Девочка из Норильска

Мне было два месяца, когда меня забрали от мамы и увезли. Мужчина сказал, что подарит меня своей крестнице. Потом я долго ехала, затем летела и оказалась в месте под названием Норильск. Здесь было холодно, но девочка мне обрадовалась, гладила меня, носила на руках, ласкала и целовала. Первое время мне было хорошо с ней, хотя она иногда и увлекалась излишним тисканьем. Я привыкла ходить в туалет на улице. Но потом стало холодно, я стала мерзнуть вне стен квартиры, и ходить в туалет на улице стало неприятно и больно. Я старалась пописать в одном месте в тепле, и девочка стала стелить мне там тряпочку. Но ее отцу это не нравилось. Когда он видел, что я пытаюсь сходить в туалет в квартире, он меня бил по голове. А я стала прятаться.

Девочка не могла меня защитить, ее отец на нее тоже кричал и выгонял нас обеих на улицу. Когда там выпал снег и стало совсем холодно, он перестал нас выгонять, но бить меня продолжал. Я пряталась от него под кроватью или под столами, но он всё равно меня находил и бил. От постоянных побоев мне стало трудно терпеть. Особенно плохо мне приходилось, когда отец девочки пил какую-то белую жидкость маленькими стаканчиками и от него начинал исходить очень резкий неприятный запах.

Девочка пыталась прятать меня у себя в кровати, но ее мама почему-то это запрещала. Хотя в другое время она меня как будто не замечала, и я была даже этому рада. Потому что от нее тоже часто исходил тот же резкий запах, как и от отца девочки.

Обе передние лапки пронзила резкая боль. Я заплакала, попыталась встать, но лапки подогнулись, и я упала на пол. Я заплакала еще сильнее, но отец девочки заорал и замахнулся. Я стиснула зубы и отползла под кровать. Лапки потом еще долго болели, но я боялась жаловаться. Через несколько дней боль прошла, но теперь они неправильно сгибались, а я стала ходить с кривой спиной, прижимаясь лицом к земле. Было очень неудобно, но в конце концов я привыкла.

С тех пор я боялась высоты. А потом от постоянных побоев я стала плохо видеть и часто не могла оценить, насколько высоко от земли меня посадили. В такие моменты я с тоской вспоминала детские годы, когда мои лапки были в порядке и я могла высоко прыгать, быстро бегать, гоняться на улице за воробьями и мячиком.

Как я научилась драться

Не знаю, сколько времени я жила у девочки и ее родителей. Постепенно я приучилась прятаться от мужчины, когда тот «выпивал» (так говорила девочка). Да и моя маленькая хозяйка подросла и в такие дни стала уходить на улицу, забирая меня с собой. Благо теперь я могла спрятаться у нее под курткой, потому что девочка стала выше ростом и ее курточки хватало на нас обеих.

В то же время у девочки-хозяйки появились другие интересы. Она играла с подружками, оставляя меня на скамейке или на высоком крыльце, чтобы я не могла убежать. Я почти совсем перестала видеть, плохо слышала и могла выйти на дорогу, где ездили большие машины. Так что девочка заботилась обо мне, не давая ходить по земле. Но однажды она забыла меня на скамейке, убежав куда-то с подружками.

Меня подобрала какая-то женщина и отнесла в место, которое называлось «отлов». Там я впервые столкнулась с большим количеством собак. Раньше я иногда знакомилась с маленькими собаками на улице. Мы обнюхивались, иногда играли, но я ни с кем так и не подружилась. А здесь были собаки самых разных размеров. А еще очень многие были сильно озлоблены на весь мир. И старались никого не подпускать ни к себе, ни к своим мискам. А некоторые пытались отнимать еду у других. Я быстро поняла, что если хочу выжить, то за себя нужно драться. И когда к моей миске в очередной раз подбежал кобель, в два раза больше меня (что совсем неудивительно, я была самой маленькой из всех, весила всего 2,3 кг), и попытался отнять у меня еду, я вцепилась ему в щеку и что было сил сжала зубы. Кобелек завизжал и сильно мотнул головой. Я отлетела в сторону, в моем рту остался кусочек плоти. Больше ко мне старались не приближаться. Но давешний кобелек всё-таки отомстил мне, напав сзади и откусив кусочек хвоста.

В «отлове» я пробыла не очень долго, девочка нашла меня и забрала домой. Но гладить меня и брать с собой она стала меньше. Может быть, потому что у меня на животике стали расти какие-то безобразные наросты. А может, я ей просто надоела.

Ведь это же невозможно! Но оказалось, что бывает и такое.

Однажды, когда девочки не было дома, ее отец вывернул на меня кастрюлю с кипящей водой. После этого на спине перестала расти шерстка, которая и так была очень короткая. Шкурка даже без маленькой шерстки совсем не грела, и я стала мерзнуть и в теплые дни. Часто я не могла согреться ночью под кроватью. Раньше девочка тайком от матери частенько брала меня под одеяло, но чем старше она становилась, тем чаще не ночевала дома. В такие дни я старалась забиться куда-нибудь в уголок, лишь бы не попасться на глаза ее отцу. Но голод и нужда не позволяли мне сидеть долго на одном месте. А стоило мне попасться на глаза мужчине с резким запахом, обязательно следовали либо побои, либо в лучшем случае пинок.

Из отлова в приют

В конце концов я не выдержала. И когда девочка в очередной раз забыла меня на улице, я не стала ждать ее. Спрыгнула на землю и куда-то пошла, втайне надеясь выйти на дорогу и попасть под машину. Наверное, это был бы лучший выход. Но оказалось, что судьба всё-таки сжалилась надо мной, приготовив добрые перемены.

Меня подобрали и отнесли в место, где тоже было много собак, но называлось оно не «отлов», а «приют». Там было тепло и кормили регулярно. Хотя опять приходилось свою еду отстаивать. Зато у меня удалили зубы, которые сильно болели. Мой и так небольшой ротик уменьшился, но хоть есть стало не больно. А потом меня опять посадили на самолет и отправили в город Москва. Я попала к женщине, у которой было три собаки с курчавой шерстью. Как я узнала, эта порода называлась «пудель». Они были довольно дружелюбны, но, наученная негативным опытом, я не хотела сближаться с собаками. А долго носить меня на руках и гладить женщина не хотела. Потому что расстраивались уже ее собаки. Мне было обидно, но я ее не осуждала. Ведь с ними она живет уже давно, а я только появилась.

И всё-таки по разговорам и интонациям я поняла, что моя судьба этой женщине небезразлична. В какой-то момент мое сердечко стало ожидать чего-то доброго. Я еще не знала, чего именно, но чувствовала: вот-вот должно произойти что-то хорошее. А потом меня посадили в клетку и опять куда-то повезли. Мы ехали долго, и хорошо, что на меня надели штуковину под названием «памперс», в который я могла писать, а он оставался сухим.

Когда мы наконец приехали и клетка открылась, я попала в мужские руки.

А будут гладить и баюкать. Руки прижали меня к груди, а я своими поломанными лапками что есть силы вцепилась в рубашку, под которой мне в унисон билось большое и сильное сердце. Голова закружилась, по телу разлилось тепло, мне стало спокойно и счастливо, как бывало лишь в самом раннем детстве. Когда мы с братьями прижимались сытые к маме, а она накрывала нас своей лапкой и подтыкала хвостом.

Потом другие руки, поменьше, попытались оторвать меня от вмиг ставшей родной груди. Я сперва сопротивлялась, не хотела отрываться от этого счастья и тепла ни на миг, но быстро поняла, что вторые руки, женские, — ничуть не менее заботливые и добрые, чем первые. А скорее даже нежнее. Я позволила оторвать себя от груди мужчины и снять памперс. Быстренько сделав свои дела, я по запаху нашла хозяина первых рук и попросилась назад, к груди. Меня подняли и снова прижали.

Потом мы сели в машину и поехали. В этот момент плотину прорвало: слишком много эмоций я испытала за короткий срок. Я просто отрубилась. Не уснула, а именно вырубилась. Наверное, поэтому в новой семье меня назвали Сонечкой. Мне было всё равно, как меня зовут, — лишь бы любили.

Буся и Фенимор

Я проснулась, уже когда мы приехали в новый дом. Здесь меня ждало испытание. У моих новых хозяев было две собаки: Фенимор и Буся. Первый явно был старшим в этой стае, и чувствовалось, что жизнь у него счастливая, без тех испытаний, что иногда выпадают на долю таких, как я. А вот Буся так же, как и я, ничего не видел. Он рассказал мне, что долгое время жил с хозяйкой, которую очень любил, и она отвечала ему тем же. Но потом женщина ушла на радугу, а Буся сильно тосковал и плакал. Отчего глаза у него просто вытекли из глазниц. Оба кобеля познакомились со мной, но дружбу не навязывали. Я была благодарна им за это. Потому что не чувствовала желания с кем-то дружить и играть. Слишком уж тяжелый опыт я пережила в отлове и приюте.

Единственное, что меня беспокоило, не станут ли Буся и Фенимор обижаться, если хозяева будут уделять мне внимание. Но если они и обижались, то слишком явно это не демонстрировали. И тем более не срывали злость на мне. Да они вообще, похоже, не умели на кого-то злиться.

Потом меня отнесли в место, где пахло лекарствами и болью. Там меня чем-то кололи, растягивали на столе, мяли мои наросты. Я не сопротивлялась, терпела все манипуляции, так как была уверена: ничего плохого со мной больше не случится. Откуда появилась эта уверенность, я не знала. Но верила в нее всем своим существом.

Затем у меня вырезали некоторые наросты и что-то еще внутри. И у меня перестал болеть живот. А через некоторое время раны затянулись, и началась новая жизнь. Я полюбила гулять, потому что на улицу теперь я ездила, только прижимаясь к родной груди.

Три года в раю

Я полюбила снег, который раньше означал лишь холод и боль. Но теперь, сидя в тепле под курткой, я высовывала лицо и ловила ртом снежинки. На землю спускалась ненадолго — только чтобы быстренько пописать и сходить по-большому. А когда похолодало, меня стали еще и одевать в куртку. Одеваться мне не нравилось, и я пыталась сопротивляться, но не слишком сильно. Ради этих добрых рук я готова была не только одеваться, но и полностью закутаться в пеленки.

А еще здесь разрешалось ходить в туалет дома. Но только в одном месте, где были специально положены пеленки. Сперва несколько раз я писала в неположенном месте, но меня никто за это не бил. Только хозяин что-то говорил недовольным голосом. Чтобы не расстраивать его, я старалась писать только там, где были постелены пеленки и пахло мочой. Но не всегда это получалось. Потому что я по-прежнему боялась высоты и иногда просто не могла спрыгнуть. Но вскоре я нашла выход. Когда мне нужно было в туалет, я подходила к краю кровати (там я проводила больше всего времени) и начинала лаять. Тогда либо хозяин, либо хозяйка прибегали и снимали меня с кровати.

Спала я теперь почти всегда с хозяйкой: она была мягче, и пахло от нее лучше, чем от хозяина. Но она часто куда-то уезжала, и тогда я приходила к хозяину. И он тоже никогда меня не прогонял. Затем хозяйка приобрела где-то штуковину под названием «слинг» и стала сажать меня туда. Теперь я могла лежать, постоянно прижимаясь к теплому телу и вдыхая ставший таким родным запах. Я старалась как можно больше времени проводить в добрых руках, касаться теплых тел, целовать лица и руки любимых людей, любым способом показывая, что я очень их люблю. Потому что именно в этом и состоит смысл моей жизни.

А еще я узнала, что на свете существуют такие вкусные вещи, как копченые палочки, креветки, печеночный паштет, сладкая ряженка и красная икра. Да и простой еды — обычно это было мясо с кашей — у меня было столько, что еще и оставалось, когда я наедалась.

А потом Буся ушел на радугу к своей любимой хозяйке. Вместо него в квартире появилась еще одна девочка — Варя. И мне опять пришлось вспомнить то, чему я научилась в отлове и приюте. Потому что Варя, которая была в два раза крупнее меня, почему-то решила, что именно она будет главной сучкой в доме. Пришлось показать ей, что размер — далеко не главное. Гораздо важнее железная воля и уверенность в себе. Пару раз мне пришлось потрепать Варьку за ухо, но она от меня отстала. И даже когда мы встречались под одеялом у хозяина или хозяйки, она обычно мне уступала.

В этом раю на земле я прожила почти три года. А потом у меня стала кружиться голова. Пропал аппетит, стало часто тошнить. Есть совсем не хотелось. У меня возникали позывы к рвоте от запаха даже той еды, которую еще совсем недавно я готова была поглощать килограммами. Я стала слабеть, мне стало трудно стоять на ногах. Сердце стало биться с перебоями. Я поняла, что мой путь подошел к концу.

Хозяин повез меня в место, где пахло лекарством и болью. Но на этот раз я почувствовала, что там пахнет не только болью, но и чем-то светлым, освобождающим. Меня осмотрел доктор и печально покачал головой. Хозяин взял меня на руки, ласково говорил, целовал, гладил по лысой спинке. А потом на меня что-то капнуло. Я не сразу поняла, что это слезы, а осознав, удивилась. Зачем плакать, хозяин? Всё очень хорошо! И всё обязательно будет хорошо! Ты только не торопись вслед за мной, я подожду тебя столько, сколько нужно. И чем дольше, тем лучше. Ведь за то время, пока я тебя жду, ты сможешь сделать счастливым еще кого-нибудь.

Желая сообщить ему всё это, я из последних сил потянулась к родным рукам и лизнула их. Всё будет хорошо, хозяин, всё обязательно будет хорошо…