— Очень непросто сейчас говорить, и мне нечасто бывает сложно выразить свои эмоции, но я надеюсь, что сейчас я смогу донести до вас то, что я чувствую. Мне очень больно и очень стыдно, что моя доверчивость, моя наивность привели к таким катастрофическим последствиям.

Я никому не хотела причинить боль, и именно в последнем слове я хотела обратиться к потерпевшим, но так получилось, что во время я прений я уже сказала большую часть того, что хотела сказать, и мне очень сложно подобрать какие-то новые слова, чтобы вас не ранить и попросить вашего прощения. Но я понимаю, что чтобы я сейчас ни сказала, как бы я себя ни вела, сколько бы я ни раскаивалась, вы всё равно не поверите в мою искренность и будете воспринимать это через призму своей неприязни ко мне. И всё же я хочу сказать: мне очень жаль, что из-за меня вам пришлось пережить такую боль и такой ужас, который я даже не могу себе представить, хотя я тоже находилась с вами. И мне жаль, что из-за меня вы столкнулись с травмой, которая так или иначе останется в вашей жизни. Я не могу представить, что чувствовали ваши близкие и ваша семья, которые переживала за вас.

Я снова прошу вашего прощения, и в прошлый раз [потерпевшая] Татьяна Петровна сказала: «Бог простит». Я в этом чувствовала немного насмешку, меня это задело, потому что я серьезно отношусь к вере. И может быть, всё это время я была так спокойна, потому что уверена, что, по крайней мере, перед Богом моя совесть чиста. И прощение — оно очень тяжело дается, не только тому, кто прощает, но и тому, кто принимает. Если вы сможете меня простить, это не будет значить, что я забуду всё произошедшее и забуду про свою ответственность перед вами, но это будет значит, что, по крайней мере, мы готовы жить дальше.

Я помню, насколько был болезненный вопрос об оказании медицинской помощи, особенно учитывая, что у меня есть медицинское образование, что я собиралась поехать в Украину и кому-то помогать там, и только во время суда я поняла, что эти мои слова звучат так, как будто я планировала вытаскивать раненых бойцов с фронта. На самом деле я себе это представляла совершенно по-другому — разносить лекарства по домам, помогать лежачим, потому что такая у меня компетенция, такая зона ответственности. Этим я раньше занималась. И поэтому я не хочу, чтобы вы думали, что я не помогла вам из-за моего отношения к вам.

И я помню, насколько был болезненным для вас вопрос о вызове скорой помощи.

Я хотела бы вас поблагодарить за то, что вы сделали то, что должна была сделать я, но не сделала. Я не хочу, чтобы это прозвучало как-то цинично с моей стороны, мне хочется вас всех поддержать сейчас в том, что вы проходите. Мне один друг писал, что Господь порой посылает очень жестокие испытания, но сам же нас в них и поддерживает, сам идет рядом с нами. И мне кажется, что в этих испытаниях очень важно сберечь себя от ненависти, и постараться сохранить в себе любовь и мир. Наверное, вам я не могу сказать что-то большее, чем это, и теперь мне бы хотелось прокомментировать то, что я услышала в прениях от стороны обвинения.

Государственный обвинитель тогда сказал, что я могла бы взорвать любого журналиста из присутствующих в зале, который бы мне просто не понравился. Меня эти слова очень задели, потому что рассказала свою историю, я рассказала о том, что изначально Владлена Татарского я не знала. Потому мне постоянно говорили: «Посмотри, кто он такой, что он пишет, что он делает». Я читала его книги, я знаю, что он не было просто журналистом. Когда мы встречались с ним лично, он показался мне довольно добродушным мужчиной с чувством юмора, и у меня не было к нему никакой неприязни. И тем более я не желала ему смерти.

Я всегда говорила о том, что насилие только порождает насилие. И знаю, что в материалах дела есть злые записи из моих дневников, но мне дневник для того и нужен был, чтобы просто безопасно выразить свои эмоции. И в то же время в деле есть голосовая запись моего телефона, где я сама себе объясняю, что такое мирный протест и что для меня это единственный приемлемый способ борьбы. И поэтому мне особенно больно и стыдно, что моими руками устроили теракт. Я никогда не отрицала объективную сторону, я действительно принесла эту статуэтку, я не поддерживала «СВО», я хотела приехать в Украину, я выполняла просьбы Романа Попкова и гештальты, которые потом стали заданиями, но я всё это время была уверена, что в статуэтке находится только микрофон. И я была готова рискнуть своей свободой, чтобы узнать правду, но я не была готова пожертвовать жизнями других людей.

Если бы мне просто какой-то человек написала в интернете: «Хочешь приехать в Украину? Приноси статуэтку мужчине». Я бы сказала тогда: «Вам надо, вы и несите». Но я очень доверяла Роману, вся эта легенда была придумана не только для Владлена, но и для меня, чтобы и меня вовлечь. И Рома знал, что меня такое заинтересует. Я думаю, что ему тоже непросто признаваться, что он отправил маленькую девочку с бомбой практически на смерть. Сейчас он в этом признается сам.

Те доказательства, которые опровергают наличие у меня умысла, просто игнорируются. Отсутствие доказательств интерпретируется как тщательно замаскированное преступление. И при этом вся тщательность после теракта сразу исчезает, и обвинение это никак не интерпретирует. Обвинение учитывает все отягчающие обстоятельства, но не учитывает смягчающие. С самого начала следствия я активно сотрудничала, я рассказала всё, что могла, я предоставила доступ ко всем устройствам и, самое главное, что с этих устройств практически ничего не было удалено, кроме тех переписок, которые изначально стояли на таймере. Все скриншоты, фотографии и переводы с бинанса остались, как были. У меня была возможность это удалить, когда я понимала, что мое задержание неизбежно, но всё оставила, потому что я знала, что мне нечего скрывать.

Я по-прежнему не признаю своей вины, предъявленной мне обвинением, но я понимаю свою моральную ответственность. И в тот день, когда я сбежала с места преступления, я не была готова ее принять, но сейчас я здесь и я готова, но вопрос об уголовной ответственности, о ее форме и размере мне кажется открытым.

Я прошу суд как минимум отправить дело на доследование, назначить мне повторную психолого-психиатрическую экспертизу, потому что у меня стоял диагноз, и тот критерий, который эксперты назвали недостающим, у меня был в анамнезе. Если четырехчасовой беседы не хватило для того, чтобы это выявить, то надо было провести более полное обследование. Я не настаиваю на своей невменяемости и не пытаюсь избежать ответственности, просто это влияет на получение мною помощи в дальнейшем. Также хотела попросить снять с меня обвинение по пункту «Б» части 3 статьи 205 и части 4 статьи 222 про мотивы. Прошу учесть смягчающие обстоятельства, которые я уже назвала.

В заключении я бы хотела принести извинения не только потерпевшим, но и всем тем, кого это дело так или иначе коснулось. В частности, Анастасии Криулиной, чье имя я бездумно использовала. И я думаю, ей было очень неприятно узнать, что она связана с такой историей. Диме Касинцеву, который был достаточно порядочным человеком, чтобы в такой ситуации не выставить меня на мороз. И я бы хотела попросить суд не лишать его свободы, потому что он этого не заслуживает. Хотела принести извинения владельцам квартир, которые снимала, водителям блаблакара и такси, своей семье, своим друзьям, всем, кто меня знал, и всем, к кому домой приходили оперативные сотрудники, кого вызывали на допрос в следственный комитет. Я понимаю, какой это мог быть стресс, и я надеюсь, что для всех это останется в прошлом как ночной кошмар.

Я бы хотела поблагодарить тех, кто мне верит и кто меня поддерживает, и попросить поддерживать меня только как человека, который попал в тяжелую ситуацию.