В Таллинне прошел последний спектакль «Айсберг» с Юлией Ауг. Больше его играть не будут. По словам продюсера Рене Кирспуу, существует видеозапись. Кому надо, смогут посмотреть у себя дома в айпаде или на компе, а держать декорации на складе — дорого. Проще сжечь.

— Сжечь? — вздрагиваю я.

— Сжечь, — строго чеканит Рене.

Увы, такова суровая реальность любой западной антрепризы. Собрались, порепетировали, поиграли сезон-другой и разбежались кто куда. Все очень деловито, функционально и… мимолетно.

Но жизнь у нас теперь такая. Последнее время всё чаще слышишь словосочетание «горизонт планирования» (раньше любимое выражение официантов и работников сферы обслуживания было «я вас услышал»). «Горизонт» этот сегодня приблизился так, что дальше, кажется, некуда: пять страничек в ежедневнике. А что потом?

Юлия Ауг, известная актриса и театральный режиссер, не мнит себя таким уж великим стратегом и провидцем. Случались в ее жизни и серьезные обломы, и опрометчивые поступки, о которых она потом сожалела. И, тем не менее, еще задолго до войны в Украине она начала выстраивать сюжет своей творческой жизни с расчетом на две страны: Эстонию — родину предков, где прошло ее детство, — и Россию, где она прожила бо́льшую часть жизни, состоялась как актриса, добилась известности, снявшись в своих лучших фильмах.

Казенная королева 

…Мы сидим с ней на кухне в доме нашего общего друга режиссера Сергея Ливнева в Юрмале. Хозяин накануне съемок своего нового фильма завис в очередном многочасовом зуме, так что нам никто не мешает пить чай и разговаривать обо всем на свете. Юля — рыжая, белокожая. С прозрачными, ясными глазами, как у женщин на портретах Рубенса. Ей подошло бы играть королев из династии Габсбургов или Медичи. И этот тициановский оттенок ее волос, который становится еще более огненным, когда солнце пробивается сквозь сосны в окно.

В жизни она приветлива, участлива и лучезарна. С ней легко общаться, ее интересно слушать. Она говорит, словно ведет свою нежную песнь, стараясь почти не повышать голоса. И лишь театральные паузы, которые она время от времени берет, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, выдают в ней актрису.

Два года назад Юля сыграла в спектакле «Сад» португальскую королеву Инес де Кастро. Точнее, королевой та стала уже после смерти. Драматург Алексей Шипенко использовал старинную легенду, чтобы сочинить остросовременный хоррор на тему любви и власти. Всего один сезон спектакль по этой пьесе шел в «Электротеатре Станиславский» в Москве. Костюмный, затейливо-постановочный, с электронной музыкой, с изысканной световой партитурой и эффектами. Но в апреле 2022 года Юля из-за своей антивоенной позиции вынуждена была покинуть РФ, и спектакля не стало. Лишь один раз она сыграла его на театральном фестивале в Таллинне, организованном Рене Кирспуу. Из богатого реквизита — четыре стула, на которых восседали четыре пластмассовых пупса. Костюмы — платья из собственной гардеробной. Никаких спецэффектов. Никаких партнеров. В четыре руки мы с ней сокращали текст, выбрасывая целые сюжетные линии.

Но вот что значит магия настоящей актрисы и сильной личности: трагическая история Инес де Кастро в этом аскетичном, бедном действе нисколько не потерялась. Напротив, отсутствие пышного декора заставило сосредоточиться на превосходном драматургическом тексте Шипенко и на игре самой Юлии Ауг, которая царила, парила, пела. В одиночку она сражалась со всеми превратностями судьбы своей героини, еще раз доказав, что умеет занимать и влюблять в себя любое пространство. При этом в ней не чувствуется настырного желания доминировать во что бы то ни стало, доказывать всем, что она тут единственная и неповторимая. История со спектаклем «Сад» — лишь один из многих эпизодов в веренице потерь и утрат, понесенных российским театром после февраля 2022 года. Что-то удалось увезти с собой в чемодане, что-то осталось в памяти на компьютере. Но всего с собой не заберешь, надо двигаться дальше.

Алла, «Айсберг»

А дальше был «Айсберг» — спектакль по пьесе Михаила Дурненкова, написанной специально для Юлии, где слабым эхом звенит легенда о казенной королеве, хотя речь там идет о нашей благополучно здравствующей современнице Алле Борисовне Пугачевой. Но так вышло, что эти легендарные женщины вдруг совпали, сошлись в судьбе Ауг на трагическом переломе, в самый острый и сложный момент новейшей истории.

В «Айсберге» Ауг играет психологическую зависимость, манию, психоз, если угодно. Много лет ее героиня Вера была фанатично влюблена в Аллу Пугачеву, которая для нее не просто звезда и кумир, но основа основ, последний советский миф, связующий прошлое и настоящее. В воспаленном сознании героини без Пугачевой нет России. И когда становится известно, что после начала «СВО» певица с семьей покинула страну, Вера переживает страшное потрясение и даже оказывается в психиатрической лечебнице.

— полубезумные выкрики Веры перемежаются с не менее дикими заявлениями, что теперь она заменит Аллу на эстраде.

На самом деле Дурненков написал, а Юлия Ауг сыграет шок и отчаяние от того, что вместе с отъездом Аллы Пугачевой окончательно рушатся те самые скрепы и вечные ценности, на которых держался последние пятьдесят лет весь привычный порядок. И первомайские слоганы нашего детства: «Миру мир!», «Нет войне!», «Мир, труд, май», — а вместе с ними и горестные причитания, памятные по лучшим советским фильмам: «Лишь бы не было войны!», «Это не должно повториться», «Никто не забыт и ничто не забыто»… И бессмертный новогодний фильм Рязанова «Ирония судьбы», где, кстати, тоже звучит голос Пугачевой… Неужели мы больше ее не услышим? Как же теперь без нее? «Все расхищено, предано, продано».

Хорошая русская женщина Вера просто не понимает, что ей делать дальше. Поэтому и оказывается в сумасшедшем доме, где у нее пытаются снять острый приступ депрессии, вылечить от ее мании. Хотя, конечно, это не просто мания. Это любовь! И до конца вылечить от нее все равно не получится.

— Я таких женщин и в жизни встречала, — рассказывает Юля Ауг. — В Питере в середине 90-х годов огромной популярностью пользовались конкурсы двойников. В них принимали участие не только актеры-профессионалы, но и просто люди с улицы. Например, на курсе в ЛГИТМИКе, где я училась, была девочка, которая делала себя под Мерилин Монро. Очень похоже копировала ее походку, грим, интонации. Однажды она пригласила нас на такой конкурс в качестве группы поддержки. Кого там только не было! Но все же максимальное количество двойников оказалось у Аллы Пугачевой. Такого количества рыжеволосых женщин, собравшихся в одном месте, я нигде больше не встречала. Лично для меня Пугачева — это прежде всего великая актриса. У нас дома все знали, что если по телевизору идет концерт с ее участием, к папе лучше не приставать. Будет сидеть как вкопанный, пока не дождется. Он и меня призывал:

И действительно, каждая песня Пугачевой — как отдельный спектакль. Но не только театр большой актрисы, но и своего рода школа жизни. Мы все тогда были очень зажатые. Она научила нас не стесняться себя. Наверняка, и у нее были свои проблемы. Но она не боялась о них говорить, петь, кричать. На глазах у всей страны она влюблялась, расставалась, не стеснялась выводить с собой на сцену тех мужчин, кого любила. В ней чувствовался такой колоссальный запас свободы, которого и близко не наблюдалось ни у кого из артистов ее времени. А еще она, недосягаемая звезда, находившаяся на вершине успеха, дарила нам иллюзию очень своей, родной и близкой. Отсюда та великая любовь, которая ее сопровождала все эти годы.

— Чем ты сама объясняешь, что после отъезда Пугачевой и Галкина не было дня, чтобы их обоих не поливали грязью в российских СМИ? А еще эти оскорбительные слоганы на фасаде телецентра Останкино… Зачем?

— Сегодня перед российской пропагандой поставлена конкретная задача: вести ежедневную и планомерную дискредитацию Аллы Пугачевой. Фигура Максима Галкина, мне кажется, интересует власть и пропагандистов меньше. Главная мишень — она! И надо сказать, что они достигают своей цели. У меня в России остались близкие люди, не имеющие отношения к искусству. Живут своей скромной, трудовой жизнью в Нижнем Новгороде. Смотрят каждый день телевизор и верят всему, что там говорят. Казалось, ну что им Пугачева? Но когда они узнали, что я играю «Айсберг», то не поленились мне написать. Если резюмировать, смысл их посланий такой: вы что, думаете, что Пугачеву любят так же, как раньше? Ничего подобного! Вот у нас в офисе говорят, если даже ее покажут по телевизору, мы тут же ее выключим. Пускай не возвращается.

Сергей Эйзенштейн говорит по-эстонски 

В этом сезона в Эстонском драматическом театре у Ауг состоялась премьера спектакля «Эйзенштейн», где она выступила в роли режиссера. Это далеко не дебют. На ее счету несколько полнометражных спектаклей, поставленных на разных сценах, как «Моя эстонская бабушка» — совместный проект R.A.A.A.M. и Vaba Laba, и документальный перформанс «Русские, они такие» в Новом театре, и инсценировка романа Яана Кросса «Императорский безумец» в Русском драматическом театре Эстонии. А теперь вот Сергей Михайлович Эйзенштейн — фигура культовая и спорная, великий мифотворец, главная икона советского кинематографа. Считается, что его «Броненосец «Потемкин»» протаранил мировой экран, сделав советское кино в какой-то момент самым передовым и самым революционным. А за всей этой величественной громадой скрывался хрупкий рижанин, изящный интеллигент с высоким женским голосом, имевший детский размер обуви и привычку рисовать разные непристойные картинки, которые после его смерти быстро перекочевали в спецхран. Предположить, что «певец революции» обожал баловаться порнографией, разумеется, было непозволительно.

Вообще Юля Ауг вместе со своим соавтором Михаилом Дурненковым погрузилась в историю жизни Сергея Эйзенштейна с азартом исследователя и первооткрывателя. Их обоих интересовала история отношения власти и присягнувшего ей художника. Что за этим скрывается? Почему великий талант стал убежденным агитатором и пропагандистом? И где та грань, которая отделяет настоящее искусство от государственного заказа? Где кончается правда о большом художнике и начинается биография законопослушного, зависимого от власти режиссера?

Юля Ауг попыталась ответить на эти вопросы, поставив свою версию «Мефисто». Ведь что ни говори, но Эйзенштейн не был никаким злодеем. «Не расстреливал несчастных по темницам». Сам ходил после запрета его фильма «Бежин луг» в 1937 году под угрозой ареста.

самой страшной власти, которая, в конце концов, и ускорила преждевременный финал режиссера.

В этом смысле Эйзенштейн повторит судьбу своего учителя Всеволода Мейерхольда с той существенной разницей, что умрет не в казематах Лубянки, а у себя дома, в полном одиночестве, тщетно пытаясь хотя бы кому-то сообщить о настигшем его смертельном инфаркте.

Меня в истории Эйзенштейна заинтересовал эпизод, связанный с его пребыванием в Голливуде в 1929-31 годах. Ведь у него была реальная возможность там остаться. Почему не решился на этот шаг? Ведь он не мог не знать, что его перспективы в Советской России довольно туманные, а политическая ситуация с усилением власти Сталина ухудшается день ото дня.

— Как это ни покажется странным, но огромную роль в решении режиссера вернуться в СССР сыграла его мать Юлия Ивановна, — считает Юля Ауг. — Эйзенштейн был болезненно к ней привязан. Сохранились ее письма, где слышится на разные лады один и тот же призыв: «Возвращайся, сынок. Тебя там ничего хорошего не ждет. Один проект в Голливуде сорвался, другой под вопросом. А здесь у тебя наверняка будет работа. И я тебя жду». Все эти письма сохранились. Это был очень важный фактор. В его отношениях с матерью легко угадывается Эдипов комплекс. Как, впрочем, и в его романе с советской властью, прошедшем все стадии — от страстного обожания до ужаса и отчаяния.

Один из ключевых эпизодов в спектакле — тот, когда Сергей Эйзенштейн принимает решение снимать фильм «Иван Грозный». Это был приказ Сталина, которого нельзя было ослушаться. Тем не менее, приступая к съемкам, Эйзенштейн уже понимал, что не сможет оправдать жестокость опричнины и истребление главных боярских родов. После грандиозного успеха первой части «Ивана Грозного» вторая часть фильма окажется под запретом, а третья так и не будет снята. Осталась стенограмма встречи Сталина и членов Политбюро с Сергеем Эйзенштейном и Николаем Черкасовым. Ее дословно использует в своей пьесе Михаил Дурненков. Именно оттуда взяты две исторические фразы: «Лучше надо готовиться к съемкам» и «Скажите Эйзенштейну, что он не знает истории. Давайте я вам расскажу, как это было». У некоторых мемуаристов и историков осталось впечатление, что Эйзенштейна на эту встречу вообще не позвали. Это не так. Он там был. Но практически ни разу не подал голоса. К нему обращались в третьем лице через Черкасова. Лишь в самом конце, когда обсуждение фильма приблизилось к завершению, Сергей Михайлович рискнул спросить, не будет ли каких-то конкретных пожеланий или советов. Если надо, он готов доснять и переделать фильм. На что услышал: «Попробуйте перемонтировать».

— Твой спектакль об Эйзенштейне идет на эстонском языке. До недавнего времени ты играла главную роль в спектакле, где русская женщина одержима образом российской звезды Аллы Пугачевой. Напрашивается вопрос, а какое дело эстонским зрителям до всех этих героев? Зачем им знать, например, про Эйзенштейна и как он там страдал при Сталине? Нет ли здесь некоего имперского самоупоения? Не слишком ли мы все зациклены на героях советского прошлого, игнорируя местные обстоятельства и историю?

— Признаюсь, мы не раз задавали себе эти вопросы. И пришли к выводу, что история Эйзенштейна — это история для всех и на все времена. Наш спектакль заканчивается воспоминаниями американского режиссера Мартина Скорсезе о том, как однажды, будучи еще совсем молодым, начинающим режиссером, он зашел в нью-йоркский кинотеатр, где показывали вторую часть «Ивана Грозного». И какое неотразимое впечатление на него произвели эти сцены с танцующими опричниками, снятые на цветную пленку. Интересно, что потом перед тем, как приступить к работе над очередным новым фильмом, Скорсезе обязательно устраивал один показ «Ивана Грозного» для всей съемочной группы. Это стало для него чем-то вроде ритуала, отправной точкой, с которой начинается каждый его новый фильм. Но самое главное, что судьба Эйзенштейна — это история очень крутых человеческих отношений. Перед нами невероятно талантливый человек, который буквально каждую минуту своего присутствия на сцене вынужден принимать решение. Он знает, что рискует. Знает, что находится в полушаге от гибели. Он кается, изворачивается, пытается перехитрить, обмануть судьбу, приспособиться к требованиям времени и власти. Но талант оказывается мудрее и сильнее его.

С крестом без креста 

Эстонские корни (дед Юлии Оскар Янович Ауг был эстонцем, одним из создателей Эстляндской трудовой коммуны) побудили ее заняться расследованием не только своей довольно запутанной родословной, но шире — драматичной российско-эстонской истории, где по-прежнему остается очень много белых пятен и не проясненных до конца сюжетов.

Юля убеждена, что без знания истории невозможно идти дальше. Трагический парадокс нынешней ситуации заключается в том, что колониальная политика Российской империи и Советского Союза в отношении Эстонии никогда не становилась предметом обсуждения в обществе и русскоязычных СМИ. До недавнего времени еще были живы люди, которые помнили и ужас депортаций, и аресты, и одномоментное свержение всех памятников, которые имели хотя бы какое-то отношение к борьбе Эстонии за свое освобождение в 1918–1920 годах. Почти два десятилетия существования Эстонской буржуазной республики оказались вычеркнуты из учебников истории. И даже сейчас, по прошествии тридцати лет после развала СССР и обретения независимости, колониальное эхо нашего прошлого то и дело продолжает нас настигать, давая о себе знать.

Юля рассказывает, что после того как бронзовый памятник воину-освободителю с большим скандалом был перенесен с центральной площади Таллинна на местное кладбище, на освободившемся месте был воздвигнут новый памятник — большой крест. Она тогда жила в Москве и специально поинтересовалась у своих таллиннских русских друзей, кому этот памятник. Ответы были самые невразумительные. Никто не знал ни назначения этого креста, ни в честь кого он был поставлен. Потом она выяснит сама, что практически на этом же месте два десятилетия стоял памятник воинам-освободителям, принимавшим участие в боях с Красной армией за свободу Эстонии. После прихода советских войск в 1940 году крест был снесен. И нынешнее его возвращение — это лишь акт восстановления исторической справедливости. Но об этом пророссийские эстонские СМИ, как и пропагандисты в Москве, предпочитали молчать.

— По моему мнению, сегодня между эстонцами и русскоязычным населением существует непреодолимая пропасть. Для меня это что-то непостижимое. Год назад я выпускала в Русском театре в Таллинне спектакль по культовому роману для всех эстонцев «Императорский безумец» Яана Кросса. Можно сказать, это одна из сюжетообразующих книг для эстонской культуры. Необычайно глубокий, сильный роман. Главный герой — судетский немец — женится на эстонке. И вся история его жизни связана с Эстонией. Но когда я приступила к постановке, то поняла, что даже среди актеров далеко не все читали роман. Более того, 90 процентов наших зрителей даже не знали, что Яану Кроссу установлен памятник в центре Таллинна, хотя наверняка много раз проходили мимо. Они как будто предпочитают существовать вне этой культуры. То ли им плохо объясняли в школе, то ли просто они не хотят слушать? Не знаю. При этом я убеждена, что

Возможно, какие-то просветительские задачи по интеграции русскоязычного и эстонского населения надо было решать иначе. Но очевидно, что какой-то важный момент оказался упущен.

Тем не менее Юля не собирается сидеть сложа руки. Она любит сложные задачи и запутанные сюжеты. Каждый ее новый спектакль, который она делает вместе с продюсерским центром VABA LAVA, — это еще и глубокое документальное исследование, это погружение в архивы, это потрясающие находки и открытия, которые могли бы сделать честь любому историку. Так было, когда она занялась собственной родословной (спектакль «Моя эстонская бабушка») или когда стала изучать трагическую историю родной Нарвы, чей исторический центр был фактически уничтожен не в результате бомбежек союзников, а в мирные 50-е годы по распоряжению местных властей. Об этом был ее спектакль «Нарва — город, который мы потеряли».

Сейчас Юля захвачена новым расследованием, посвященным истории русского добровольческого корпуса, сражавшегося на стороне эстонцев за свободу своей страны. Об этом почти ничего неизвестно. По крупицам, по немногим подлинным документам ей удалось установить, что это были остатки Северо-Западной русской армии, волею судьбы оказавшиеся в Эстонии после революции. Кто-то бежал в Европу, а кто-то пошел воевать с красными. Как выяснила Юля, эстонские власти, конечно, никаких гарантий светлого будущего русским добровольцам не давали, но им твердо пообещали, что у них будут некие преференции в получении гражданства. В результате почти никто из них эстонских паспортов не дождался. Все последующие двадцать лет они жили в Эстонии по нансеновским паспортам образца 1922 года, что на самом деле не особо ущемляло их права. Но в 1940 году, когда пришли советские войска, все бывшие русские офицеры были арестованы и расстреляны, а их семьи депортированы из Эстонии в Сибирь.

Никто не помнит, как их звали, никто не знает, где и как закончилась их жизнь. Они — апатриды, потерявшиеся на страницах Большой Истории. Я нашла кладбище под Нарвой. Раньше там было целое поле, где стояли одни православные кресты. Это были могилы наших соотечественников из Русского добровольческого корпуса. В 1940 году кресты снесли. Остались одни обрубки, которые достояли до наших дней. Эстонские власти одно время думали, чтобы кресты восстановить, а потом решили оставить как есть. Ведь это тоже История.