Внезапно у зумеров вошла в моду Надежда Кадышева. Шестидесятипятилетнюю певицу перепевают в тиктоке, билеты на ее концерты раскупают, гонорары за выступления выросли почти в пять раз, а экс-солистка группы «Сливки» Карина Кокс выступает на шоу «Точь-в-точь» на «Первом канале» в образе Кадышевой с песней «Плывет веночек». Что нашла молодежь в фольклорной певице из девяностых? Писательница Ксения Букша — о том, как популярность Кадышевой стала хорошей иллюстрацией экономики внимания (а значит, влияния) в современном обществе, в частности в российском.

Подберемся к этому феномену с разных сторон, нарисуем его по частям, опишем нюансы.

1. Постирония. Как известно, суть постиронии в отсутствии разделения на серьезное, душевное и стёб. Смысл заворачивается в несколько оберток и в итоге оказывается не только спародированным и остраненным, но и одновременно высказанным напрямую. Мы можем себе позволить поиграть в наивность, испытать настоящие эмоции. Но при этом сохраняем безопасную дистанцию.

Именно так зумеры и потребляют Кадышеву. Невозможно сказать, любят ли они ее всерьез, присоединяясь к тому месседжу, который она изначально в себе несет, или только используют как мем. Конечно же, как мем — и при этом, конечно же, всё серьезно. «Туман над будущим моим, не отыскать нигде следа», «не завяжу я узелок, неважно, кто не прав, кто прав», — эти формулировки из песни «Плывет веночек» (самой популярной у зумеров песни Кадышевой) внятно описывают чувства человека в ситуации неопределенности.

2. Светская магия. Это серьезное-несерьезное отношение к контенту похоже на современное гадание на картах таро: и развлечение, и повод для самопознания. В песне «Веночек» героиня Кадышевой тоже гадает. Она вообще находится в постоянном диалоге с судьбой: надеется, верит, прощает, пытается заглянуть в будущее, кается в грехах, идет на компромиссы. Ее волнуют прежде всего отношения: фольклор и околофольклорная стилистика всегда предполагают прямой разговор об эмоциях, привязанности, ревности.

Как и в таро, здесь используются простые символы («были ласточки, стали вороны», «во сыром бору злой огонь кипит, конь черней, чем ночь, у огня стоит».) При этом Кадышева «вовсе не колдунья», в отличие от лиргероя Шамана, которого Кадышева на порядок обгоняет в просмотрах. Когда современный человек гадает, он тоже вовсе не колдун, ему не столько нужны ритуалы или присоединение к высшим силам, сколько он хочет лучше понять себя и вывести кривую своей надежды. «А счастье светлое, ты где? А вдруг тебя на свете нет?!»

3. Возраст и история. Песни Кадышевой — очевидное ретро. У зумеров, как и у молодежи любой эпохи, существует огромная потребность в старших: не в авторитетах и родительских фигурах, а в старших современниках, которые обживают то же пространство или, в наших реалиях, те же соцсети. Существуют и мемные постироничные обертки для возраста, например, милфа и скуф, и эти обертки не такие оценочные, как может показаться. Одна из самых известных милф — Екатерина Шульман (сам ее продукт не зумерский, а скорее миллениальский, но потреблять Е. Ш. удобно и зумерским способом — как мем).

В современной весьма напряженной российской ситуации ретро — это еще и прожитая история, то есть та самая река, куда героиня Кадышевой уже тридцать с лишним лет опускает свой веночек. Раз вы тут давно, скажите нам, что это вообще за речка, откуда она течет и куда нас вынесет? Как у Евы Морозовой в ШКЯ: «Старик! Куда?! Куда ведет эта тропа?!» Ролики ШКЯ обыгрывают псевдоисторический абсурд без всякой пощады. Это изощренный и безжалостный, намеренно постироничный продукт, в котором лирикой и не пахнет. При этом даже ШКЯ вызывают не только смех над мрачным и точным абсурдом, но и более сложные эмоции. Что же говорить о Кадышевой. Поразительная, например, песня — «Течет ручей»: в ней обрисована судьба двух «простых людей», которых прибило друг к другу после целой врозь прожитой жизни:

Лишь только помнится, как мы лопатили,

Не стали всё-таки людьми богатыми.

Рядились простенько, гуляли всей гурьбой,

Теперь я с проседью, а ты как лунь седой.

Нелепая старомодная лирика на грани графомании («лопатили — богатыми») напоминает капитана Лебядкина (в «Колдунье» тоже: «все меня ругают, что женат, что уже детишек у вас двое»), но по факту дает более реалистичное, чем во многих других нарративах, представление о «жизненном течении». Свобода и любовь приходят не как что-то завоеванное, а как неожиданная незатейливая находка. «Течет ручей, бежит ручей, и я ничья, и ты ничей».

4. Почва. Во взаимодействии с округой, атмосферой, средой особенно хорошо видна фальшь и, наоборот, подлинность искусства. И дело тут не в качестве контента и даже не в количестве просмотров. Дело в том, что окружающая реальность, ее контексты — лучшая постироническая рамка, и остраняющая, и высвечивающая смыслы.

Российское государство в наши дни всячески пропагандирует и насаждает псевдоаутентичные традиции, историю, фольклор. Патриотизм в этом нарративе предстает как некий вызов, а Родина — как что-то, что нужно не просто защитить, а, кажется, заново завоевать. Похоже, однако, что людям не вполне понятно, как играть с этими смыслами: они не становятся мемами, для них не нарисуешь рамку, которая бы их одновременно остранила и освоила. В колоде, на которой люди гадают, такой карты нет.

А Кадышева есть. Ее песни похожи на успокаивающие бабушкины обои или наволочку в цветочек фабричного изготовления: аляповатый новодел без глубоких смыслов, не претендующий на разговоры о важном, — но тем и ценный, тем и аутентичный. И то, что популярность Кадышевой не проект, а сиюминутный случайный мем, аутентичности только добавляет. Завтра вынется другая карта. А сегодня эта:

Двери новые не сорвать с петель,

И одна беда стелит нам постель.

Широка река, эхо долгое.

Конь черней, чем ночь, ходит около.