Политзаключенные Мария Колесникова и Николай Статкевич исчезли ровно год назад (другие политзаключенные — чуть позже). Официально считается, что и Колесникова, и Статкевич по-прежнему отбывают наказание: она — в гомельской колонии № 4, он — в глубокской колонии № 13. Но что происходит с ними на самом деле и действительно ли они там, где числятся по спискам МВД, не знает никто.
В мировой правозащитной практике есть специальный термин — инкоммуникадо. Это полная изоляция заключенного от внешнего мира даже в пределах тюрьмы или колонии, лишение возможности любых контактов и переписки. Правозащитники всего мира ставят инкоммуникадо в один ряд с насильственными исчезновениями как одно из самых тяжких нарушений прав человека. При такой изоляции даже выходящие на свободу заключенные тех же колоний не могут ничего рассказать, потому что ничего не знают.
«Бодренькая, в хорошем настроении»
Сестра Марии Колесниковой Татьяна Хомич сейчас добивается именно того, чтобы кейсом Марии занялась рабочая группа ООН по насильственным исчезновениям. Татьяна живет в Европе и уже три года стучится в двери всех международных инстанций. В ноябре с помощью правозащитников из организации Respect-Protect-Fulfill она написала и отправила в рабочую группу ООН по насильственным исчезновениям обращение с просьбой принять срочные меры и попросить белорусские власти раскрыть местонахождение сестры, а также позволить отцу навестить Марию (ни на одно положенное по закону свидание его не пустили).
В последний раз отец Марии, приговоренной к 11 годам лишения свободы, видел дочь 5 декабря 2022 года — на больничной койке в медсанчасти колонии. В конце ноября Колесникова была экстренно доставлена из ШИЗО колонии в «гражданскую» больницу в Гомеле. Ей диагностировали прободную язву и прооперировали. Спустя неделю, когда политзаключенную вернули в колонию и поместили в медсанчасть, к ней допустили отца. В тот же день пропагандистский телеграм-канал опубликовал фотографию: Мария сидит на кровати, держит отца за руку и смеется. Конечно, к фотографии прилагался комментарий: смотрите, вот она, бодренькая, в хорошем настроении и улыбается.
После этого адвокат Марии смог еще несколько раз ее увидеть. В последний раз — 2 февраля прошлого года. А последнее письмо от нее пришло 12 февраля. И всё. Больше ни звука, ни звонка, ни письма. Адвокатов не пускали с обычной в таких случаях «отмазкой» администрации: от заключенной нет заявления о встрече с адвокатом.
В августе 2023-го, когда известий о Колесниковой не было уже полгода, 13 знаменитых деятелей культуры написали открытое письмо Лукашенко с требованием предоставить информацию о местонахождении и состоянии белорусских политзаключенных, о которых много месяцев нет никаких вестей.
«Господин Лукашенко, вы обеспечиваете свою власть только насилием. Полная изоляция заключенных — это пытка.
Однако заключенные — не ваша собственность. Связывает ли вас еще что-то со словом «человечность»? Где они? Мы смотрим на Беларусь и не перестаем спрашивать: где находятся эти люди?» — написано в обращении, которое подписали в том числе Салман Рушди, Эльфрида Елинек, Ольга Токарчук, Гидон Кремер. Но на письма «мастеров культуры» диктаторы никогда не отвечают.
25 января Фонд свободы Акселя Шпрингера в рамках кампании «Адрес свободы» предложил назвать участок перед посольством Беларуси в Берлине «улицей Марии Колесниковой».
Мария Колесникова в больнице с отцом, 5 декабря 2022 года. Фото: ЖС Premium / Telegram
«А из новостей у нас — полное отсутствие новостей»
Николай Статкевич, как и Мария Колесникова, не имеет никакой связи с адвокатом и родственниками ровно год. Арестованный в конце мая 2020 года и приговоренный к 14 годам особого режима, Статкевич был этапирован в глубокскую колонию № 13 в июне 2022 года. Поначалу к нему еще пускали адвоката, и время от времени от него приходили письма жене. Благодаря этому стало известно, что его поместили в одиночную камеру, из которой периодически отправляют в ШИЗО. Разумеется, положенных передач и свиданий его сразу же лишили. Последнее письмо от Николая пришло 9 февраля прошлого года. И больше ни весточки. А адвокат ни разу не смог попасть к своему подзащитному, хоть и ездил в колонию каждую неделю. Всякий раз ему говорили, что «отсутствует заявление от осужденного».
В октябре прошлого года жена Николая Статкевича Марина Адамович написала в своем фейсбуке: «А из новостей у нас — полное отсутствие новостей. В очередной раз была в колонии. В очередной раз не пустили адвоката. В очередной раз «нет заявления». И, конечно, ничего не значит, что я, как представитель по доверенности, оставила там (в рамках предоставленных полномочий) от имени Николая заявление на встречу с адвокатом, а еще отправила телеграмму, о получении которой «уполномоченным лицом» имею уведомление. Ну не хочет Николай Статкевич ни мне писать, ни с адвокатом встречаться».
Этот пост сейчас недоступен и цитируется по сайту правозащитного центра «Вясна». Потому что страница Марины Адамович в фейсбуке, где она вела страшный и точный подсчет — 200 дней без вестей, 250 дней полной изоляции, 300 дней отсутствия новостей, — удалена. Удалена тогда же, когда за Мариной пришли силовики, — 23 января.
В тот день начался массовый рейд по домам родственников политзаключенных, бывших узников и тех, кто помогал им, оплачивая доставку продуктов семьям тех, кто сидит по политическим статьям.
В общей сложности, по данным «Вясны», 23 и 24 января задержали минимум 310 человек. Одних после обысков, допросов и угроз отпускали, других — нет. Марину Адамович не выпустили.
Ее отвезли в изолятор временного содержания, а на следующий день судили по административной статье «мелкое хулиганство» и отправили в тюрьму на 15 суток. Мелкое хулиганство — это значит, что в протоколе написано, будто Марина ругалась матом в общественном месте, — такой у белорусских силовиков стандарт. А еще это значит, что, пока Марина сидела на «сутках», силовики думали, что с ней делать дальше: освободить или отправить в СИЗО по уголовному делу. Удаленная страница в фейсбуке — лишнее тому подтверждение.
К счастью, 7 февраля Марину Адамович все-таки выпустили на свободу после административного ареста. Но, судя по тому, что она так и не вышла ни с кем на связь, а страница в соцсетях по-прежнему удалена, предупреждение от силовиков было жестким. Так что обратиться в рабочую группу ООН по насильственным исчезновениям Марина, живущая под постоянной угрозой ареста, никак не может.
Николай Статкевич в Европейском центре солидарности в Гданьске, 9 апреля 2016 года. Фото: Michal Fludra / Alamy Live News / Vida Press
«В феврале начался трэш»
Точно так же не может требовать информации о местонахождении и состоянии Виктора Бабарико его семья: жена бывшего главы «Белгазпромбанка» и самого популярного кандидата в президенты погибла несколько лет назад, а сын Эдуард был арестован вместе с отцом 18 июня 2020 года и приговорен к восьми годам лишения свободы (приговор самому Виктору Бабарико — 14 лет лишения свободы). Эдуард отбывает срок в бобруйской колонии № 2, его отец — в новополоцкой колонии № 3.
Виктора Бабарико изолировали от внешнего мира в конце апреля прошлого года, после того как скорая помощь привезла его в «гражданскую» больницу Новополоцка. Первым об этом сообщил телеграм-канал «Рабочы рух»: «Из нескольких источников к нам поступила информация, что в ночь с 24 на 25 апреля из ИК-1 г. Новополоцка был доставлен в новополоцкую центральную городскую больницу с множественными телесными повреждениями Виктор Бабарико». 28 апреля в телеграм-канале штаба Бабарико появилось сообщение, что информация о госпитализации подтвердилась, у заключенного гидроторакс — жидкость в легких. Но что именно стало причиной — болезнь или избиение, — неизвестно. А на следующий день информация о местонахождении Виктора Бабарико стала недоступной. Дальше — как в дурном кино. Адвокаты объезжали больницы, тюрьмы, медучреждения департамента исполнения наказаний. Везде отвечали, что Бабарико у них нет. С тех пор — уже девять месяцев — никто так и не знает, где Виктор Бабарико и что с ним происходит.
Кстати, в мае в той самой новополоцкой городской больнице неожиданно задержали пятерых врачей. Всем дали по 10–15 суток ареста, а потом уволили «за прогулы». Правозащитники не сомневаются в том, что причиной увольнения стала та самая утечка информации о госпитализации Бабарико.
Недавно один из освободившихся из новополоцкой колонии заключенных рассказал «Радыё Свабода», что с февраля прошлого года в отношении Бабарико «начался трэш»: к нему перестали пускать адвоката, лишили свиданий и передач. А в апреле Бабарико будто бы видели в медчасти с перебинтованной головой. В колонии говорили, что он избит, но администрация утверждала, будто политзаключенный просто упал.
В колонии ходили слухи, что Виктора Бабарико вывозили в тюремный госпиталь в Колядичах — пытались «привести в надлежащий вид», чтобы привозить в качестве свидетеля в суд по делу его сына,
но так и не привели. И в суд не возили. Просто вернули в колонию и посадили в ПКТ.
К сожалению, вся информация, которая хоть как-то, с выходящими на волю заключенными, просачивается из колоний, — в жанре «по зоне ходят слухи». Потому что исчезнувших политзаключенных никто не видит. И никто точно не знает, где они и что с ними. Блогер Игорь Лосик отбывает срок в той же колонии, что и Бабарико. Вестей от него нет с тех же самых пор — с февраля прошлого года. Максим Знак, адвокат штаба Бабарико, задержанный в один день с Марией Колесниковой, 9 сентября 2020 года, точно так же с прошлого февраля лишен переписки, звонков, свиданий и встреч с адвокатом в колонии № 3 в Витебске.
Выходит, ровно год назад, в феврале, была дана некая «отмашка», после чего многие политзаключенные в разных колониях попросту превратились в призраков: о них говорят, по колониям ходят слухи, но никто их не видел и не слышал. Год за решеткой — это само по себе невыносимо, тем более что большинство изолированных политзаключенных сидят с 2020 года, для них внезапное лишение любой связи с миром — пытка. Долгая, изощренная, непрекращающаяся пытка. С полной убежденностью палачей в том, что им не придется за это отвечать.
Виктор Бабарико выступает перед журналистами на пресс-конференции в Минске, 11 июня 2020 года. Фото: Татьяна Зенькович / EPA-EFE
«Обращайся хоть в ООН!»
А отвечать придется, только не в ООН, разумеется. Заголовки вроде «Рабочая группа ООН рассматривает дело об исчезновении Марии Колесниковой» звучат эффектно и многообещающе, но в действительности рабочая группа ООН по насильственным исчезновениям — это посредник между жалобщиком (родственником или адвокатом) и государством. Собственную роль она определяет как канал связи между родственниками исчезнувших и заинтересованными государствами.
Механизм работы в ООН описывают так: «Группа принимает, рассматривает и передает государствам сообщения о насильственных исчезновениях, поданные родственниками лиц, пропавших без вести, или правозащитными организациями, представляющими их интересы; просит государства провести расследования и уведомить Рабочую группу о результатах». То есть гражданин составляет обращение, в котором пишет об обстоятельствах исчезновения своего родственника или подзащитного. Рабочая группа изучает обращение и пишет свое собственное — к властям государства, в котором исчезновение произошло. И ждет ответа. А государство — во всяком случае такое, как Беларусь, — на подобные запросы, как правило, не реагирует вообще.
Тем не менее сам факт обращения очень важен. Это никак не поможет Марии Колесниковой и другим политзаключенным сейчас. Но факт заявления об исчезновении будет зафиксирован. И это важно для будущего восстановления справедливости в Беларуси. Точно так же важны тонны жалоб в администрацию тюрем и колоний, в департамент исполнения наказаний, в прокуратуру — бесполезных, бессмысленных на первый взгляд жалоб, на которые приходят издевательские отписки вроде «адвокат не допущен, потому что отсутствовало заявление заключенного».
Когда каждый родственник политзаключенного, каждый из немногих оставшихся на свободе и тем более в профессии белорусских адвокатов точно знает, что именно будет написано в очередном ответе из инстанции, и всё равно пишет,
это сначала всегда кажется бессмысленной тратой времени, денег, сил: ничего ведь не изменится.
Сегодня не изменится, верно. Но на каждой бумажке, на каждой полуграмотной отписке с логотипом государственной структуры всегда стоит подпись — начальника, заместителя начальника, прокурора, третьего подползающего или второго уполномоченного. Все эти фамилии ложатся в большое досье. И каждый из тех, чья подпись стоит на подобных бумагах, просто обязан будет однажды получить свои 15 минут славы. И некоторое количество лет тюремного срока в придачу.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».
