С первой же мизансцены я узнал его режиссерскую манеру. Так узнаешь родной почерк на фирменной бумаге гостиницы. Я ведь еще застал времена, когда писали чернилами и отправляли письма в фирменных конвертах с логотипом отеля. В этом даже был какой-то шик. Документальное подтверждение, где ты был. Потом все перешли на электронные послания. От руки никто не пишет. И в номере обычной гостиницы больше бумагу для постояльцев не держат.

С Римасом Туминасом мы не были знакомы. Только пару раз встречались за кулисами театра имени Вахтангова. Он не был любителем интервью и общения с журналистами. Пустая трата времени. А времени у него было в обрез. И это чувствовалось еще до того, как впервые был озвучен его печальный диагноз. Западный стиль — избегать напрасных трат времени, денег и эмоций. И даже на разные церемонии вручения театральных премий, которыми его регулярно награждали, Туминаса было не затащить. Помню «Золотую маску» в 2014 году в Большом театре. Он тогда не смог говорить. Ангина? Простуда? За него говорила Людмила Максакова. Как всегда, остроумно и находчиво. А он просто стоял рядом, насмешливо внимая любимой актрисе.

Болезнь то приходила, то отступала. Он вел с ней свою тайную игру, в которую никого особо не посвящал. Как воспитанный человек, он не любил грузить посторонних своими проблемами. В нем всегда чувствовалось что-то западное. Он был из породы людей с несоветской родословной. Белоснежные отутюженные рубашки, прямая спина, острый профиль, саркастический, насмешливый тон человека, который всех видит насквозь.

Совсем молодым я его не застал. Он окончил ГИТИС, когда я туда только поступил. Но нас обоих объединяла страстная любовь к режиссеру Анатолию Эфросу и его театру. В свое время за эту любовь Римаса чуть не отчислили из института. С «эфросовщиной» тогда боролись неистово и методично, как с чумой. Тем не менее стойкий литовец остался верен своей любви. И даже вспоминал о ней на одной из последних репетиций: «Я хотел быть как Эфрос и даже актеров подобрал себе, которые были похожи эфросовских, — Яковлеву, Волкова… И у нас получалось!»

Они ведь даже вели переговоры о постановке Крымова в театре Вахтангова. Но тот был тогда нарасхват и реально смог бы приступить к репетициям не раньше чем через два года. «Только через два», — растерянно вздохнул Римас. Он уже не мыслил такими временными категориями. Тем не менее смиренно согласился. Пусть через два!

Тогда он еще не знал, что уже очень скоро его жизнь радикально поменяется, как и жизнь самого Дмитрия Крымова. Что отлученный от театра Вахтангова и изгнанный из собственного театра в Вильнюсе, он найдет свой последний приют на берегах Средиземного моря в израильском театре Гешер, что в переводе с иврита означает «Мост».

Конечно, в Гешере он был гостем, иностранцем, временным постояльцем. Без знания языка и планов на будущее. Теперь почти всё для него осталось позади. Но перебирать былые обиды и недавние крушения совсем не входило в его планы. Он приехал в Израиль, потому что позвали. Потому что нашлась работа. В сущности, ничего больше его не интересовало. Тем более впереди вдруг замаячил Париж.

Директор Гешера Лена Крейндлина рассказывала, что «Анна Каренина» возникла на замену больших гастролей театра имени Вахтангова с «Войной и миром» в 2023 году. Гастроли из-за войны тогда отменились. Но зарезервированные десять дней в расписании парижского театра Les Gémeaux оставались. Почему не показать новый спектакль? И лучше, если это будет тоже спектакль Туминаса. И гениально, если это будет Толстой…

Вот и ответ на вопрос, почему театр бессмертен. Единственное место на земле, где работает сказочное слово «если». Тогда всё вдруг сошлось — и Гешер, и Туминас, и Толстой, а потом и Париж.

Репетиции шли на русском языке. Голос Туминаса как будто всё время подзвучен голосом переводчика. Гортанный, страстный, обжигающий иврит. Совсем другая мелодика речи, чем у героев Толстого, требующая особой аранжировки, особой настройки и внутреннего такта, чтобы не сбиться на взвинченные интонации кагала.

Туминас не просто пересказывает своими словами ключевые эпизоды, припоминая отдельные реплики.

Он выводит и доказывает свою театральную формулу «Анны Карениной»: минимум слов (только толстовских!), почти пустая сцена (сценография его постоянного соратника и соавтора Адомаса Яцовскиса) — то ли вокзальный зал для публики первого класса, то ли приемная в суде, куда так и не дошла супружеская пара Карениных?

От всех былых балов и антикварной старины, которой до сих пор любят загромождать толстовские инсценировки, — хрустальная люстра, которая во втором акте то тревожно вспыхивает, то гаснет. И еще одно кресло, обитое пунцовым бархатом, для сцены в опере.

Реквизита минимум. Костюмы самые нейтральные. Если бы не белоснежный офицерский мундир Вронского (Ави Азулай) в первом акте, вполне можно предположить, что действие происходит, скажем, в 1910-е годы ХХ века. Особой разницы не чувствуется.

«Я сразу понял, что сделаю пять-семь картин, где Анна блеснет холодным мерцанием, промелькнет там, промелькнет здесь, как будто она за всеми наблюдает, всех отталкивает или привлекает… То есть мне важна идея самой Анны, ее стремительная смерть, ее обреченность на смерть, неизбежности ее смерти» (из интервью Ольге Тимофеевой для «Новой газеты», 24 февраля 2023 года).

Исполнительница роли Анны — Эфрат Бен-Цур — женщина из того времени. Библейский точеный профиль, поникшие плечи, сумеречный взгляд, черные волосы, разделенные на косой пробор. Есть в ее Анне что-то от падшего демона Врубеля. «Демон сам с улыбкой Тамары». Но Туминаса интересует не только история падения, но и миг вознесения.

«Было в ней что-то бесовское», — читаем мы у Толстого. Он и любуется своей Анной, и сострадает ей, и боится, а в конце уже ее ненавидит.

У Туминаса другое. Он сам говорил, что Анна у него счастливая:«Она познала полет, познала падение и познала высоту и с этой высоты увидела мир. И страшно в нем разочаровалась. И нашла только один выход — оставить этот мир тлеть и дальше. И смотреть с высоты небес, как в нем все карабкаются, чего-то ищут».

Отсюда и образы Китти (Рони Эйнав) и Долли (Карин Серуя), обрисованные точными, скупыми и ироничными штрихами. И мужчины — превосходная коллекция одинаковых серых сюртуков, черных цилиндров и пальто, в которой заметно выделяется жовиальный и артистичный Стива Облонский (несомненная удача спектакля — Юваль Янай).

И даже Анна, какой ее увидел Римас и самозабвенно играет Бен-Цур, — это женщина, искушаемая бесом. Ее бьет любовная лихорадка, ее тело сводит судорога. У нее подкашиваются ноги при виде белого мундира Вронского. И это не фигурально, а буквально так. Ее неудержимо тянет выделывать какие-то немыслимые, почти непристойные па перед тем, как слиться с ним в вальсе. Ей нужен этот мужчина в белом, который властно возьмет ее и поведет в танце. И всё это практически без слов.

Всё построено на движении, жестах, пластике. Почти как в немом черно-белом кино. Ведь «Анна Каренина» — любимый роман кинематографистов всех времен. «Анна» у Туминаса предельно кинематографична. Молчаливые крупные планы.

Никто тут не счастлив. В других инсценировках хотя бы бегал по сцене белобрысый Сережа, обычно чье-то актерское дитя, младой заложник кулис. У Туминаса и его нет. Только игрушечный медведь, которого Анна привезла сыну в подарок из Москвы. С ним потом будет ходить в обнимку сам Каренин (Гиль Франк).

Мир, который открыл для себя Туминас в толстовском романе, — это погасшая земля усталых людей, которые отчаялись бороться с судьбой и находятся в полушаге от смерти, но продолжают по заведенной привычке терзать друг друга. Серое на сером, черное на черном… И только один кровавый стул — аутодафе Анны под арию «Мадам Баттерфляй», которую поет Мария Каллас. Голос возмездия. Страшный демонический крик, неумолимо зовущий за собой в бездну. И никакого Парижа, конечная остановка — Обираловка. «Просьба освободить вагоны».

И зловещего мужичка-обходчика из сна Анны, говорившего по-французски, тоже не будет. Нестеровский инок (Никита Гольдман-Кох), одетый в нечто похожее на рясу и монашескую скуфью, будет неотступно следить за ней, таинственной тенью пройдет, прошелестит через все перипетии сюжета, чтобы быть рядом с Анной, когда наступит конец. Опять же, режиссер обошелся без шпал, грохота паровоза, театральных спецэффектов. И даже без предсмертного крестного знамения, как у Толстого.

Гибель Анны — это скорее пластический этюд. Бледные руки на черном фоне, долгий прощальный жест. Умирающий жест европейской культуры во тьме наступившей ночи — вот о чем думал Римас Туминас, когда ставил свою «Анну» в Гешере.

…А Париж тем не менее случился, как и было задумано. И был большой успех, зафиксированный не только в цифрах сборов и продаж билетов, но и в рецензиях самых строгих парижских критиков, включивших спектакль Гешера в тройку главных театральных событий сезона.

Он еще вернется в Израиль, чтобы поставить «Сирано де Бержерака» Ростана. Билет из Вильнюса в Тель-Авив был взят в один конец на 6 октября 2023-го. 7 октября произошло то, что произошло, и все театры были закрыты.

«Ну что, берем билет обратно?» — предложила Лена Крейндлина, сохраняющая насмешливую невозмутимость в любых жизненных ситуациях.

«Ни в коем случае, — незамедлительно последовал ответ Римаса. — От одной войны я уже уехал. Больше уезжать я никуда не собираюсь».

Поскольку спектакли были отменены, то с самого начала можно было репетировать на большой сцене. Обычно выход туда случается не раньше чем за две недели до премьеры, а то и позже. А тут всё сразу — распахнутое, раскрытое, беззащитное пространство сцены. И всё твое.

«Это же просто рай, рай!» — восклицал Римас.

Он был так захвачен своим «Сирано», что категорически отказывался спускаться в бомбоубежище, расположенное в подвале театра.

«Лучше я умру героем Израиля, чем онкобольным в госпитальной палате».

Впрочем, иногда он всё-таки срывался с места, заслышав звук сирены. И не для того, чтобы спрятаться от бомб, а чтобы где-то в своей тайном углу тихо перекурить, пока не видит жена. Любые сигареты ему были строго-настрого запрещены врачами.

….Я просматриваю видеокадры, сделанные на его последних репетициях в Гешере. Вижу, как слушают его актеры, вижу их влюбленные глаза. Слышу гортанный перевод его речей и замечаний, этот басовитый бэк-вокал на иврите. И думаю, как всё невероятно сплелось и сошлось в этой удивительной судьбе. Его спектакли в Гешере «Анна Каренина» — прощальный поклон русской культуре, «Сирано де Бержерак» — театральный салют в честь любимой Франции. И еще один спектакль под названием «Не смотри назад» — строгое предупреждение, звучащее сегодня нам всем как завещание литовского Орфея.

«Сирано де Бержерак» станет его последним спектаклем. Стихи и кровь, война и любовь — всё вместе. Хаос жизни и смерти, над которым парит голос великого поэта.

На премьере была сделана потрясающая фотография: ведущий актер Гешера Шоломи Бертонов, исполнитель роли Сирано, благодарит Римаса Туминаса, встав перед ним на колени. Прощальная мизансцена, которую будто срежиссировал сам Рембрандт.