Али Батаеву можно звонить после шести вечера. Не по мессенджеру, конечно, а просто по телефону. В депортационной тюрьме Цюриха интернет под запретом — только два раза в неделю скайп. Телефон, к слову, тоже под запретом, но благодаря местным правозащитникам ему разрешили по вечерам пользоваться мобильной связью в порядке исключения: жена Али, украинка Ольга, по-прежнему в Одессе, которую регулярно обстреливают ракетами. И не иметь возможности звонить ей, чтобы просто убедиться — жива, дом не разрушен, можно сидеть дальше, — это муки ада. Теперь Али успокаивается, когда слышит Ольгу: жива, а Ольга успокаивается, когда слышит Али: не депортировали.

Каждый человек, обладающий паспортом государства с сомнительной репутацией, а то и вовсе государства-террориста, может оказаться в такой идиотской ситуации, в правовом тупике, когда одна сторона упирается в параграфы, потому что так привыкла, а другой стороне, наоборот, не до того, чтобы разбираться и строчить официальные бумаги. И тогда страдает только он, человек с этим самым паспортом, потому что ни с той, ни с другой стороны он ничего не может добиться. Он может оказаться в терминале аэропорта без возможности куда-либо улететь или в депортационной тюрьме, а то и вовсе в тюрьме третьей страны, откуда уже не выбраться.

История попадания сорокалетнего Али Батаева в швейцарскую депортационную тюрьму и юридические «вилы» и проста, и сложна одновременно. Он из того поколения чеченцев, которые в свои двадцать с небольшим пережили две войны и встали перед выбором. «Выбор был таков, — говорит Али, — или принимать кадыровскую власть (точнее, кадыровский беспредел), или уходить в партизанское сопротивление, или уезжать из Чечни. Кадыровская власть — оккупационная, принять ее означало отказаться от собственного достоинства, личности, от традиций своего народа. В то время — в 2004–2005 годах — при том, что войны уже будто и не было, внесудебные расправы, похищения людей, убийства нелояльных стали еще более масштабными.

Батаев уехал. Искал себя, искал свое место на земле. Турция, ОАЭ, Швеция, где он работал дальнобойщиком. А потом Али приехал в Украину и понял, что именно эта страна — свободная, дружелюбная, демократичная и понятная — и есть его место под солнцем. А Одесса, где он поселился, настолько многонациональная, многоязыкая и мультикультурная, что там всякий может почувствовать себя как дома. Если, конечно, намерен в этом доме жить. Али получил вид на жительство, женился на одесситке Ольге и начал заниматься бизнесом. Бизнес, кстати, уютный и, на первый взгляд, непривычный для бородатого брутального чеченца — кондитерские. Точнее, пахлавичные. Ольга тоже предприниматель (и тоже мусульманка), занимается рекламой, так что оба были в состоянии помогать финансово добровольцам-чеченцам, воюющим в составе батальона имени шейха Мансура.

— Война началась не 24 февраля, — говорит Ольга, — 24 февраля началось полномасштабное вторжение, а война идет с 2014 года. Первое осознание войны пришло, когда мы старались помочь своим сотрудникам из донецкого филиала выехать из города, устроиться на новом месте, спасти хоть какое-то имущество, как свое, так и предприятия. Очень сложно было осознать, что Россия напала на Украину: это казалось абсолютно нереальным страшным сном. Но со временем прошло удивление и осталось лишь желание быть как можно дальше от «русского мира». Батальон шейха Мансура воюет с тех самых пор. И помогают мусульмане Украины своим братьям тоже с тех самых пор. А в день, когда началось полномасштабное вторжение, 24 февраля, всем обладателям российских паспортов, независимо от вида на жительство — временного или постоянного, — заблокировали банковские счета, и личные, и предпринимательские. Банковская система для граждан с красным паспортом просто остановилась. Можно было только заплатить налоги и штрафы — это осталось единственной доступной операцией. Коммерческие банки в одностороннем порядке прекращали обслуживание счетов граждан России. Али прекрасно понимал, почему это происходит, и у него не было никакой обиды. Мы просто думали, что с этим делать. Оккупанты дошли практически до Николаева, это 120 километров от Одессы. И было непонятно, дойдут они до нас или не дойдут. А еще нужно понимать, что одними из первых на территорию Украины с южной стороны заходили кадыровцы. Рамзан сильно пиарил эту акцию, постоянно выкладывались какие-то устрашающие видео. И далеко не все жители Украины в первые дни войны отличали кадыровцев от чеченцев. Эмоции были сильны. Тут как раз формировалась тероборона — мужчинам раздавали оружие фактически по желанию. Али пытался пойти в тероборону. Ему отказали, он оказался «два в одном» — гражданин России, да еще и чеченец. Отказали достаточно жестко. Было ясно, что ничего хорошего ему не светит. И тогда я сказала: знаешь, дорогой муж, здесь у тебя работы нет, бизнес встал, денег нет, поезжай-ка ты пока в Европу, получишь статус временной защиты, который позволит тебе устроиться на работу. Дальнобойщики там востребованы и очень хорошо зарабатывают. А у нас дома в Одессе три собаки, два кота, рыбки — бросить я их не могу. Если здесь станет хуже, тогда соберу всю кодлу и приеду. Мы так и решили.

В первые дни марта Али Батаев перешел украино-словацкую границу. По дороге до границы во время проверки документов (блокпосты стояли повсюду) ему несколько раз скручивали руки и уводили для допроса: чеченец с российским паспортом по определению не мог не вызывать подозрений. У швейцарского госсекретариата по миграции, куда Батаев обратился с ходатайством о предоставлении временной защиты, он тоже не вызвал большого энтузиазма. По той же, собственно, причине — российское гражданство. В отказе в предоставлении статуса S (статус временной защиты в Швейцарии) сказано, например, что, поскольку у заявителя имеется действующий российский паспорт, он не зависит от защиты Швейцарии. А еще — что российская Конституция гарантирует своим гражданам свободный выбор места жительства, и Али Батаев не обязан возвращаться в Чечню, а может выбрать себе для жизни любой другой регион России. И, наконец, что, поскольку у него большой профессиональный опыт в разных сферах и странах, он с легкостью интегрируется в российскую жизнь и найдет себе хорошую работу. Это что касается лично Али Батаева.

— Я когда эти формулировки прочитала, потом несколько дней в себя приходила, — говорит Ольга. — С другой стороны, я понимаю европейских чиновников: это не их война. Та война, которая в новостях, всё равно никогда не станет понятной, пока не окажешься в эпицентре. Да, мы надеялись, что Али сможет некоторое время провести там, поработать и заработать. Кстати, второй отказ — из Федерального административного суда, в котором он обжаловал решение миграционного секретариата, — Али так и не получил. Его сразу забрали в депортационную тюрьму. Я в октябре прошлого года как раз приезжала к нему на две недели. Жила вместе с ним в общежитии для беженцев в Нойенхофе. И в это время ему пришло письмо: миграционная служба приглашает его как обладателя статуса S пройти тест на знание немецкого языка и принять участие в собеседовании для помощи в трудоустройстве. Мы ответили на это письмо, и тест был назначен на 4 ноября. Мы очень обрадовались: решили, что административный суд всё-таки отменил предыдущий отказ. Потом я уехала, сутки в маршрутке, а когда вернулась домой, не смогла дозвониться. Оказалось, что Али уже в тюрьме. О втором отказе он узнал только там.

Али Батаев уже не думал о том, чтобы снова стать дальнобойщиком и заработать денег для семьи и помощи ВСУ. (Кстати, именно поэтому Али и поехал именно в Швейцарию, а не, допустим, в Польшу: высокая квалификация и все подтверждающие документы, опыт работы дальнобойщиком в Европе, все водительские категории — чтобы не сидеть на шее у жены или на пособии в другой стране, он поехал туда, где мог сразу рассчитывать на высокие заработки.) Теперь, после всех злоключений, цель у Али Батаева иная: просто не быть депортированным в Россию, а вернуться в Украину. Ольга писала во все инстанции, как и правозащитники с адвокатами. Ей отвечали, что в принципе депортацию можно отменить, если Украина официально подтвердит, что готова его принять (за это время закончился срок действия вида на жительство). Но в Украине, объясняет Ольга, сейчас совершенно иная ситуация, и писать непонятные бумаги совсем не время. Всё решают военные, а не чиновники. Ольга и с ними разговаривала: не проблема, говорят, пусть доберется до украинской границы, а мы там его заберем. Командир батальона имени шейха Мансура написал подтверждение, что Али помогал бойцам и что его принудительное возвращение в Россию опасно. В июне Батаев объявил голодовку. Об этом написали некоторые кавказские сайты, а в разных городах Европы прошли чеченские митинги перед посольствами Швейцарии. История перестала быть личной. И тогда кадыровские силовики «навестили» его родных. Впрочем, трудно сказать точно, что стало причиной — появление информации в публичном пространстве или официальный запрос Швейцарии в Россию о подтверждении гражданства Али Батаева, поступивший, естественно, к силовикам. Уже неважно, что было причиной. Главное — какими могут быть последствия.

— В июле ночью к моим родителям в село Комсомольское приехали кадыровцы, — голос Али по телефону слаб и глух после 50-дневной голодовки. — Я об этом позже узнал от жены, которая на связи с моим дядей (братом отца, который живет в Европе и уехал когда-то из Чечни по той же причине, что и я). Они потребовали, чтобы отец поехал с ними. Он сказал, что утром придет сам, добровольно. Тут подъехали две другие машины, человек восемь, из соседнего дома пришел еще один брат отца и сказал: всё равно силой увезут, давай лучше не лезть в бутылку, я поеду с тобой. Их до утра допрашивали про меня. В основном силовиков интересовало, что я делал в Украине. Отец объяснял, что не видел меня почти 20 лет, с тех пор как я уехал из России в 2005 году, и ничего сказать не может. Он объяснял, что я взрослый человек и перед отцом не отчитываюсь о своих передвижениях. Естественно, кадыровцы знали, что я не был там много лет и что отец говорит правду. Утром их отпустили. Но это был такой очевидный «привет», который силовики передали мне своим привычным и доступным способом.

История Али Батаева драматична не только тем, что человек, много лет назад уехавший из России, может оказаться там принудительно и подвергнуться аресту и пыткам, но и тем, что она красноречиво иллюстрирует ту гигантскую пропасть, на разных берегах которой находятся Запад и условный Восток (и вместе им не сойтись, конечно, все помнят Киплинга). Те, кто оказывается на Западе, ждут безусловного понимания ситуации и удивляются, почему тамошние чиновники отказываются осознавать очевидные вещи и пишут формулировки вроде: «Россия большая, там Конституция гарантирует свободу выбора места для жизни, обязательную прописку отменили, и никто не заставляет ехать именно в Чечню». А те, кто пытается объяснить, что в России опасно не только для Навального, в конце концов оказываются в депортационной тюрьме. Пропасть поглощает реплики и тех, и других. И никто друг друга не понимает.