Свои не бросают

Многие из «сталинских» секретарей достигли своего положения в конце 1930-х. Они заменили поверженных во время Большого террора коллег. Исследователи приводят распространенное мнение, что между Сталиным и партийными секретарями развернулась настоящая война за власть, и тут же его опровергают. Те региональные секретари не навязывали вождю принципиальных решений, не блокировали инициативы центра, а кроме того, попросту не могли защитить ни свое окружение, ни самих себя от репрессий. Диктатор уже набрал мощь, которую коллективные органы могли сдерживать лишь отчасти. Секретари были скорее помехой и потенциальной угрозой. Причина таилась в их опыте. Секретарский корпус состоял главным образом из людей, вступивших в партию до или во время революции и Гражданской войны. Это была «старая гвардия» большевиков, «которые скорее пошли за Сталиным, чем получили от него власть». Мог ли он рассчитывать на полную лояльность людей, хорошо помнивших относительную внутрипартийную демократию?

«Вряд ли Сталин всерьез верил, что они были реальными или потенциальными шпионами и агентами Гитлера. Однако он вполне мог представлять себе ситуацию, когда в условиях кризиса (например, военных осложнений) встал бы вопрос о консолидации партии и возвращении к оправдавшей себя модели коллективного руководства периода Гражданской войны». Диктатор, сконцентрировавший власть в своих руках, понимал, что и ответственность за неудачи в боевых действиях может быть возложена на него. Поэтому страховался — бил первым.

Новые руководители в основном пришли в партию в период нэпа или укрепления вождя и своим положением были обязаны исключительно его верховной воле.

В послевоенное время Сталин избегал массовых репрессий в аппарате. «Второе» поколение секретарей уцелело, постепенно старея на должностях. Взрощенные системой кадры сами предпочитали авторитарный стиль управления. Война и напряженное восстановление страны во второй половине 1940-х как бы оправдывали его. Для сохранения контроля (и удержания власти) региональные «вожди» создавали политические сети — небольшие группировки «надежных» людей, на которых они могли опираться. В условиях тотального недоверия это было довольно хитрой задачей.

Компромат и личная зависимость

Хлевнюк и Горлицкий рассказывают историю Мирджафара Багирова, на протяжении 20 лет возглавлявшего Азербайджанскую ССР (1933–1953). Багиров добился устойчивого контакта с местной госбезопасностью. Это произошло благодаря тесной дружбе с ее главой, Степаном Емельяновым, получившим свой пост на волне «чисток» в конце 1930-х (не исключено, что с помощью Багирова). Емельянов был довольно молодым человеком, не имевшим ни опыта спецслужбиста, ни связей в Москве. По сути, его положение всецело зависело от Багирова. В результате Емельянов на протяжении многих лет добывал для автократа информацию. Следить приходилось не только за его оппонентами, но и за соратниками. Вовремя собранный компромат помогал укрепить их доброжелательное отношение и верность. «В темном мире советской политики доверие было в таком дефиците, что многие секретари предпочитали рассчитывать на поддержку тех сотрудников, в отношении которых имелись дополнительные рычаги воздействия».

Еще одним способом получения лояльности для Багирова была симпатия к «лицам, не внушающим политического доверия». Он охотно вводил в верхние слои азербайджанской элиты «выходцев из буржуазно-кулацкой среды», родственников эмигрантов и репрессированных, а также проштрафившихся на прежней работе. Благополучие этих кадров целиком зависело от расположения и устойчивости диктатора, поэтому они охотно становились его самыми надежными «союзниками». Теми же методами, хоть и менее заметно, пользовались и другие сталинские секретари. Правда, вслед за политическим долголетием наступила расплата — расстрел в 1956 году.

Мини-культ личности, неформальная изоляция и внеочередные повышения

Еще один «долгожитель» — Усман Юсупов — возглавлял Узбекскую ССР с 1937 по 1950 годы. В республике утвердился настоящий культ личности. Обильно издавались и широко пропагандировались его статьи и речи, порой затмевавшие даже пропаганду, ниспосланную свыше. А рядом с портретами Сталина и других вождей непременно красовались и юсуповские.

Неформальная изоляция — менее банальный прием. В опалу попал глава республиканского правительства Абдуджабар Абдурахманов. Юсупов всячески мешал его работе, а затем обставлял дело так, что Абдурахманов не справляется в силу посредственных личных качеств. Все возможные шишки сыпались на главу правительства. Юсупов изолировал Абдурахманова, но не увольнял его. Это положение оказалось очень удобным. Все неудачи и ошибки можно было списать на незадачливого коллегу. Другие руководители, опасаясь оказаться в шкуре козла отпущения, проявляли большую лояльность. А коллективные нападки на Абдурахманова позволяли подчиненным продемонстрировать солидарность с секретарем.

Секретарь Винницкой области в 1945–1951 годах Михаил Стахурский грешил тем, что назначал на высокие должности молодых специалистов, перепрыгивавших через головы старших заслуженных коллег. С одной стороны, совершившие такой карьерный скачок были благодарны и обязаны руководителю. С другой же, они вызывали отторжение у коллектива и могли рассчитывать только на возвысившего их начальника.

Хрущёвский скачок

Политические изменения периода «Хрущёвской оттепели» повлияли и на действия секретарей. Теперь компрометирующими материалами оказались сведения о причастности к сталинскому террору. Сам Хрущёв «использовал процесс реабилитации для получения новой разновидности компромата, которая могла обеспечить ему лояльность функционеров, в том числе региональных руководителей». Модель низового диктатора, распространенная при Сталине, требовала большей осторожности. Во многом это произошло в результате скандалов с секретарями Ульяновской и Томской областей Игорем Скулковым и Василием Москвиным.

Эти примеры, разумеется, не значат, что автократы на «земле русской» перевелись. Кое-где на постах оставались представители «старой школы», которые отчетливо понимали, «что в Москве их работу будут оценивать, прежде всего исходя из выполнения планов, даже если периодически этому может сопутствовать критика за грубость и чрезмерное администрирование». В новом поколении хватало секретарей, разделявших те же ценности. Тут Хлевнюк и Горлицкий формулируют очень важный вывод. Хрущёв требовал от региональных секретарей очередного надрыва и трудового подвига — быстрого и резкого роста сельскохозяйственного производства.

«Оказавшись в условиях сильнейшего нажима, сами секретари, в свою очередь, прибегали к проверенным приемам мобилизации. Парадоксальным образом Хрущёв создал условия, которые продлевали традиции сталинского авторитаризма в регионах, несмотря на новые политические тенденции, связанные с десталинизацией». Иными словами, новые по содержанию условия отчасти остались прежними по форме — утверждали героическое напряжение во имя абстрактного плана и жесткую вертикаль принуждения.

И всё же авторитарная стратегия теперь для многих секретарей выглядела рискованной. Стоит региону дать производительную осечку — и местному самовластцу припомнят каждое его самодурство. Кроме того, излишняя жесткость могла «деморализовать региональные сети», что отнюдь не способствовало выполнению амбициозных задач, спущенных сверху. «В отличие от прежних низовых автократов, насаждавших лояльность посредством шантажа и нарушения норм, секретари нового типа предпочитали путь компромиссов и предсказуемости, связанный с соблюдением норм и правил». Особую роль здесь играло постепенное стирание между должностным и личным старшинством, наметившееся еще в послевоенный период. Личное старшинство складывалось из возраста, стажа в партии и уровня образования. Это стабилизировало систему: кадры могли планомерно двигаться внутри иерархии, не особенно опасаясь внеочередных повышений менее «заслуженных» коллег.

Сельскохозяйственный скачок, задуманный Хрущёвым, потерпел фиаско, символом которого стало «Рязанское дело». В 1959-м местный секретарь Алексей Ларионов взял обязательство (судя по всему, не без давления генсека) за год втрое увеличить государственные заготовки мяса (до 150 тысяч тонн). Эта утопическая задача, конечно, не могла быть разрешена честно, однако на бумаге была выполнена и широко распропагандирована. Спустя год вскрылась неприятная правда.

Первые секретари райкомов тех районов области, которые «особенно проявили» себя, были выдвиженцами Ларионова и входили в его ближайшее окружение. Совместными усилиями они втягивали в махинации множество людей. Если же кто-то пытался донести правдивую информацию до верховной власти, сообща клеймили его на собраниях. Реагируя на жалобы, коллективно подписывали письма с опровержениями и обвинениями в клевете, которым сложно было не поверить: слишком много достойных подписантов. Ларионову удалось создать одновременно разветвленную и прочную сеть, построенную на взаимной лояльности и круговой поруке с высоким уровнем риска. Его временный, но яркий успех, по мысли авторов, подтверждает преимущества компромиссной сети перед узкими и конфликтными сетями сталинских секретарей.

Брежневская стабильность

Региональная политика Брежнева заметно отличалась от «надрывной» хрущёвской. Теперь секретарями обычно назначали не приезжих «варягов», а местных, при этом повышая их строго на одну ступень в иерархии. Нормой стало пошаговое движение по партийной лестнице. Роль контролера в неславянских республиках отныне отводилась второму секретарю-славянину.

Брежнев стремился минимизировать перестановки, поэтому региональные руководители обычно занимали посты надолго. Исключение с высоких должностей происходило публично и унизительно, однако не вело к репрессиям, позволяло сохранить членство в партии и номенклатурные блага. Наконец, взаимоотношения секретаря и сети, в основном совпадающей с формальными структурами, теперь определялись неписаными, но понятными и устойчивыми правилами. Секретари, вынужденные считаться с этим порядком вещей, уже имели мало возможностей стать низовыми диктаторами, хотя воспринимались как «сильные лидеры». Этот новый тип в книге назван «партийными губернаторами».

На смену страху сталинского периода и гонке хрущёвского пришла стабильность, способствующая разрастания и укреплению сетей. Судя по всему, это способствовало устойчивости позднесоветской системы, уже не слишком серьезно относящейся и к коммунистическим ценностям, и вообще к утопии. «Поразительная стабильность коммунистических режимов… в значительной степени опиралась на публичные дискурсивные рамки, обеспечивавшие предсказуемость и очевидный консенсус в рядах элиты в течение долгого времени после смерти веры». Похоже, как раз эти принципы и зацементировали усталый и постаревший СССР в момент, когда его мифы уже мало кого вдохновляли.