нельзя сделать — так это там. Там чувствуешь полное бессилие. Не потому, что кто-то прессует, оказывает давление, — нет. Просто бессилие от того, что встроен в этот режим и ничего сделать не можешь. Ничего написать, ничего сказать, никто тебя не слышит.

Я хотел уехать и уехал из России из соображений работы. Я посвятил свою жизнь аналитической экспертной работе как политолог и хотел бы и дальше заниматься своим любимым делом. В последнее время я исследовал зарубежный опыт, функционирование демократических институтов, изучал, как работает парламентаризм в развитых странах, как действует судебная система, почему в свободных демократических странах жить лучше и комфортнее для обычного человека.

И самое главное — отсюда я рассчитываю помогать тем, кто сегодня борется за свободу, поддерживать политзаключенных, доносить правду до российских граждан обо всём происходящем.

— Вы должны были покинуть Россию незадолго до ареста? Ваши планы буквально сорвались?

— Да. Я расскажу предысторию.

Меня арестовали и потом осудили за мои публикации в соцсети «ВКонтакте». Я делал их за несколько дней до войны и в первый месяц после начала войны. Я написал 27 постов в довольно резком тоне, неполиткорректном. В итоге 6 апреля 2022 года Генпрокуратура РФ заблокировала мою страницу в «ВКонтакте». Это был первый звоночек о том, что возникла серьезная опасность. После этого я решил уезжать и обратился в Консульство Германии с запросом о предоставлении мне гуманитарной визы.

Германия мне довольно близка. Я изучал эту страну, ее политическую систему, работу парламента, становление демократии. Когда мы создавали Христианско-демократический союз в Петербурге, мы делали его по образу и подобию ХДС в Германии. Нам казалось, я и сейчас так считаю, что эта политическая модель наиболее подходящая, наиболее оптимальная для России. Тем более, учитывая общность истории, мне кажется, мы переживаем те же периоды. В лучшем случае, когда рухнет эта система, очень напоминающая ту, что была в Германии когда-то, мы пойдем тем же путем. Это будет наиболее оптимально.

В Консульстве Германии взяли мои документы на рассмотрение. А после этого последовал вызов в Генпрокуратуру РФ по поводу моих публикаций. Я явился, дал пояснения. Сказал, что это — мои личные убеждения, на которые я имею право. Никакой статьи мне тогда еще не вменяли. Просто вызвали дать пояснения.

А спустя некоторое время я узнал, что к работе против меня подключилось ФСБ. Я решил не дожидаться итогов и уехать в Грузию. Уехал. Провел там три месяца. Но в Петербурге остались незаконченные дела, и я решил дожидаться получения визы здесь. Я вернулся в Петербург в начале ноября 2022 года, чтобы встретиться со своими друзьями и коллегами, оформить документы, разобраться с последними делами. Я не сознавал еще, в какой реальности оказалась Россия, какой террор развязан против людей, не согласных с политикой государства. Я из эпохи Перестройки и привык считать свободу данностью. Я не думал, что так всё обернется. Надеялся, что до уголовного дела не дойдет. Думал: максимум — административка или вообще ничего не будет. Была такая уверенность. Но я недооценил степень опасности и через несколько дней оказался в тюрьме. А самое обидное — гуманитарная виза была мне одобрена буквально через две недели после моего ареста. Но было уже поздно…

— Смело высказываясь против войны не где-нибудь, а в соцсети «ВКонтакте» (правоохранительные органы не скрывают, что мониторят эту площадку), вы понимали, что очень рискуете?

— Сейчас да. Не стоило этого делать именно в соцсети «ВКонтакте». Тем более, аудитория «ВКонтакте» — это не совсем наша аудитория. И опасно, и бесполезно было туда писать.

— Вы верили, что подобными постами можно как-то воспрепятствовать этой «спецоперации»? Что они сыграют хоть какую-то роль? Или это просто была необходимость высказаться?

— Стыдно в этом признаваться, но чувства в тот момент преобладали. В этих публикациях была очень велика эмоциональная составляющая. Очень. Поэтому они и написаны в неполиткорректном стиле, несвойственном политологу. Эмоции имели очень большое значение. Они тогда просто захлестывали.

— Следствие вменило вам в вину 27 постов в соцсети «ВКонтакте», большинство из которых вы опубликовали еще даже до принятия закона о фейках об армии. Насколько состоятельным было в итоге предъявленное вам обвинение?

— Следственные органы вменили мне все февральские и мартовские публикации, объяснив это тем, что я впоследствии не удалил эти посты. То есть — вменили мне длящееся преступление. Я в свою очередь отвечал, что моя страница была заблокирована. Поэтому как я мог что-либо удалить?

Изначально мне вменяли 27 постов. Но потом были проведены экспертизы. Экспертизы — это интересная история, объясняющая, почему мой суд длился так долго. В основном время заняло проведение экспертиз.

Сначала в суд вызвали в суд тех экспертов, на основании выводов которых было возбуждено уголовное дело: лингвистов из СПбГУ. Больше для меня этого учреждения не существует, если там такие специалисты работают. Суть их заключения: раз я высказываю мнение, не соответствующее официальной точке зрения, — это преступление. Очень хороший подход со стороны ученых. Я понимаю: со стороны силовиков и карателей. Но со стороны профессоров…

Потом была проведена независимая экспертиза с результатами в мою пользу: эксперты ничего не обнаружили, кроме эмоциональных реакций. Далее суд назначил экспертизу в Северо-Западном центре экспертиз Минюста — судебную экспертизу. Она тоже не нашла ни в одной из публикаций фактов распространения информации о действиях ВС РФ. Раз нет фактов — нет и фейков. Нет информации — нет и ложной информации. Фактически все обвинение в мой адрес (по статье 207.3 УК РФ) обрушилось. Суд не знал, что делать. Я предполагал, что дело отдадут на доследование, будут переключаться на какую-то новую статью; это можно было сделать, вменить экстремизм и даже что-то похуже можно было по нашим временам.

Но сторона обвинения стала настаивать на своем. Задали дополнительные вопросы экспертам. В итоге специалисты только в одной из 27 публикаций сумели найти факты, и то опосредствованные: не я о них заявлял, но я дал ссылку на интервью Зеленского. Обвинение пошло таким путем. Мне дали условный срок. Однако прокуратура уже подала на апелляцию, поскольку считает приговор слишком мягким: она запрашивала восемь лет колонии. В суде высшей инстанции мой приговор вряд ли устоит. Если бы я остался в России, меня после апелляции могли бы арестовать в зале суда. Дать либо запрашиваемый срок, уже реальный, либо еще больше. А самое неприятное — если бы отправили дело на доследование и стали бы на меня навешивать какие-то новые статьи.

Меня, конечно, удивила позиция прокуратуры в суде.

Хотя я ждал перебивки статьи, мысль по поводу условного срока у меня тоже мелькала в голове. Я допускал, что уйду из зала суда с учетом всех обстоятельств: несостоятельности обвинения, отсутствия доказательной базы, экспертиз, доказывающих мою невиновность.

— В последний вечер перед приговором в СИЗО вы раздали вещи, словно не собирались туда возвращаться?

— Там так принято. Если есть вероятность невозвращения, даже 1%, люди обычно всё раздают, себе оставляют только самое необходимое, то, что другим не нужно, какие-то сугубо личные вещи. Их упаковывают отдельно, потом передают. Это общепринятая практика. Всегда так делается.

Но предчувствие, что я не вернусь, у меня было. И еще соседи по камере меня укрепили в этом предчувствии. Они говорили: «Ты не вернешься, собирай вещи»!

— Вы ровно два года провели в СИЗО, хотя неоднократно просили суд об изменении меры пресечения, жаловались на состояние здоровья. Сильно ли вы подорвали его за это время? Какая медицинская помощь оказывалась вам в условиях заключения?

— В СИЗО один раз, в июне 2023 года, меня отправили в тюремную больницу на обследование. Там я провел около месяца. Мне провели обследование, результатов, правда, так и не сообщили.

Но из-за проблем с сердцем я должен наблюдаться постоянно. Раз в три месяца проходить функциональную диагностику. Естественно, в условиях тюремного заключения это невозможно.

Там если заболел зуб, то, чтобы его удалить, нужно ждать три месяца. Даже такое простое действие сложно. Вылечить зубы вообще невозможно. Этого там не делают.

С медицинской помощью в СИЗО плохо не потому, что там не желают ее оказывать. Плохо из-за отсутствия врачей, из-за отсутствия возможностей.

В российских СИЗО просто нет сотрудников. Поэтому письма ходят медленно, поэтому доставка передач задерживается.

Как мне рассказали, следственный изолятор укомплектован сотрудниками меньше, чем на одну треть от необходимого состава. Люди там работать не хотят. Держатся только за некие льготы. Зарплаты там невысокие. Фактически они равны оплате работы охранника в каком-нибудь бизнес-центре. А контингент на воле не сравнить с тюремным. К тому же, как говорят сами ФСИНовцы, режим их достает больше, чем арестантов. Мы там просто сидим, лежим, а им приходится бегать, отчитываться, за всё отвечать и т. д.

Что самое интересное — отношение к тем, кто сидит по таким статьям, как я, со стороны сотрудников следственного изолятора довольно хорошее. Они мне не раз говорили, что мне не место там, скорей бы на свободу. Было даже какое-то сочувствие.

— Как вы проводили время в СИЗО? Чем занимались? Ваш день в СИЗО — это что?

— В основном это — горизонтальное положение. Для бездельников это — неплохое место. Но ты всё время находишься в закрытом помещении. От этого можно сойти с ума. Это отсутствие элементарной свободы куда-то пойти, что-то сделать. Если бы мне сказали, что мне два года предстоит там просидеть, я бы с ума сошел уже от этой мысли. Мне казалось, я там и двух месяцев не выдержу, но в итоге просидел два года.

Чтение, конечно, спасало. Книги к нам попадали. Много. Что-то из библиотеки приносили. Совершенно не то, что я заказывал, но тоже интересное. Что-то от соседей по камерам. Я там перечитал очень много актуальных на сегодняшний день книг.

Особенно интересно: я просил книги по философии и психологии. Мне отказали, сказали, что это — «не рекомендованная литература».

— А какие новости из внешнего мира доходили до вас в СИЗО и каким образом? Главным образом, какие политические новости вы узнавали?

— В СИЗО не очень информацию ограничивали. Прежде всего, мне писали письма, присылали подборку новостей для политзаключенных. Но основной канал, по которому мы слушали новости, — радио. Достали в камеру.

Телевизор у нас в камере никто не любил. Особенно информационные программы не смотрели. Только какие-то фильмы. Мне везло с соседями по камере. Я сидел с экономическими (арестованными по экономическим преступлениям) — это люди думающие и понимающие, что происходит. Сидел с сайентологом — узником совести, это был мой самый приятный сосед и самое приятное время в тюрьме. Еще один мой сосед по камере — арестованный по делу «Весны» Евгений Затеев.

По радио, кроме музыкальных каналов, мы слушали «Бизнес-ФМ». Наиболее объективный канал из тех, что мы ловили. Иногда он даже подавал информацию на грани фола. Понятно, что они не могут критически отзываться о том, что происходит. Но, по крайней мере, они подают информацию в нейтральном ключе, только фактологию. Этого достаточно. По крайней мере, о том, что арестован Александр Скобов, я узнал в тот же день по «Бизнес-ФМ».

— Что вас поддерживало, что вам давало силы на протяжении этих двух лет под арестом?

— Люди поддерживали. Те, которые приходили в суды. Публикации, которые обо мне выходили: мне о них рассказывали, это тоже помогало. Еще то, что мне приходили письма: я чувствовал, что я не один. Причем со всего мира письма шли. Я их получал от незнакомых людей. Из России, из Франции, из Португалии. Причем установилась постоянная переписка. Мне присылали какие-то фотографии: цветы на клумбе распустились в парке в Лионе во Франции. Описания жизни в той или иной стране. Очень интересно писали о бытовых мелочах. Сходил в такой-то музей, посмотрел такую-то галерею искусств, побывал в таком-то замке… Это всё согревало сердце. Такое простое человеческое общение очень важно. Оно очень хорошо поддерживает в заключении. Тепло на душе становится.

Мне даже казалось, что в тюрьме я стал менее одиноким, чем до тюрьмы был на свободе. Я обрел столько друзей.

— Какими были ваши первые минуты на свободе?

— Было как будто головокружение. Это чувство не передать. Это такой момент в жизни — выход на свободу из тюрьмы. Чтобы это испытать, наверное, стоит посидеть в тюрьме. Ради испытания этого чувства. Это такой кайф, ни с чем не сравнимый.

— Накануне войны вы с друзьями спорили о ее вероятности. Тогда вы были уверены, что это будет маленькая короткая война, вроде войны с Грузией в 2008 году?

— Я не только говорил об этом. Даже в своих публикациях я заявлял, что сейчас российский режим потерпит поражение. Я был абсолютно в этом уверен. Среди моих публикаций была статья с оценкой ситуации. Я писал, что России сейчас нужна маленькая победоносная война. Просто ради сохранения режима. Она для этого и ведется. Украина здесь ни при чём. Внешняя политика России направлена внутрь государства, исключительно для укрепления власти. Но я подчеркивал, что эффект будет прямо противоположный, если эта война окажется не маленькой и совсем не победоносной. Так оно и получилось. То, что война будет немаленькой, я тоже допускал.

Сама эта война показала, что режим в России исчерпал свои ресурсы. Других аргументов нет. Война — это последнее, что могло бы укрепить его. Сохранить власть. А поражение в войне — это окончательное поражение режима.

— Как вы думаете, почему первоначальный прогноз оказался ошибочным? Почему война действительно оказалась немаленькой?

— Здесь трудно сказать. Когда я делал свой прежний прогноз, основанный на том, что война будет короткой, я думал, что руководству России просто поставят жесткий ультиматум: либо прекращайте войну, либо это будет война со всем миром. Я рассчитывал на такой вариант, но этого не произошло. Никто особо жестких условий не ставит до сих пор.

— Конец войны когда и каким вам видится сейчас? Или вы уже не загадываете?

— Война закончится, когда ей будет дана правовая оценка и виновные в ее развязывании понесут ответственность. Это произойдет в результате падения путинского режима. При его сохранении война будет продолжаться, и не только против Украины, но и против всего цивилизованного мира, построенного на гуманистических, общечеловеческих ценностях.

— При каких обстоятельствах вы могли бы вернуться в Россию? И надеетесь ли вы на это?

— Наша страна должна вернуться на путь цивилизованного развития, а путинскому политическому курсу должна быть дана как правовая, так и нравственная оценка. Страна переживает сейчас самый позорный период своей истории, и отмывать этот позор ей придется долго. Мы в свое время не добились разрыва с советской преемственностью, не осудили советский режим, не провели люстрацию номенклатуры и карателей. В результате получили то, что имеем. «Встающие с колен» силовики-каратели, почуяв свою безнаказанность, расширили свои полномочия до беспредела. Внешняя политика нацлидера РФ проводилась под заклинание «с нами должны считаться». Но что значит «считаться»? Видимо, считаться не так, как с Финляндией, Эстонией или Швецией, а как-то по-другому. По итогам реформ 90-х годов, всячески поносимых сегодня властью, Россия стала членом G-8, то есть была принята в клуб восьми ведущих цивилизованных стран. А по итогам путинского правления она превратилась даже не в страну третьего мира, а в страну-изгоя на уровне Северной Кореи.

Я смогу вернуться на родину тогда, когда будут судить тех, кто сегодня преследует нас и совершает преступления против человечности. Я обязательно вернусь в Россию после падения режима. Многие в это не верят. Многие люди, поддерживавшие меня эти два тюремных года и оставшиеся сейчас в России, прощались со мной навсегда. Они не верят в перемены при нашей жизни. Я абсолютно уверен и в переменах, и в том, что они наступят очень скоро. И тогда мое место в России. Надо будет исправлять ошибки, допущенные в 90-е годы, навсегда положить конец имперству, великодержавию, духовным скрепам и прочим антицивилизованным проявлениям. Надо вернуть нашу страну в цивилизованную часть мира, в современную гуманистическую цивилизацию. Тогда никому не придется из нее уезжать. Только Путину и его подельникам. Если, конечно, Северная Корея их примет.