Тюрьма-спасительница

«Военный исправительный дом» в Лефортовском районе Москвы был построен в 1881 году. В те времена этот район хоть и не являлся окраиной, в которой базировалась Немецкая слобода XVII века, но был достаточно удален от центра. А еще там сохранились полигоны, на которых Франц Лефорт и Пётр I муштровали потешные полки. Уцелели и казармы с конюшнями. Именно поэтому в конце XIX века Лефортовский район был чем-то вроде военного городка, в котором постоянно находились воинские подразделения.

В армии тоже случались преступления, за которые помещения на гауптвахту в качестве наказания было маловато, а на каторгу отправлять нарушителей было вроде как излишне. Во времена царствования Александра II уличенных в нетяжких преступлениях военнослужащих (которым в качестве наказания назначалось от 6 месяцев до 5 лет лишения свободы) не офицерского состава отправляли отбывать наказания в тюрьмы вместе с уголовниками и политическими. Но подобные совместные отсидки ни к чему хорошему не приводили: политические заключенные вели среди военных и уголовников успешную агитацию, склоняя их в сторону революционной деятельности. А потому специальным циркуляром Министерства внутренних дел 1879 года было предписано военнослужащих, приговоренных к небольшим срокам, содержать отдельно, для чего и были построены специальные тюрьмы. Всего их было четыре: в Москве — «Лефортово», в Варшаве — тюрьма «Мокотув», в Санкт-Петербурге — СИЗО № 4, в Риге — часть «Рижского централа».

В Москве тюрьма строилась по филадельфийской системе. Как мы уже писали, эта система предусматривает строительство тюрьмы определенным образом. Основа — административный корпус; а уже от него идут корпуса с камерами. Знаменитые «Кресты» в Петербурге были построены в форме креста. А «Лефортово» строилось в форме веера: когда от основы исходит несколько лучей-корпусов, но не во все стороны (как в варианте «звезда»), а в одном направлении. Если смотреть на «Лефортово» сверху, то тюрьма будет походить на букву «К», где четыре корпуса с камерами соединяются административным помещением посередине.

Изначально все камеры предусматривались как одиночные. Но царские лимиты для отбывающих небольшой срок предусматривали не только шконку и парашу, но и письменный стол, стул, полочки для книг, шкафчик для продуктов. А потому в советские времена, повыкидывав из камеры всё лишнее, в «одиночку» без особых проблем ставили еще одну шконку или две двухъярусные кровати. Даже еще оставалось место для умывальника и туалета.

Первую славу, причем славу добрую, военной тюрьме принес Владимир Гиляровский. Описывая последствия урагана 1904 года в Москве, он отметил, что военная тюрьма спасла молодой сад:

После Октябрьской революции тюрьму закрыли. Но уже в 1920 году в «Лефортово» открывается исправдом, в котором содержатся заключенные на небольшие сроки и подследственные, ожидающие суда. Попасть туда считалось везением. В «Лефортово» была богатейшая библиотека (достоверно известно, что до 1917 года там хранилось одно из прижизненных изданий собрания сочинений Александра Пушкина), а с 1923 года там располагалась кинематографическая установка.

С 1924 года «Лефортово» превращается в следственный изолятор. Но часть камер в нем была отведена для отбывания срока в одиночных камерах. В частности, там отбывал шестилетний срок председатель правления Промбанка СССР Александр Краснощёков (кроме миллионных хищений, он прославился еще и тем, что в 1922 году имел серьезный роман с Лилей Брик, который едва не привел к разрыву ее отношений с Маяковским).

Довольно долгое время «Лефортово» числилось образцово-показательным местом лишения свободы. Сюда водили иностранные экскурсии, работал не только кинотеатр, но и оркестр, на концерты которого приходили жители со всего района. При изоляторе действовала начальная школа и велись кружки, в которых занимались не только заключенные, но и приходящие с воли подростки. Постоянно работало несколько мастерских, труд в которых оплачивался. Были даже курсы повышения квалификации для работы на производствах СИЗО (ткацкое, прядильное, трикотажное, столярное, электромонтажное, переплетное, сапожное, слесарное).

В 1932 году в «Лефортово» побывала немецкая журналистка Елена Кербер, написавшая книгу «Как Советская Россия борется с преступностью». В полном восторге от увиденного она писала: «Исправительно-трудовое дело Советской России превращает места лишения свободы в места работы и учебы, которые имеют задачей подготовлять для промышленности квалифицированных рабочих. Время лишения свободы используется целиком, принимаются все меры, чтобы подтянуть ленивых и не особенно расположенных к труду».

Метод № 3

В 1936 году «Лефортово» передают на баланс НКВД, и СИЗО перестает быть образцово-показательным. Более того, теперь это заведение приобретает жуткую славу. До первой половины 1937 года упоминание «Лефортово» еще встречается в официальных документах, хранящихся в архивах. В своих книгах Варлам Шаламов (автор цикла «Колымские рассказы» о буднях сталинских лагерей 30–50-х годов) утверждает, что со второй половины 1937 года «Лефортово» практически исчезает из документов и воспоминаний, «…превращаясь в притчу во языцех: заключенные других мест заключения передают друг другу рассказы о страшных пытках в Лефортово («метод номер три»), следователи на допросах пугают переводом туда, который расценивается как смертный приговор…»

«Метод номер три» — меры физического воздействия. Проще говоря, избиения и пытки — одобренные лично Сталиным, который в январе 1939 года разослал по обкомам шифротелеграмму следующего содержания:

«ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа.

ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением…»

Зам наркома внутренних дел Николая Ежова Михаил Фриновский, арестованный в 1939 году, на допросах рассказывал:

«Следственный аппарат во всех отделах НКВД был разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и рядовых следователей.

и умели грамотно, красочно составлять протоколы.Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков».

Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в «Лефортово», вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показаний. Никто не разбирался, к кому применяется физическое воздействие. Брались ложные показания, и арестовывались и расстреливались оклеветанные следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось…»

Мало что поменялось в «Лефортово» и при Лаврентии Берии. В сентябре 1953 года ближайший соратник «кровавого наркома» Всеволод Меркулов (генерал армии, министр Госконтроля СССР 1950–1953 гг., расстрелян в декабре 1953 года по «делу Берии») признавался:

«…В моем присутствии Берия несколько раз бил арестованных. Фамилий этих арестованных я не помню.

Вопрос: А вы тоже избивали арестованных? Расскажите об этом.

Ответ: Да, бил, следуя примеру Берии… Во время допроса какого-то арестованного Берия лично несколько раз ударил арестованного и в ходе дальнейшего допроса предложил мне также ударить арестованного… В Лефортовской тюрьме было жутко проходить, слыша крики избиваемых. Я не мог заснуть ночами, вспоминая эти картины…»

Неудобные уголовники

После смерти Сталина «Лефортово» остается в ведении КГБ. На короткий срок, примерно с 1954 по 1965 годы, СИЗО преображается. Там появляются ковровые дорожки в коридорах, книжные полочки и продуктовые шкафчики в камерах. В изоляторе содержатся в основном реальные шпионы, которых готовят к обмену на советских, «засыпавшихся» на Западе. Некий Джон Смит (имя явно вымышленное), издавший в 1975 году в США книгу «Мои тюрьмы», утверждал, что за время своей работы на ЦРУ успел посидеть не только в советской, но и в немецкой, французской, английской и даже американской тюрьмах. В своих воспоминаниях он утверждал, что условия пребывания в «Лефортово» в 1959 году были наилучшими из всех.

«Самое примечательное в этой тюрьме то, что там царит абсолютная тишина. Ты не слышишь не только, как по коридору идет охранник, потому что на полу ковры, но и того, что творится в соседней камере. Судя по некоторым признакам, толщина стен между камерами превышает метр. Днем можно включить репродуктор на полную громкость, и никто этого не заметит. Но я радио слушал редко. В «Лефортово» замечательная библиотека, и я пользовался случаем, чтобы подучить немецкий язык. Немецких книг в библиотеке было много. Видимо, остались после войны…»

После 5 декабря 1965 года (в этот день прошел «митинг гласности» в ответ на арест Андрея Синявского и Юлия Даниэля, считается днем рождения диссидентского движения в СССР. — Прим. авт.) в «Лефортово» стали помещать борцов с советским режимом. Иногда туда попадали и чисто уголовные элементы. Но начальство «Лефортово» всячески этому сопротивлялось.

— Я в «Лефортово» побывал дважды, — рассказал «Новой-Европа» вор в законе, представившийся Иваном Ивановым. — Второй раз в 80-ом, всего на пару дней перед Олимпиадой. А вот в первый раз, в 1974-ом, пришлось посидеть пару месяцев. Мы накануне барыгу одного на гоп-стоп взяли, а у него доллары были. Немного, около двухсот разными купюрами. Я их забрал, думал в «Березку» сходить, да не успел: повязали. Менты, когда валюту нашли, обрадовались, что дело гэбэшникам можно спихнуть. Я уже тогда в законе был, а потому на мне палочку не срубишь и лишнего не навесишь. Вору даже при полном раскладе признанку писать не положено. А без «челобитной» (явка с повинной. — Прим. авт.) трудно что-то лишнее подвесить, в суде рассыплется. Вот они тогда валюту увидели и подвесили на меня контрабанду, а это дело гэбэшной подсудности.

Привозят меня в «Лефортово», там кум как мои звезды на плечах увидел (наколки в виде звезд накалывают на плечах после коронации в воры в законе. — Прим. авт.), аж позеленел. Часа три по телефону лаялся, всё пытался меня в другой изолятор определить. Я тогда еще удивился, что в самый страшный изолятор страны (такая у «Лефортово» слава была) законников не принимают. По идее, нам там самое место, чтобы сломать.

Перевести меня не получилось, и я два месяца там чалился. И довольно быстро понял, почему правильных бродяг очень не любили в «Лефортово» принимать. Мы им всю работу рушили. Политические — они же как дети малые, к тюрьме не приспособленные, а мы — совершенно другое дело. Мы и общение между камерами быстро наладим с помощью «коней» или вертухаев, и с воли информацию, а то и «кабанчика» (продуктовая посылка) мимо администрации получим.

И тогда уже за тем окном, а точнее, под окном каждую ночь проверка шуршит. Знак ведь не просто так вывешивается, а как сигнал, что малява будет. Сиделец ее из окна выбрасывает, а снаружи находят. И начинают по ней работать: адвоката правильного подтянут, вертухая «зарядят» (подкупят), дачку (передачу продуктов и вещей) организуют. Самое главное: человек понимает, что не один, что есть кому поддержать, а потому сломать его труднее. Политические ведь в основном ломались на том, что думали: мол, никто никогда не узнает, где я и что со мной. А мы их учили, как с волей связаться, и тем самым гэбэшникам большую свинью подсовывали. Потому и не любили в «Лефортово» обычных уголовников.

Некому бросить вызов

После распада СССР «Лефортово» продолжает оставаться в ведении госбезопасности. Туда определяют задержанных, дела по которым ведет ФСБ. Но террористы там бывают редко, всё больше те, кто чем-то насолил Кремлю. Там ждал отправки домой Матиас Руст, посадивший в 1987 году самолет на Большом Москворецком мосту. После октября 93-го там «отдыхали» Руцкой и Хасбулатов. Оттуда на допросы возили сотрудников ЮКОСа Пичугина и Лебедева. В «Лефортово» ждал суда сибирский магнат Анатолий Быков, писал книги Эдуард Лимонов. Ожидал предъявления обвинения в вымогательстве журналист Игорь Рудников.

Все заключенные последних лет в один голос утверждают, что режим в «Лефортово» — самый строгий из возможных. Первым делом прибывающих заключенных раздевают догола под предлогом дезинфекции личной одежды. Это не только не позволяет пронести что-то в СИЗО, но и просто унижает человека. Адвоката можно ждать месяцами, мобильные телефоны (в других СИЗО у заключенных встречаются часто) в этом СИЗО недоступны. Свидания расцениваются как подарок судьбы, а передачи — как манна небесная. Но самое главное — не работает в «Лефортово» знаменитая воровская взаимовыручка.

По мнению ветерана «воровского сообщества» Иванова, нынешний криминальный мир не обладает и десятой долей тех возможностей, которыми обладали воры в законе в советский период. Связано это в первую очередь с тем, что появилось слишком много самозванцев и «апельсинов» (вор в законе, коронованный с нарушением положений, например, ни разу не бывавший на зоне. — Прим. авт.).

— Советский вор в законе был силен в первую очередь авторитетом, а не тем, что общак держал, — говорит Иванов.

Вертухаи это прекрасно понимали и предпочитали с ворами договариваться. А сейчас договариваться не с кем. Какой может быть авторитет у «апельсина», вся заслуга которого лишь в том, что он за корону бабки заплатил? Он же даже маляву в соседнюю зону наладить не сможет, если нет вертухая купленного. Потому и зоны теперь сплошь «красные», а актив (помощники администрации из числа заключенных) беспредельничает. На место их поставить, заставить их же собственные законы соблюдать некому. В советские времена у воровского сообщества имелась идеологическая составляющая. Мы были вне системы и всячески ей сопротивлялись. Поэтому те, кто избрал образом жизни воровской закон, твердо его соблюдали, и нагнуть их трудно было. Сейчас идею заменили деньги, и воровская взаимовыручка ушла в прошлое. Именно поэтому теперь власть позволяет себе нарушать законы, которые сама же и пишет. Просто не осталось тех, кто может реально существующей системе вызов бросить. Потому сейчас в «Лефортово» арестованные могут месяцами ждать адвоката. А уж о том, чтобы позвонить (как это по закону положено), и речи не идет. Такого, чтобы родные не знали о судьбе задержанного, не было со времен Сталина. Я где-то читал, что история развивается по спирали. Так вот, сейчас спираль пошла таким образом, что наша обыденность провернулась и встала напротив 30-х годов прошлого века. И ни к чему хорошему это привести не может, будет только хуже.