Хаим Бен Яаков — израильский историк и общественно-политический деятель, тесно связанный с Россией и русскоязычной диаспорой на постсоветском пространстве. Он возглавлял представительство Еврейского агентства (Сохнута) в России и странах Балтии, основал в Москве Институт изучения иудаизма и подготовки общинных работников, а в настоящее время является генеральным директором Евро-Азиатского Еврейского Конгресса (работающий под эгидой Всемирного еврейского конгресса. — Прим. ред.).

Сегодня эта тема вновь оказывается значимой. Во-первых, то, что было многовековым опытом евреев, теперь стало частью повседневности для релоцировавшихся россиян. Во-вторых, часть практик, которые в советское время вопрос двойной лояльности превратили в «проблему», постепенно возрождается сегодня.

Как отмечает Бен Яаков, в силу многовекового опыта жизни в рассеянии евреи решали этот вопрос на основе Канона Талмуда: «Закон государства (царства) — обязательный закон». Однако он никогда не предполагал абсолютной верности любым решениям правителя, даже в еврейском государстве (с. 14–15). В отношении иных правителей ключевую роль играло то, насколько они готовы признавать автономию евреев.

И хотя тема лояльности насчитывает несколько тысячелетий, сегодня она приобрела новое политическое измерение. Вопрос ведь не просто в сохранении собственной инаковости, за которую антисемиты всегда подозревали евреев во враждебности, а в отношении к созданному в 1948 году государству Израиль. Бен Яаков приводит недавнее исследование Антидиффамационной лиги (американская произраильская неправительственная организация. — Прим. ред.), согласно которому порядка 41% опрошенных (в странах с совокупным населением в 1,7 млрд человек) верят в двойную лояльность евреев, а 29% разделяют миф об их особом политическом влиянии (с. 15).

Польза и вред

Разворачиваемая на страницах книги история — про смесь классических антисемитских предубеждений и политической прагматики. Это история, когда идущие за руку подозрительность и авторитаризм ударяют по определенной группе населения, буквально на пустом месте ломая их политическую лояльность.

В годы Второй мировой войны евреи были нужны властям не только как добросовестные граждане, сражающиеся на фронте, но и как представители определенной этнической группы, способной влиять на мировое общественное мнение. Так, на рубеже 1941–1942 годов появился Еврейский антифашистский комитет (ЕКА) во главе с режиссером Соломоном Михоэлсом. Он не только содействовал культурным связям с союзниками и пропаганде, но и повлиял на то, чтобы мировое еврейство оказало помощь СССР на 45 млн долларов США, что сегодня составило бы 3,1 млрд (с. 22). Однако его попытки защищать интересы отдельных евреев перед властями уже вызвали недовольство последних.

Ситуация стала трансформироваться ввиду внешнеполитических изменений после 1945 года. Началась холодная война, и налаженные связи с диаспорой превратились в компромат для спецслужб. СССР поддержал создание Израиля на подмандатной Палестине, но сильные позитивные чувства советских евреев по этому поводу заставляли власти задуматься о лояльности.

Бен Яаков приводит характерный пример: в конце 1947 года на собрании в Политехническом музее в память «дедушки еврейской литературы» Менделя Мойхер-Сфорима Соломон Михоэлс поддержал позицию СССР по созданию Израиля, сорвав бурные аплодисменты. Однако советские газеты, освещавшие мероприятие, опустили этот эпизод. Это и стало началом конца: в 1948-м Михоэлс был убит (брошен под грузовик), а вскоре разгромили и ЕАК (20 ноября 1948 года он был распущен). В решении бюро Совмина говорилось: «этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки» (с. 50). После чего прокатилась волна репрессий против его членов.

В зависимости от обстоятельств отправляемым на расстрел могли вменять общение с представителями Запада (как передачу «антисоветских данных»), постановку спектаклей о местечковой еврейской культуре (прославление буржуазного национализма) и даже сбор во время войны сведений о жертвах Холокоста (как стремление выделить евреев в особую группу жертв, противопоставив их другим гражданам). Примечательно, что последний аргумент явно пережил сталинское время и до сих пор встречается в общественных дискуссиях о том, как говорить про нацистские преступления.

Две крупнейшие антиеврейские кампании при стареющем Сталине — клеймение «безродных космополитов» и «дело врачей» — довольно известные истории, яркие примеры эксплуатации еще средневековых образов предателя и вредителя (с приданием им благопристойности в духе частушки «чтоб не прослыть антисемитом, зови ж*да космополитом»).

Однако мне представляется значимым другой аспект: если тоталитарное государство начинает преследование евреев, это не значит, будто другие останутся нетронутыми.

Кампания против «космополитов» по факту превратилась в механизм сведения личных счетов внутри научных и культурных элит. Из общего числа затронутых евреи составляли 70% (с. 59), то есть были большинством, но не единственными. «Дело врачей» развивалось в обратном направлении: только на определенном этапе оно приняло однозначную антиеврейскую тональность (с. 66).

Но и смерть «вождя народов» не привела к исчезновению антисемитизма, хотя власти и признали сфальсифицированный характер «дела врачей». Публикации против «космополитов» продолжали выходить. Уже при Хрущеве в некоторых региональных изданиях обнаруживаются отдельные статьи с обвинениями в кровавом навете. А наиболее распространенной и специфической формой «производства» антисемитизма стала волна «хозяйственных» судебных процессов против расхитителей социалистической собственности.

Пресса намеренно наделяла их вполне очевидными антиеврейскими смыслами. Например, в январе 1962 года газета «Труд» писала: «На скамье подсудимых из всей гоп-компании меламедов, рабиновичей, зисмановичей и других таких же выделяется один. У него картавая речь, крысиная физиономия, горбатый нос, один глаз косит, взгляд вороватый — это Арон, кто же еще?!» (с. 85).

Антисемитизм как антисионизм

Специфической формой антисемитизма, родившейся в СССР, но пережившей его, стал антисионизм. Эта форма позволяет играть на взаимосвязях политического и этнического (когда надо — сближая их, когда надо — разводя). Но главное — она создает дискуссию, где антисемитские предубеждения получают статус «всего лишь» критики «чьей-то» внешней политики и «чьей-то» нелояльности.

Нацисты получали особое удовольствие, заставляя евреев участвовать в убийстве соплеменников в лагерях смерти. Схожей логикой руководствовался и Сталин, когда — не прошло и пяти лет, как работали газовые камеры Треблинки, которые обслуживались командой из евреев, — он поручил писателю еврейского происхождения Илье Эренбургу озвучить новую официальную позицию в отношении еврейского государства. По утверждению Бена Яаков, его статья в «Правде», опубликованная незадолго до роспуска ЕАК, изложила тезисы, легшие в основу советского антисионизма:

• подчеркивание роли Москвы в создании Израиля;
• представление последнего как исключительно убежища для евреев «капиталистических стран»;
• отрицание советского антисемитизма в целом.

Эренбург даже заявил, что ввиду разнообразия евреев мира их ничего не объединяет, кроме антисемитизма:

«Если бы завтра нашелся какой-нибудь бесноватый, который объявил бы, что все рыжие люди или все курносые подлежат гонению и должны быть уничтожены, мы увидели бы естественную солидарность всех рыжих или всех курносых».

Израильский посол в СССР Голда Меир тогда интерпретировала это как «отрицание существования еврейского народа» (с. 42). А в письмах, посылаемых в редакцию, читатели изобличали Эренбурга как «еврейского Квислинга» (норвежский исследователь и политик, глава коллаборационистского правительства при нацистской оккупации. — Прим. ред.), возражая против его права говорить от имени всего народа (с. 45–47).

Как известно, при Хрущеве и Брежневе Советский Союз выстраивал тесные отношения с арабскими странами. Шестидневная война 1967 года (когда Израиль в ходе превентивной атаки разбил армии Египта, Сирии и Иордании) дала старт новому витку риторики антисионизма. Внутри страны он был направлен против зародившегося организованного сионистского движения активистов, занимавшихся изучением еврейской культуры и добивавшихся права на репатриацию евреев в Израиль (с. 93).

На международной арене выражением этой политики стала принятая в 1975 году с подачи Москвы резолюция Генассамблеи ООН, уравнивавшая сионизм с расизмом. Отсылки к ней встречаются в антисемитских текстах до сих пор, несмотря на отмену в 1991 году (с. 105).

В 1983 году также образовали Антисионистский комитет советской общественности. По традиции привлекли «лояльных» евреев. Например, во главе поставили ветерана войны, генерала Давида Драгунского, а в члены записали писателя Юрия Колесникова. Будучи партизаном, он участвовал в спасении евреев из гетто; в 1948 году, как нелегал-разведчик в Хайфе, организовал переброску из Румынии трофейного оружия для израильских отрядов. Однако в условиях «развитого социализма» Колесникова хвалили за роман «Занавес приподнят», где «разоблачалась» антинародная сущность сионизма как новой формы фашизма (с. 109).

И снова здравствуйте

Вопрос двойной лояльности был превращен в «проблему» самими советскими функционерами. Неудивительно, как пишет Бен Яаков, что в России она исчезла вместе с Советским Союзом. На политическом уровне чувство солидарности с Израилем перестало восприниматься как потенциальная угроза. Приводимые социологические исследования профессора Зеэва Ханина также подтверждают: «для большинства евреев бывшего СССР характерна идентификация с Израилем, но при этом они остаются патриотами страны проживания» (с. 115). Это в целом соответствовало общему западному тренду на полилояльность диаспор (с. 117).

На этом фоне бросаются в глаза изменения 2022–2024 годов, а именно различного рода антиеврейские инвективы. То Лавров возродит миф о еврейских корнях Гитлера, то Путин плоско пошутит про еврейские корни Чубайса. Конечно, на уровне радикальной части Z-риторики совершенно антисемитские суждения прослеживаются куда более четко, хотя и не являются доминирующими.

Постоянное припоминание релоцировавшимся в Израиль россиянам их еврейского происхождения также можно трактовать как превращение темы «двойной лояльности» в «проблему». Продвижение темы «геноцида советского народа» тоже сопровождается реанимацией позднесталинской риторики, что нельзя якобы выделять отдельные группы жертв (как если бы нацисты сами их не производили).

Хотя Бен Яаков не рассматривает многие из этих случаев, он завершает осторожным утверждением, что еще рано говорить о возрождении государственного антисемитизма по советской модели — пока можно констатировать «участившиеся антиеврейские вбросы в информационное поле и вошедшее в норму обсуждение “еврейского вопроса” официальными персонами как в государственных СМИ, так и в социальных сетях» (с. 124). Однако нарастающая тенденция, где прагматика военного времени ведет к реанимации стереотипов, сама по себе тревожна.