На пограничном КПП между Россией и Южной Осетией перед нами шесть или семь машин, а стоим неподвижно уже минут сорок. Водитель попеременно курит и пьет воду. Попутчица Роза объясняет мне: кто-то, видимо, едет в Цхинвал впервые. Таких на российской стороне проверяют особо тщательно. Поэтому, показывает Роза на голову очереди, вон та машина застряла. Когда очередь доходит до нас, мы тоже застреваем: меня ведут для проверки в низенькое здание. Крепкий курносый и рыжий пограничник с прозрачными глазами забирает мой паспорт. Очередь ждет.

— К кому-то конкретно едете? — интересуется пограничник в кабинете со столом и компьютером. — Как его фамилия?

Называю первые осетинские имя и фамилию, какие пришли мне в голову. Пограничник стучит пальцами по клавиатуре.

— Год рождения?

— Понятия не имею.

— Этот? — морщится он и просит меня подойти к монитору.

В компьютере у российских пограничников есть полная база жителей Южной Осетии. С паспортными данными и фотографиями. Оказывается, я назвала очень распространенное сочетание, поэтому должна опознать «друга» по фото. Ещё раз: это российская сторона. А Южная Осетия — независимая вроде бы, хоть и самопровозглашенная республика. Сама же Россия первой признала ее независимость 15 лет назад (потом это сделали еще Никарагуа, Венесуэла, Науру и Сирия). Я пожимаю плечами: не узнаю по фото никого. Пограничник вздыхает и отдает мне паспорт.

На южноосетинском КПП водитель тоже останавливается, но только для того, чтобы обняться с погранцом-осетином. Тот смотрит паспорта пассажиров, не раскрывая их, и мы едем дальше — в независимую республику.

«Погиб, исполняя долг в ходе СВО»

Мы въезжаем в Цхинвал, стоим на светофоре. Я рассматриваю огромный баннер с портретом военного. Бакаев Андрей Николаевич. Дата гибели — 5 марта 2022 года. Похожие плакаты с разными именами и лицами стоят по всему городу.

— Много наших ребят погибло, — произносит Роза, она тоже смотрит на Бакаева Андрея Николаевича.

— И за что погибли? — осторожно спрашиваю.

— Как — за что?!

Роза, которая час назад кормила меня шаурмой и отказывалась брать за нее деньги, а потом рассказывала про «великого осетинского поэта Косту Хетагурова», теперь готова метать молнии. Кажется, она сама понимает, что реагирует как-то чересчур. Вздыхает и замолкает, поджав губы.

— Они защищали Россию, — проговаривает она, чуть оттаяв.

Сколько осетинских мальчиков погибло, защищая Россию в Украине, неизвестно. Роза говорит, что в каждой знакомой ей семье есть погибшие. Впрочем, семей-то тут не так много. Официально население Южной Осетии сейчас — 53 тысячи человек, но очень многие только числятся живущими здесь, а на самом деле давно уехали. Как говорят сами осетины, их в республике осталось примерно 25 тысяч человек. И вот у этих людей, если верить моей попутчице Розе, в каждой семье есть погибшие. Отчасти, видимо, потому, что лучшим местом работы в Южной Осетии считается российская военная база.

— Когда у нас сократили Министерство обороны, там осталось человек шестьдесят, — рассказывает местная жительница Мадина (имя изменено по ее просьбе). — Своих вооруженных сил у Южной Осетии не осталось, президент объяснил, что нас всегда защитит российская армия. Много военных, молодые и трудоспособные люди, оказалось без работы, и они пошли на российскую военную базу.

Оба танка сломались еще по дороге. Часть ребят очень быстро вернулись, потому что им не хватило оружия и обмундирования. У нас их многие даже осуждали: мол, струсили, не захотели поддержать Россию.

На тех, кто не вернулся сразу, стали приходить похоронки. Так Южная Осетия, не до конца оправившись от войны 15-летней давности, снова стала терять мужчин. На улицах опять появились портреты героев. Раньше это были герои, защищавшие Южную Осетию в 1990-х и в 2008-м, а теперь — «защитники России» в Украине. И нигде я не видела такой, как в Цхинвале, концентрации Z на машинах и окнах и георгиевских лент на всём, к чему их можно приколоть.

— Большинство населения почему-то это поддерживает, — горько усмехается Мадина. — Или говорят, что поддерживают. Моя знакомая, умнейшая женщина, повесила огромную Z на школе, где работает.

То же самое, по словам Мадины, начиналось и в Абхазии, и даже пара десятков абхазских мужчин, знает она от сухумских друзей, успели погибнуть в Украине, а потом правительство этой республики сказало: хватит. В Южной Осетии так не сказали.

— Я объясняю это всё-таки благодарностью к России, — считает Мадина. — Россия действительно защитила нас в 2008 году. И я тоже все эти годы была ей благодарна.

— молодых мужчин, которые, прости меня, вместо того чтобы делать своих детей, убивают чужих. Получается, что Россия нас спасла, благодаря ей у нас выросло целое поколение, а теперь она отправляет это поколение погибать.

Но ведь и те молодые осетины, которых никто не гнал в армию, продолжает Мадина, толпами ехали во Владикавказ и записывались в добровольцы.

— Насильно никого у нас не забирали, — говорит она. — Но люди у нас обнищали настолько, что поехали сами. У меня есть знакомый, он был в ужасе от того, что сделала Россия. И вдруг я узнаю, что он тоже едет на войну. Когда прощались, он клялся своей жене, что убивать никого не будет. Потом я узнала, что у него отец заболел раком. Нужны деньги на лечение.

2008-й. Война

Есть разные версии того, как началась пятидневная война 08.08.2008. В том числе — версия о провокации со стороны России, на которую повелся Михаил Саакашвили. Известно, что 6 августа 2008-го грузинский броневик подорвался на мине на территории Южной Осетии, погибли шестеро полицейских, но осетины утверждают, что днем раньше там же взорвался их автомобиль. И то, и другое стороны вменяют друг другу как провокации. Но известно и то, что с 2007 года Россия к чему-то готовилась, стягивая военные силы в Назрань. В Цхинвале я не нашла никого, кто верил бы в это. Но несколько человек признались, что после 24 февраля 2022-го стали задумываться.

— Первого августа в Цхинвале отключили воду, ее развозили на водовозах, а домой надо было носить ведрами, — рассказывает Залина Габайте. — И родители уехали к моей сестре, которая жила во Владикавказе. Предгрозье какое-то было, мы чувствовали, что что-то надвигается. Как чуть стемнеет — начинались обстрелы такими снарядиками, не знаю, как они называются, но они когда взрывались, как-то выворачивались и становились похожими на металлические цветы.

Поэтому 5 августа Залина спокойно уехала в командировку. В ночь на 8 августа она из новостей узнала, что дома теперь война.

— Август, курортный сезон, билет не купить, а у нас обратный был на 10 число, — продолжает она. — Дозвониться в Цхинвал было невозможно. Пару звонков прошли, и коллеге кто-то сказал, что в автобус, на котором уезжала ее мама, попал снаряд. Потом оказалось, что это неправда, но два дня до самолета на нее невозможно было смотреть. Мы все плакали. Я знала, что мои, слава богу, не в городе, но у меня там осталось много друзей.

По возвращении Залина не могла попасть из Владикавказа в Цхинвал, через границу никого не пропускали. Позвонила подруге, та плакала в трубку: не возвращайся, Цхинвала больше нет. Только 13 августа пустили рейсовые автобусы, и первым из них Залина приехала в город.

— На вокзале стоял муж маминой подруги и махал мне руками: не выходи из автобуса, возвращайся во Владикавказ, — вспоминает она. — Мне нужно было пройти всего четыре квартала до дома. Я выхожу на Октябрьскую улицу — и понимаю, насколько это будет тяжелый путь. Лежат поваленные деревья, они огромные, валяются провода, ты не знаешь, есть ли в них электричество, а тебе надо через это всё перелезать. Остановилась машина, в ней трое мужчин, предложили довезти. Я села, и вдруг парень на заднем сиденье начал плакать навзрыд. Тот, что за рулем был, обернулся и спросил, что случилось. И этот парень отвечает: я не думал, что сюда женщины начнут возвращаться.

Ощущение от Цхинвала Залина описывает так: город убили. Позже подсчитают, что в Цхинвале была разрушена пятая часть всех зданий. Университет превратился в руины. Казармы миротворцев были выжжены дотла.

— Сначала мне казалось, что город просто полностью стерт, — повторяет Залина. — Сейчас я уже понимаю, что это не так. Дома стояли, но они стояли без окон. Мы выходили на улицы и просто подметали, чтобы вернуть какое-то ощущение порядка. Кругом валялись куски камней, отвалившиеся от зданий, какие-то глыбы, деревья. Всё какое-то огромное, неподъемное, казалось, что это не убрать никогда. У нас была соседка, которая упорно выходила и собирала всё это, и мы все к ней присоединялись. Город был тогда невероятно дружен. Еды не было. Мы выносили на улицы столы, и все соседи выходили с тем, что у них есть. Такими дружными мы не были никогда.

Оксана Сотиева была 8 августа дома, в Цхинвале. Её муж, Инал Джабиев, воевал. Ему было тогда 20 лет, он служил в югоосетинских миротворческих силах. После той войны его считали героем. Через 12 лет Инала убьют в цхинвальской милиции, до смерти запытают во время допроса, требуя признаться в покушении на главу МВД. Сейчас такие истории перестали быть в Цхинвале чем-то из ряда вон выходящим, их могут рассказать во многих семьях

— Его убили как врага, — говорит Оксана. — Хотя даже с врагами так не поступают.

Оксана не помнит, как началась первая война, в 1991-м ей было три года, зато уверена, что очень хорошо помнит, как начиналась вторая, в 2008-м.

— Обстрелы «Градами» начались со стороны Грузии, — рассказывает она. — То есть сначала стреляли снайперы 1 августа. В тот день погибли шестеро ребят, один из них — наш сосед, троюродный брат моей матери. Он был добровольцем и стоял на посту в селе Прис. Потом 6 августа напали на село Хетагурово, там тоже погибло много людей. У нас тоже стреляли. Мы сидели возле своего дома и беседовали. Сначала пуля попала в крышу соседнего дома. Потом мой папа вышел покурить, и пуля попала в железный таз, который висел на стене дома над его головой. Вечером 7 августа Саакашвили объявил по телевидению, что Южная Осетия может спать спокойно, обстрелов больше не будет. Через несколько часов напали на спящий Цхинвал.

Из сёл, где жили в основном грузины, бежали почти все. Говорят, что Грузия будто бы предупредила своих о будущем нападении, чтобы они эвакуировались. На самом деле, в городе и так оставалось мало грузин, а что происходило в деревнях — никто уже толком не расскажет.

— Нам с подругой дали машину скорой и отправили в грузинские села искать раненых, — рассказывает Залина Габайте. — И мы лазили по этим пепелищам. Там оставались люди, но они нас, видимо, боялись, потому что к нам мало кто вышел. Мы видели убитых в военной форме. И были старухи, которые убирали урожай. То ли их бросили, то ли сами старики не захотели уезжать.

Не все грузины бежали из Южной Осетии. Многие, говорит журналист Ирина Келехсаева, живут и в Цхинвале, и в сёлах по сей день, и никто их не трогает.

— В Ленингорском районе не был убит ни один грузин, не был сожжен ни один дом, — уверяет она.

Но Ленингор — это совсем уже у границы сегодняшней Южной Осетии с сегодняшней Грузией. Следы того, что происходило в других грузинских сёлах, можно до сих пор увидеть на пути из Цхинвала в Ленингор. Дома, из которых уехали хозяева, уничтожали, выжигали, чтобы владельцы уже никогда не вернулись.

— Из России приехала знакомая, Соня, говорит: у вас же всех грузин отсюда выгнали, — рассказывает Ирина. — Я ее спрашиваю: откуда ты это взяла? И тут же нам навстречу мимо 6-й школы идут Тося Квагенидзе и Лена Папелишвили, две подружки-грузинки. Я ей говорю: познакомься, Соня.

Мадина, как и все, с кем я говорила в Цхинвале, винит во всём Грузию. Она признается, что до сих пор не может простить грузин. И не может понять, что произошло тогда с людьми.

— Я слышала, что говорила об этом одна грузинка, учительница, — вспоминает Мадина.

И она говорила: я понимаю, что тоже была спусковым крючком этой войны, но не понимаю, что случилось тогда с моими мозгами. Я видела другую грузинку, которая просила нас замолчать, когда мы вспоминали о войне. Она говорила, что не верит, потому что не хочет считать свой народ монстром. И при этом просила прощения у осетин. Еще одна грузинка рассказывала, что с началом войны осталась в Цхинвале, сидела в своем доме и ждала расправы. Потом пришли двое мужчин, оказалось, что студентка ее отца послала сыновей, чтобы они привели это женщину к ним домой. Они прятали у себя эту грузинку, но никто и не пытался ее обидеть.

Тимур Цхурбати — один из самых знаменитых людей в Цхинвале. Все журналисты, побывавшие здесь во время обеих войн и после них, знают, где его дом. Он тоже не может ответить на вопрос, что случилось, почему осетины и грузины стали вдруг врагами.

— Я не помню, чтобы в Южной Осетии когда-нибудь даже драка была на национальной основе, — говорит Тимур. — Осетины и грузины женились друг на друге, осетины с грузинами смешивались. Я всё время пытаюсь найти выход, я говорю: когда же это кончится? У меня нет комплексов, что раз мы с ними и воевали, то всё. Среди грузин нормальных людей вполне достаточно, просто они боятся разговаривать с нами. Точно так же, как осетины: у осетин тоже нету ненависти к грузинам, но я думаю, что вам об этом никто не скажет.

1991-й. Война. Тимур

Те, кто обвиняет в развязывании грузино-осетинской войны Россию, делают это, сравнивая с Украиной 2014-го. На самом деле, начиналось всё задолго до того, как у России появилась возможность погреться о чужой конфликт.

— У меня нет претензий к грузинам, это у них были ко мне претензии! — говорит Тимур Цхурбати.

А ты знаешь, что царица Тамара была наполовину осетинка и муж у нее был осетин? У нас такая земля, здесь жили осетины, грузины, русские, евреи…

Тимур воевал. Сейчас ему за шестьдесят, а когда началась первая война, было тридцать. Началось всё, говорит он, не в 1991-м, а раньше, когда народные депутаты Юго-Осетинской автономной области объявили о том, что она теперь — автономная республика в составе Грузинской ССР.

— Был 1989 год, 23 ноября, — рассказывает Тимур. — Вон там идет дорога с Тбилиси, по ней приехали тысяч сорок грузин, не меньше. Якобы с мирным митингом. В нашем городе тогда было всего 35 тысяч жителей. Это с детьми и стариками. Мы вышли против толпы грузин — 40 парней. Встали на дороге, взявшись за руки. В принципе, осетины спортивный народ, ты уже, наверное, видишь. Но нам было их не остановить. Я профессионал, я знаю, что это только в кино можно раскидать толпу. Ну, двоих-троих еще можно, но больше не получается. Мы стояли перед ними глаза в глаза, вот ближе, чем ты сейчас сидишь. Мы понимали, что мы трупы. Но и у них первые два ряда понимали, что они тоже трупы. А в этих рядах никто не хотел быть трупами. Поэтому тогда мы их остановили, я считаю, чудом.

В январе 1991-го в Цхинвале избили и пустили босиком по улицам грузинского милиционера. и отняли оружие у его коллег. В ответ Тбилиси отправил в город отряд из трех тысяч бойцов МВД. Осетины говорят, что всё было наоборот: сначала еще не свергнутый президент Гамсахурдиа отправил на Цхинвал бойцов, а потом уже местные пошли на грузинскую милицию.

— У нас было оружие, — рассказывает Тимур. — Мы вооружались разными способами. Конечно, криминальными. Разоружили две воинские части. Воровали оружие, подкупали военных. Здесь был вертолетный полк, который тайно воевал в Анголе, а у него — неучтенное оружие. Солдаты его воровали и продавали нам.

Осетины встретили трехтысячный отряд МВД, а потом, говорит Тимур, их сдали русские.

— Вокруг города стояли питерские десантники, — продолжает он.

Мы утром проснулись, а они стоят на всех перекрестках. В 20 метрах от моего дома был убит мой друг Чуба, ему было 32 года. Его расстреляли из БТР. Мы собрались на краю города, этот микрорайон называется Шанхай, и решили, что будем отвечать. Так началось противостояние. Потом в самом Тбилиси началась война, Гамсахурдиа прогнали, вместо него стал Шеварднадзе. Гамсахурдиа был честнее, он говорил, что нас надо выгнать. Шеварднадзе говорил, что мы братские народы, но делал еще хуже. Дальше уже психология: нам некуда было деваться, а грузинам здесь ничего не нужно было теоретически. Умирать не хотел никто. Поэтому они не могли взять город.

В 1992-м были подписаны Дагомысские соглашения, в Цхинвал ввели миротворцев — грузинских, осетинских и российских. И они стояли там до августа 2008-го.

— В 2008-м я уже только хотел, чтобы у нас перестали убивать людей, — говорит Тимур. — Я не видел просвета. Как-то раз я выгнал из дома сына. Он подрос, ему стало 16 лет, я учил его стрелять из автомата, потому что надо уметь защищаться. А сын говорит мне: папа, мы всю жизнь должны воевать?

Вражда

Друзья-грузины у Тимура есть до сих пор. Некоторым он «доверяет больше, чем самому себе». Он разливает домашнее вино, которое делает по рецепту друга-грузина.

— Мы же от грузин научились делать вино, — весело щурится Тимур. — У меня есть грузинский приятель Мишка Табатадзе, я ему говорю: Мишка, научи меня делать вино. Он научил. Потом я купил у него виноград. Потом я сделал вино. И говорю ему: Мишка, пойдем, посмотрим. Мишка пришел. И мы с грузином пьем вино. И Мишка мне говорит: где ты такой хороший взял вино? Как, говорю, ты меня учил, так я и сделал. Он налил еще стакан, выпил и говорит: если я к своему винограду еще хоть раз воду добавлю…

Я перекопал весь его сад — ничего не нашел. Давай за Мишку выпьем, за этого грузина!

Тимур рассказывает одну историю за другой о своих грузинских друзьях. Он говорит, как грузин, точно так же жестикулирует. Если вы скажете осетину, что они с грузинами похожи, как будто они один народ, осетин не обижается, он смеется: и правда — похожи.

— Жил у нас один тип, Луто Кобанадзе, — начинает Тимур свою очередную историю, меняя пустой кувшин на столе на полный. — Мирный был тип, шабашил. И вот сентябрь 2008 года, звонит мне из Грузии Мишка: Тимур, с нашей деревни грузины у вас в плен попали, среди них Луто, помоги. Мама моя, я охренел! Сентябрь 2008 года! Говорю: Миша, ты сумасшедший, я не смогу их вынуть. Он говорит: я понимаю, но сделай так, чтобы их не убили, потом деньги дадим, чтобы их отпустили. Я пришел в тюрьму к пацанам, говорю: не убивайте их и не бейте больше, а я принесу бабки. Фотку сделал, чтобы Мишку успокоить, что они живы.

То ли денег за пленных не передали, то ли осетины не взяли денег, но осудили тех грузин на три года, и остались они в цхинвальской тюрьме.

— Я им передачки носил, сигареты, — продолжает Тимур. — Тут Новый год. Они мне звонят из тюрьмы: вино, говорят, нужно. В принципе это небольшая проблема, вино передать, но нужно с ментами говорить. А меня ломает просить начальника тюрьмы, чтобы вино пропустил, лучше меня убить, чем я менту буду должен. Сижу и думаю, что делать. А мы компот делаем из красной вишни. В компоте вишня плавает. Прикинул я, компот открыли, компот слили, вино налили. И две трехлитровые банки я понес с тюрьму. И прокатило.

Прошло три года, у сидельцев кончился срок.

— А Луто Кобанадзе пока сидел — тюрьму ремонтировал, — рассказывает дальше Тимур. — Ему начальник говорит: ты уже всё тут знаешь, давай ты дальше будешь ремонтировать. Ну он и шабашил тут у нас, пока не закончил ремонт.

Прошло еще несколько лет. У Тимура случился инфаркт. А лечиться жители Южной Осетии могут в Грузии, там их считают своими гражданами и лечат бесплатно. При выписке из тбилисской больницы Тимуру сказали, что хорошо бы какое-то время еще пожить в Грузии, понаблюдаться. И друг Мишка повез его к грузинам-беженцам из Цхинвала.

— Приходим мы к двум грузинам, они стол накрыли, барана зарезали, — вспоминает Тимур. — Оказалось, один из них — Луто. Он говорит:

Они знают, что я воевал против них, а барана зарезали… Но знаешь что, смешных историй у меня много. Давай лучше за мир во всем мире. Хватит воевать, да?

Независимость

В русской Википедии об итоге войны 2008 года сказано: «Военная победа России». В войне между Южной Осетией и Грузией победила Россия. День, когда Россия признала независимость Южной Осетии, Тимур раньше называл самым счастливым в своей жизни. Теперь не называет.

— Я об этом даже не мечтал! — говорит он. — Я иногда думал, как же хорошо бы свою страну иметь, но мы такие маленькие, что никогда этого не будет. И тут, елки-палки… Если бы тогда Россия присоединила нас, я не был бы против. Но за эти годы я многое понял. Да, Россия нам помогает. Она крутая, она стала посыпать нас деньгами. Но никто не сказал нам: давайте сделаем вместе. Нам сказали: вы будете делать так.

С 1992 года самопровозглашенная Южная Осетия живет по российскому законодательству.

— Тогда только-только образовалась наша республика, — объясняет юрист Алан (имя заменено по его просьбе). — И Верховный Совет Южной Осетии принял постановление о том, что в части, не урегулированной местным законодательством, мы пользуемся российским. Налоговый кодекс у нас, например, свой. А Гражданский кодекс — российский.

За 31 год парламент Южной Осетии не разработал и собственные Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Поэтому сегодня решения суда здесь провозглашаются так: «Именем Республики Южная Осетия на основании Уголовного кодекса Российской Федерации…».

Югоосетинские автомобильные номера, кажется, штампуют на той же фабрике, что номера «ДНР», только триколор красят в другие цвета. И буквы рядом другие ставят: RSO. Зачем республике номера с английской аббревиатурой? В какой стране они собирались демонстрировать, что они Republic South Ossetia? Разве что в Науру, Венесуэле или Никарагуа. Остальной мир, читающий латиницу, считает их территорию Грузией.

Впервые Южная Осетия захотела попробовать на зуб свою независимость уже в 2011 году: люди вышли на улицы с протестами против президента Эдуарда Кокойты, который хотел переизбраться на новый срок. Народ выдвинул своего кандидата Аллу Джиоеву.

Дальше всё пошло спокойнее, но, вы удивитесь, выборы тут проходят как настоящие, а из 34 членов парламента 14 представляют оппозицию. Только влиять они ни на что не могут, потому что для принятия решений нужно 18 голосов, их обеспечивают депутаты от партии, которая называется «Единая Осетия». А так — совсем настоящий парламент.

В 2008 году осетины, благодарные России за спасение, не ждали от нее чего-то большего. Они готовы были самостоятельно восстанавливать свою страну. Если что и мечтали они получить, то «удочку», а не «рыбу». Вместо этого на них обрушился золотой дождь. Или, проще говоря, халява.

«Наши свиньи столько сожрать не могут»

Для понимания: бюджет единой Южной Осетии на 2022 год состоял из денег, поступивших от России, на 82%. И это прогресс, потому что раньше доходило до 90%. Правда, не очень понятно: это Цхинвал нарастил собственные доходы или Москва урезала помощь, потому что своих проблем хватает. Последний подробный отчет об исполнении федерального бюджета РФ мне удалось найти за 2021 год, из него следует, что в 2020-м Россия перевела Южной Осетии 7,5 миллиарда рублей, из них 4,5 миллиона — на пенсии, остальное — на зарплаты бюджетникам и на инвестиционную программу, которая и должна была стать той самой «удочкой».

Инвестиционная программа, в частности, предполагала восстановление малого бизнеса, уничтоженного войной. Разоренным цхинвальским предпринимателям предложили подсчитать убытки. Они насчитали 44 миллиона рублей. Местные власти поморщились и сказали, что сумма завышена.

В 2011 году в Южной Осетии появилось российское инвестиционное агентство с грандиозными планами. Оно хотело решать, как возрождать тут предпринимательский класс. Предложили всем принести бизнес-планы, обещали кредиты на 90% запрошенной суммы. Когда предприниматели потянулись со своими табличками и графиками, выяснилось, что минимальный кредит, с которым российское инвестагентство готово иметь дело, — 5 миллионов рублей. А весь целиком цхинвальский бизнес, напомним, оценил себя в 44 миллиона. Поэтому гигантские по местным меркам суммы стали осваивать приезжие из России, привыкшие оперировать миллионами.

Так в Южной Осетии появился, например, мясоперерабатывающий завод. Его российские инвесторы не учли всего две мелочи. Во-первых, в республике нет рынка сбыта, потому что у одних имеется собственный скот, а другие покупают мясо у держателей скота. Во-вторых, нет, собственно, того, что перерабатывать.

— Из Ростова везли в Цхинвал индюшатину, чтобы здесь переработать и показать на камеру, — смеется Мадина. — Нам говорили, что это сам Путин придумал, что в Южной Осетии нужен этот завод. Владельца зовут Владимир Ванеев. Путин якобы сказал ему: надо помочь родине, работай.

Мяса для переработки нет, зато у фермеров есть гигантские урожаи яблок, которые некуда девать.

— Яблок у нас огромное количество, — говорит Залина Габайте.

Фермеры жаловались: мы снимаем по тонне с яблони, наши свиньи столько сожрать не могут.

Инвестиционная программа немедленно профинансировала создание новых яблоневых садов. «Красный крест» предложил югоосетинским властям четыре минизавода по переработке яблок — чтобы давить соки и сразу заливать их в тетрапаки. Но Минсельхоз и Минэкономики республики от минизаводов отказались. Объяснили так: Россия обещала построить огромный перерабатывающий завод, скоро начнем давить соки, а жмых пойдет в кетчуп, так что не будем создавать сами себе конкуренцию. Завода так и нет — ни огромного, ни «мини», яблоки продолжают гнить.

Зато был построен Базальтовый завод. Правда, в Южной Осетии нет такого базальта, который там требуется. Поэтому породу предполагается возить из российского Челябинска. Решение об этом принималось, видимо, в ту пору, когда межгосударственную комиссию по восстановлению Южной Осетии возглавлял выходец из Челябинска Роман Панов. Вместе с ним в независимую республику из его родной области прибыл целый предпринимательский десант. После череды проверок Счетной палаты челябинцы исчезли из Цхинвала, но завод остался.

Были планы инвестировать в то, чтобы сделать Южную Осетию курортным раем и визитной карточкой горнолыжного отдыха по-русски. Но вовремя вспомнили, что для этого отдыха уже есть много хорошего на другом конце Транскама — в Северной Осетии. Не конкурировать же самим с собой. Поэтому в лучших курортных местах независимой республики разместили корпуса российской военной базы. Уже после этого выяснилось, что очистные сооружения не рассчитаны на такое количество российских военных, которое необходимо независимой республике. И всё, что смывается в военных сортирах, потекло в горные реки.

— Четвертая военная база окружена Московским микрорайоном, — рассказывает Ирина Келехсаева. — Утром я выхожу в огород и слушаю песни, которые там поют. Особенно они любят «И родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком». Нет,

Всё это время Россия одной рукой вкладывала суммы в важные и нужные проекты, а другой пыталась понять, куда деваются деньги, которые, может быть, всё-таки до Цхинвала дошли. Первая же проверка Счетной палаты РФ в конце 2008 года выявила, что из 111 объектов, которые должны были построить к этому времени за российские 2 миллиарда, в реальности завершены восемь.

В 2009 году республика получила 9,8 миллиарда рублей, из них семь — на реализацию инвестиционной программы. Деньги отправлялись «в режиме фактической 100-процентной предоплаты генеральным подрядчикам объема выполняемых работ». Ни один из запланированных объектов к концу отчетного срока завершен не был.

Такого рода отчеты Счетная палата РФ публиковала ежегодно, и только в январе 2016-го сообщила: «Впервые за период послевоенного восстановления Южной Осетии фактов нецелевого расходования средств российской финансовой помощи… выявлено не было». Но уже в июне ревизоры искали, куда делись 86 миллионов рублей.

В 2020 году случился скандал с проверкой за 2019-й: контрольно-счетная палата республики получила отчет о проверке, проведенной российской СП, но наотрез отказалась предъявить его своему парламенту.

Однако, что бы там ни думали ревизоры, эффект от капиталовложений в Цхинвале налицо. Центральные улицы уже выложены плиткой. На здании правительства висит табличка: «восстановлено за счет Российской Федерации». Из этого же источника пришли деньги на восстановление театра, сгоревшего еще до войны, и университета, разбомбленного грузинами. Правда, выяснилось, что преподавателей в этот университет надо искать днем с огнем. Студентов тоже, потому что одновременно Россия выделила квоты на поступление в вузы для жителей Южной Осетии, и молодежь потянулась из Цхинвала. Возвращаются редко.

— Дети из тех семей, где ценят образование, где есть книжные полки в доме, поехали поступать в Россию, — рассказывает Ирина, преподававшая в Юго-Осетинском государственном университете. — Остались те, кому нужно получить любую «корочку». Я вижу, что они книжек не читали. Стала рассказывать им про язык вражды, дошла до Холокоста. Выясняется, что они не знают, что это. Фильм «Список Шиндлера», спрашиваю, смотрели? Нет. Отвела их в студию, где был интернет, показала документальный фильм про Холокост. Они были ошарашены. Если ты спросишь их про Вторую мировую войну, они знают только 9 мая и лозунги: «Спасибо деду за Победу» и «Можем повторить». Они историю Южной Осетии не знают. Однажды спросила у них, как началась война с Грузией. Знают, что грузины — фашисты. И всё.

В 2015 году в Южной Осетии была утверждена программа газификации республики стоимостью 2 миллиарда рублей. К 2025 году российский «Газпром» должен провести газ в 190 населенных пунктов. Это, заметим, в республике, где живет 25 тысяч человек, в основном — в столице.

— В 2009 году к нам приезжали помогать ребята из Чечни, — рассказывает Мадина. — Они сказали: готовьтесь к тому, что у вас будет то же самое, что у нас. Нам, говорили они, не дали создать ни одного работающего предприятия, ни одного энергоносителя, чтобы мы хоть каким-то образом могли сами себя обеспечивать и самостоятельно развиваться. Мы тогда не поверили.