Давление

Утром 10 сентября 2019 года удмуртский ученый и этноактивист Альберт Разин вышел с одиночным пикетом к зданию Государственного совета Удмуртии в Ижевске. На одном из его плакатов была цитата Расула Гамзатова «И если завтра мой язык исчезнет, то я готов сегодня умереть!», на другом риторический вопрос «Есть ли у меня Отечество». В 9 часов 45 минут по местному времени Разин облил себя бензином и поджег. Позже самоубийство Разина сравнят с финно-угорским ритуалом типшар: совершая обряд самосожжения, человек накликает на своего врага проклятие.

Действия российских властей по отношению к местным языкам регионов иначе как враждебными действительно назвать трудно. В 2018 году были приняты поправки в федеральный закон «Об образовании», которые отменили обязательное изучение родного языка в 22 национальных республиках России и сделали его добровольным, несмотря на многочисленные протесты экспертов-лингвистов и учителей. Однако курс на отмену обязательного изучения языка был еще взят за год до этого, после заявления Путина: в нём он заметил, что заставлять учить любой язык, кроме русского, неправильно, и поручил генпрокуратуре РФ разобраться с обеспечением принципа добровольности изучения родных языков в национальных республиках. Конечно, власти на местах предвидели возможный конфликт из-за путинского поручения. Так, в Коми из-за протестов этноактивистов запрет на обязательное изучение родного языка был приостановлен — вплоть до принятия резонансного закона.

И всё-таки тревоги активистов и лингвистов сбылись: вместо того чтобы «поддержать языковую и культурную самобытность», как обещал тогдашний глава комитета по образованию и науке Госдумы Вячеслав Никонов, закон только способствовал тому, чтобы в качестве родного языка ребенка в школе родители выбирали русский, а число учителей, преподающих на национальных языках, сократилось.

Вот как объяснял это в интервью Belsat социолингвист Тодар Бактемир:

Активисты обращали внимание и на принципиальное неравноправие языков: фактически власти подошли с одинаковой меркой к русскому языку со всей его институциональной поддержкой и к миноритарным языкам, которые ее лишены. В таких условиях их изучение кажется просто нерациональной тратой времени.

В результате страдают даже миноритарные языки, которым опасность раньше не грозила:

В Коми всего полторы тысячи школьников изучают коми язык как родной: за десять лет их число сократилось вчетверо. В республике Марий Эл марийский как родной язык изучают всего около 10% школьников. Почти вполовину — с 84% — с 2017 года к 2021 году сократилось число изучающих чувашский язык.

Последняя новость: Госсовет Татарстана опасается исключения татарского языка из коммерческой сферы и просит изменить закон «о защите русского языка», предписывающий частным предприятиям использовать в вывесках и при общении с клиентами только русский язык.

Всё это происходит на фоне сокращения сфер использования национальных языков. В Якутии суд постановил, что предприниматели не обязаны использовать на вывесках якутский язык, — хотя ранее за его отсутствие штрафовали. В Волгограде местные русские националисты избили калмыка, говорившего на родном языке, приняв его за мигранта из Центральной Азии. В ноябре в республике Коми депутат от КПРФ Екатерина Дьячкова пыталась задать вопрос на языке коми в местном Госсовете. Ей отключили микрофон. «Коллеги, нам выйти поговорить, вас оставить или что?», — бросил Дьячковой председатель Госсовета Сергей Усачев и резюмировал: «У нас здесь не колхоз».

На оккупированных в ходе полномасштабного вторжения в Украину территориях русификация также набирает обороты: украинский язык низведен в «ЛНР», «ДНР» и оккупированных частях Запорожской и Херсонской областей до статуса «факультативного», а для его преподавания разработан учебник, отстающий от текущей языковой нормы на двадцать лет. Запрещают украинский язык и в бытовой практике: например, за прослушивание музыки на украинском языке москвич был приговорен к административному аресту на 15 суток. В мае 2023 года пассажирку рейса Москва–Владикавказ полицейские задержали в аэропорту из‑за чтения книги на украинском языке; составили ли на девушку протокол, неизвестно.

Коренные и малочисленные народы вымирают: по данным «Важных историй», за последние 10 лет сократилась численность 67% из них. Несмотря на это, именно на национальные республики пришелся самый тяжелый удар мобилизации. Принадлежность к коренному малочисленному народу — это основание для реализации права на альтернативную гражданскую службу, вот только на призыв по мобилизации это право не распространяется.

В Бурятии мужчин прямиком из постелей доставляли в военкоматы, занятия в школах, из которых сделали мобилизационные пункты, отменили, а учителей заставляли разносить повестки. Массово забирали мужчин на войну в Якутии и Чувашии. В некоторых регионах мужчин мобилизовали целыми селами. Например, в селе Дада, где преимущественно живут нанайцы, из 400 человек забрали 40 — практически всё молодое мужское население. В Мурманской области в селе Ловозеро на войну забрали саамов. Из села Красное Ненецкого автономного округа мобилизовали 37 человек, из них 18 — представители коренных малочисленных народов. В ноябре в Якутии военный комиссар потребовал отправлять на войну по 500 человек в неделю.

Сильнее всего мобилизация ударила по самым малочисленным народам. Например, удэгейцев, живущих на Дальнем Востоке, осталось менее полутора тысяч. Тем не менее, в некоторых удэгейских селах мобилизуют всех молодых мужчин.

По данным социологов, среди представителей миноритарных народов процент призванных оказывается в среднем выше, чем среди русских. В результате для малочисленного народа риск потерять своего представителя на войне оказывается до 5 раз выше, чем для русского.

Однако начало войны и последующая мобилизация не только стали рубежом в беспрецедентном давлении на этнические меньшинства, но и спровоцировали подъем низового языкового сопротивления.

Сопротивление

Языковой активизм развивался в России и до войны: например, активисты делали плакаты на родных языках, создавали мессенджеры на родном языке, выступали на нём на онлайн-площадках, запускали языковые школы. Однако после 24 февраля этот процесс получил новый импульс: активисты пытаются средствами языков этнических меньшинств выразить протест против войны, пытаясь (пусть и не всегда успешно) обходить таким образом ограничения, наложенные на русский язык.

Например, студентка филфака НИУ ВШЭ Александра Кибатова, выросшая в Татарстане, вышла на одиночный пикет с антивоенным плакатом на марийском языке. За антивоенную акцию на Кибатову составили протокол по ч. 1 ст. 20.3.3 КоАП РФ за «публичные действия, направленные на дискредитацию вооруженных сил», суд назначил ей штраф. Кибатова увидела параллели в отношении российских властей к украинцам и к коренным народам России:

И взор не испепеляющий, а исцеляющий. Но когда мой язык низводится исключительно до бытового уровня — это моя личная катастрофа, и пикет был одной из возможностей раздвинуть границы бытования языка. Я думаю, что для культур, подобных моей, критически важно находиться в сфере политического — иначе они угасают».

Похожая акция прошла в Нижнем Тагиле. Там полицейские составили протокол на художницу Алису Горшенину. Она вышла на одиночный пикет в рамках акции «Женщины в черном» с цветком, на котором были закреплены ленты с антивоенными лозунгами на чувашском и татарском.

Живущая в Монголии бурятско-китайская художница Юмжана Суй делает антивоенные плакаты с текстами на бурятском. «Несмотря ни на что, я думаю, что люди [в Бурятии] начнут открывать глаза. Бурятия совсем небольшая; люди знают друг друга. Когда ты начинаешь узнавать, что твоих друзей, их братьев, племянников и знакомых отправили на смерть, как пушечное мясо, твоя голова не может работать по-прежнему», — говорит Суй.

Однако дело не сводится только к плакатам. Появляются низовые инициативы, которые направлены на пересмотр отношения к миноритарным языкам России в целом. Так, ведется работа над «Навигатором языков коренных народов» — единой платформой для сохранения и распространения учебных и других материалов по языкам этнических групп, живущих на территории России. Ее создало движение Yurt Community: оно появилось в Лондоне в сентябре 2022 года как антивоенное движение коренных народов России. Одна из инициаторок проекта, Лидия Григорьева, объясняет инициативу так:

— Я родилась и выросла в Якутске, до 5 лет говорила только на языке саха, затем меня начали готовить к русскоязычной школе. Почти всю начальную школу я училась писать и читать на русском, язык давался трудно. В средней школе, когда я догнала отличников, я уже полностью перешла на общение на русском в своей семье. Хотя в моей семье говорят на обоих языках, нас — детей — никогда не принуждали говорить на родном.

Мне не хотелось заниматься языком саха. Во-первых, казалось, что владения русским достаточно и оно наиболее перспективно. Во-вторых, в русскоязычной школе говорящих на местном языке клеймили «деревенщиной». Для таких ребят было обзывательство — «мамбет» или «мамбетка», если они говорили на русском, но с очевидным акцентом. Только поездки в деревню к бабушке подталкивали к практике родного языка.

По словам активистки, интерес к родному языку у нее появился в 2020 году, когда она увидела в бабушкиной деревне, что даже маленькие дети смотрят мультфильмы на русском, а не на языке саха.

В целом от государства, помимо внезапного активизма Рамзана Кадырова, ждать подвижек в сторону сохранения миноритарных языков России не приходится. Однако пока Россия ведет войну, низовой активизм пытается спасти языки сам — и постепенно они становятся языком протеста.