«Демонтаж» — история филолога Седы, ее мужа, архитектора Сако, его сестры Нины и их приятеля Рубо. Апрель 1991-го: ликующая толпа на площади Республики сносит статую Ленина. Оттуда Седа и Нина возвращаются к себе, в квартиру на улице Абовяна. Этот дом когда-то был доходным и принадлежал семье Седы целиком. Потом его отняли большевики, но деду каким-то чудом удалось вернуть семейную квартиру. Седа всеми силами старается ее сохранить и до сих пор гордится победой родных над государством. Это, разумеется, метафора. На первых страницах ее легко не заметить, однако ближе к концу романа она громко напомнит о себе.

Тем апрельским вечером на улице Абовяна царит воодушевление, хотя причина сбора гостей самая серьезная. Друзья Сако по университету, блестящий Петро и закрытый Рубо, отправляются на фронт. Ведь карабахский конфликт длится уже несколько лет. За столом звучат восторженные патриотические речи о нерушимом союзе народа с интеллигенцией и о грядущей Великой Армении, которая сможет постоять за себя перед любыми врагами. Затем вместе поют гимн, обнимаются, целуются. Празднуют долгожданную независимость. Но совсем скоро праздник оборвется.

Разруха. Демократические власти уже не вызывают доверия. Армения попадает в экономическую блокаду со стороны Азербайджана и Турции. Безработица, нищета, огромные очереди за простейшими продуктами, веерные отключения газа и электричества.

Героям придется заново искать свое место в обновленной стране или за ее пределами, идти на компромиссы, постоянно отвечая самим себе на вопросы: «Чем я готов платить?» и «Почему жизнь в независимой Армении оказалось совсем не такой, какой представлялась тогда, в апреле, на площади Республики?» Безработному Сако предложат перспективный проект, но работать придется с заказчиками, решающими любые проблемы при помощи взятки или киллера. Нина давно влюблена в вернувшегося с фронта Рубо, но у их проклевывающихся отношений впереди, похоже, немало препятствий, созданных как новой жизнью, так и цепкими консервативными традициями. Пока Рубо воевал за Родину, Сако пытался прокормить семью. Смогут ли понять друг друга старые друзья, теперь разделенные стеной разного опыта? Сумеет ли Седа сохранить брак, верность принципам и родной дом на улице Абовяна? Основные события «Демонтажа» происходят в первое десятилетие независимости. Последняя же глава — встреча выживших героев спустя 20 лет. И только она покажет, сумели ли они извлечь опыт из своего «неудобного прошлого».

Начало книги — своего рода энциклопедия по психологии времен разрухи. Сако, пытающийся устроиться на работу, переживает весь спектр негативных эмоций, и кажется почему-то, что подобные чувства подтачивают изнутри и каждого встречного на пустеющих улицах Еревана. Те, кто недавно ратовал за освобождение от империи, теперь уезжают за границу в поисках лучшей жизни. Неужели это за них воюют сейчас друзья Сако? Или за тех, которые прячутся от сограждан в высоких кабинетах? Только что он был у старого знакомого, диссидента, которому помогал в годы преследования. Теперь тот устроился в правительстве, но никак не припоминает бывшего спасителя и прячется от него за дверью кабинета и запирающей ее спиной охранника. «И кому ты, дурак, помогал, кто тебе спасибо скажет?» — горюет Сако и тут же спрашивает себя: «А что я ему предложу? Я никто, безработный». На пустеющих улицах каждый выживает в одиночку. Сплоченность воодушевленной толпы с площади Республики проедена невзгодами, как молью. Обида перетекает в унизительную жалость к себе, а она в свою очередь легко переплавляется в зависть — скажем, к другу Седы, который не обременен семьей и может заниматься творчеством…

Невольно вспоминается Пиноккио, мечтавший стать настоящим мальчиком. Со страной как будто происходит нечто похожее. Она отделилась, но не ожила, пока даже не приобрела «человеческой» формы и уже горит в огне хаоса. Еще одна острая сцена — выдача хлеба. Стоило на горизонте появиться продуктовому грузовику, и очередь моментально превратилась в давку, а «милая старушка, недавно улыбавшаяся Седе, растолкала всех локтями, чтобы пробиться вперед». Продавец сразу обернулся начальником магазина, если не города, и начал властно организовывать толпу. И люди, конечно, слушаются, «покорно выстраиваются» в чинную очередь: у него есть хлеб, и это делает его хозяином положения. Новые условия размягчают человеческую глину и перелепливают ее на свой лад. Когда Сако предлагают сомнительную, но хорошо оплачиваемую работу, Седа, еще недавно отчитывавшая его за мухлеж с электричеством тоном маркесовского полковника («Что мы, не выживем без этого треклятого света?»), теперь сама уговаривает его принять предложение, изобретая для этого (и для своей совести) веские и благопристойные основания. Без таких оснований им, интеллигентам, никак не обойтись, и, может быть, как раз это не дает им стать главными героями эпохи, которая требует силы и решительности «начальника хлеба», с легким сердцем лепящего «правильную» очередь из голодной толпы.

Представителем таких новых «людей времени» в «Демонтаже» оказывается Рубо. Вернувшись с фронта, он очень быстро и не без шика устраивает свою жизнь. Формально он работает прорабом, но вскоре становится ясно, что зарплату получает не за это. У него особые отношения с заведующим стройкой, бывшим милиционером Камо, для которого он охотно выполняет деликатные поручения. Ванян показывает, как формируется мироощущение вчерашнего солдата. Рубо чувствует себя и своих боевых товарищей обманутыми, обижен на тыл, но еще больше, кажется, на несоответствие между реальной войной, жалким состоянием страны и пафосными речами о Великой Армении. Вера в идеалы улетучилась: «В первые годы мы вешали в казармах портреты Андраника и Нжде. Но после взятия Агдама поменяли их на плакаты с девицами в бикини». В сцене, где Рубо смотрит детектив, Ванян приводит развернутый монолог сыщика о мотивах преступления: он тоже демонстрирует психологию «нового человека» 1990-х. Там речь идет и об обманчивом компромиссе с совестью, и о зависти к тем, кто имел больше — хороший дом, прочное социальное положение, наконец, любящую семью. Нужно попытаться захватить всё это, а не получится — хотя бы разрушить. Но главной в этом монологе кажется всё-таки мысль Флобера, который

А еще Рубо считает себя трусом из-за того, что не смог вытащить друга из-под обстрела и сбежал. Так в его сознании рушится последний идеал — его собственный героический образ.

Рассказывая Сако о войне, друг говорит о холодном уме азербайджанцев, которые пожертвовали пылким, но бесполезным юношей («Спели, наверное, ему песню о патриотическом долге и отправили на благо родины в разведку»), чтобы заманить их отряд в ловушку. Рубо учился у противника. Скоро он будет действовать так же бессердечно и расчетливо. В сущности, страсть, вспыхнувшая между Ниной и Рубо, для него оказывается, может быть, последним шансом вернуться к жизни из пространства тотальной войны. Но для этого нужно довериться другому, открыться и научиться любви — незнакомому ему ни в детстве, ни потом чувству.

Конечно, Рубо похищен войной. Но еще, и это даже важнее, он пленен призраком рухнувшего, «демонтированного» идеала. И вдруг оказывается, что патриотический миф о Великой Армении, — как, впрочем, и советский миф о грандиозной коммунистической стройке, — отличная почва для бандитского нигилизма.

Но мировоззренческие привычки куда устойчивее. Модернистские тоталитарные модели вполне обходятся без великой цели. Завоевывать реальность и разбрасываться людьми можно и ради «плаката с девицами в бикини» в красном углу. В конце концов, власть сама по себе куда более осязаемая ценность, чем возвышенные «патриотические глупости» и грезы о справедливом обществе. Нам ли теперь не знать.

Жизнь более сложного персонажа, Сако, — постоянные колебания маятника между желанием и долгом. Диктатура долга, необходимость постоянно жертвовать собой во имя чего-либо — часть паутины, опутывавшей советского человека. Но подавляемые десятилетиями и вдруг вырвавшиеся на волю страсти тоже таят в себе угрозу, особенно если направлять их будут те же цепкие тоталитарные модели. Сако в каком-то смысле воплощение времени, растерявшегося перед свободным будущим и не знающего, как изжить привычки заключенного. Главные героини Седа и Нина, как кажется, воплощают крайности этой иллюзорной дихотомии. Нина стремится к освобождению и жизни чувств, но наталкивается на живучие патриархальные традиции, прививающие женщине хроническое чувство вины. Не случайно ближе к концу книги она постоянно задается вопросом, почему именно Ева сорвала злополучное яблоко. Эта отдельная и важная концептуальная линия романа. Седа же, наоборот, человек долга. Однако не является ли семейный дом тем же мифом, ради которого она готова жертвовать близкими — Сако и Ниной?

Вообще призраки неизжитой истории — центральная тема романа. Читая лекцию о Киликийской Армении, Седа ожидаемо обнаруживает параллели с сегодняшним днем: тогда «патриоты» настаивали на том, что долг армян — жертвовать собой ради возвращения далекой, подлинной родины, Великой Армении, не придавая значения обустройству той земли, которая у них осталась. По мысли Седы, нынешняя Армения попала в ловушку того же самого патриотического мифа и живет ради иллюзорного возрождения великого прошлого. Парадоксальным образом оно, кажется, не так далеко отстоит от великого коммунистического будущего. Ведь и для того, и для этого сегодняшний день — лишь иллюзия, только очередной шаг вдохновенного строителя, который, засмотревшись на цель, совсем разучился глядеть под ноги и ощущать землю под подошвами. Другой интеллектуальный персонаж, бывший возлюбленный Седы Манвел полагает, что строительство независимой Армении воспринималось людьми чем-то вроде одного решительного рывка, и никто не был готов к каждодневной целенаправленной работе. Такая демократия тоже очень напоминает коммунизм, как и другую модернистскую утопию — американскую мечту, а еще, на самом деле, христианский рай. Всё это своего рода двери в счастье, которое теперь наступит раз и навсегда. Нужно только поскорее добраться, поскорее войти, а там можно будет расслабиться и наконец отдохнуть от героического напряжения сил.

Прикованные взглядом к лампе призрачного маяка, шагающие в луче его света то и дело проваливаются в пропасть. Но расстраиваться из-за этого, может быть, и не стоит. Ведь главное, чтобы дошел хоть один. Гораздо страшнее оторвать взгляд и обнаружить ненадежную реальность, которую, дабы выстоять в ее водовороте, придется постоянно возделывать. Отвлечешься — унесет, это правда. Но есть ли на самом деле выбор, если реальность жестоко наказывает заблудившихся в мифе, а он сам, опьянев от власти, постоянно требует жертвоприношений?

Характерная особенность романа — постоянное утаивание. Ванян выдает истории героев по частям, и каждый новый элемент существенно меняет картину пазла. В этом смысле «Демонтаж» сродни своим героям. Они тоже постоянно что-то скрывают и друг от друга, и от самих себя. Рубо боится открыть Сако и «позорное», по его мнению, прошлое, и мутное настоящее. Они с Ниной не решаются рассказать другу о своих отношениях. Седа скрывает от Нины правду о преступлении. Впрочем, Нина, кажется, сама уже догадалась, но тоже не может себе признаться. Отец Седы прячет от нее неудобные страницы семейной истории, а она сама решается отправиться в архивы КГБ только в конце книги. Там выяснится одна существенная подробность, которая в корне изменит ее представление о родном доме на улице Абовяна. Но без открытого взгляда в прошлое (как в свое, так и в прошлое страны) вряд ли возможно извлечь опыт — прийти к взаимопониманию, примирению и солидарности, которых так не хватало героям на протяжении всего романа. Наверняка не выйдет и изжить тоталитарные модели, плотно въевшиеся в образование, человеческие отношения и мировоззрения многих жителей с территории бывшего Союза. Смогут ли они? Ведь если нет, темные призраки так и будут кружиться над постсоветскими странами.