— Не страшно ли тебе сейчас давать интервью? После разговора с «Дождем» на тебя составили протокол о «дискредитации» армии.

— Нет. Мне кажется, что цель этого административного наказания в том, чтобы я заткнулась и вообще не разговаривала. Но я не хочу бояться.

Я рассказывала корреспондентке «Дождя» про свою татуировку, почему я ее сделала и что она для меня означает, и это легло в основу аргументации дела о «дискредитации». Это было совершенно неожиданно, потому что я думала изначально, что меня привлекают за журналистскую деятельность — я работала на «Проект», на The Bell, писала для «Медузы», анонимно работаю для еще одного издания.

— Как ты сообщила беженцам о приостановке своей волонтерской деятельности?

— Я должна была приехать к ним 18 февраля, меня ждали. Начала постепенно рассказывать им, что сейчас приостановила помощь из-за того, что на меня завели дело… Реакция беженцев оказалась очень трогательной.

Я, естественно, ни в коем случае не хочу, чтобы они (беженцы. — Прим. ред.) каким-то образом вовлекались во всю эту историю, чтобы, не дай бог, на них это как-то отразилось. Но они меня очень поддерживают. Всё время пишут, спрашивают, как я себя чувствую, ем ли я. Заботятся обо мне.

— Как у тебя выстроились такие доверительные отношения за время волонтерства?

— Я очень со многими семьями даже подружилась. Они стали для меня близкими людьми. Беженцы формировали список необходимого, а я уже по нему делала закупки. Старалась принимать помощь от других людей не деньгами, а делать так, чтобы они сами покупали какую-то позицию из списка: лекарство, полотенце, обувь, одежду, детскую игрушку. И поскольку я выполняла свои обещания, не пропадала, всё время была на связи и возвращалась, у меня получилось завоевать доверие.

— Сейчас твое дело будет продолжать кто-то другой?

— Не нашелся человек, которому я смогла бы полностью передать свое дело в тех масштабах, в которых я его организовывала. Но при этом и ситуация изменилась. Когда всё только начиналось и беженцы стали прибывать в Россию, я приезжала к ним каждые две недели, чтобы сформировать у них какой-то минимум. Ведь многие из них прибывали вообще без вещей, просто с какими-то пакетами, — всё, что успели взять с собой. Дальше я приезжала каждые три недели, а потом перешла на режим «раз в месяц». И потребности беженцев усложнились в хорошем смысле. Если сначала это были совсем примитивные вещи, то потом мы перешли на технику. Поскольку в ПВР не очень хорошо кормят, мы всех обеспечили мультиварками и привозили еду.

Спустя несколько месяцев пребывания в ПВР беженцы старались найти работу, потому что, естественно, помощь в размере 10000 рублей, которую им выплатило государство, — это очень мало. Понятно, что это всегда низкоквалифицированные рабочие места, но, тем не менее, люди старались как-то обрести свою самостоятельность заново, а от меня помощь уже была нужна на другом уровне. Многие беженцы получили российское гражданство и пытаются выехать из ПВР, но это всё еще очень сложно. Во многом это замкнутый круг.

— Много людей, которых ты увидела впервые в апреле, всё еще остается в ПВР?

— Да, подавляющее большинство беженцев всё еще остается там, к сожалению. И это очень тяжело.

— Люди планируют оставаться в России или они собираются еще куда-то выехать?

— Горизонт планирования у всех очень короткий, потому что постоянно меняются обстоятельства. Многие мечтают о том, чтобы вернуться домой в Луганскую область, в Мариуполь, начать восстанавливать свои дома и пытаться жить дальше. Но сейчас там небезопасно.

— Какое отношение у беженцев к происходящему?

— Мы много с ними разговаривали. Они рассказывали про то, как война разрушила их жизнь, и про то, что им пришлось увидеть и пережить. Конечно, они делились своим мнением о том, из-за чего началась война, и кто, на их взгляд, виноват. Точки зрения очень разные. Многие действительно считают, что «Путин — красавчик». И хоть я не разделяю эту точку зрения, я всё равно, конечно же, помогала, как могла. Даже социальная защита, которая время от времени посещала ПВР, начала раздавать мой телефон среди новых беженцев.

Есть также беженцы, которые просто заложники ситуации. Им пришлось бежать в сторону России из-за того, что в тот момент можно было двигаться только на восток из-за боевых действий. Кто-то старался сберечь мужчин — ведь если они двигались бы через Украину, была высокая вероятность, что их привлекут к обороне. Может быть, эти люди и обвиняют президента Владимира Путина в том, что он начал войну, из-за которой они потеряли свои дома, близких, здоровье и понимание того, что будет дальше в их жизни. Но они, безусловно, очень осторожно транслируют такую точку зрения.

— Почему тебе кажется важным помогать тем, кто открыто говорит «Путин — красавчик»?

— Потому что это люди в беде, и им нужна помощь. Я не буду их переубеждать, это взрослые люди. Моя задача — помочь им в тяжелой ситуации. Ведь когда происходит такая катастрофа, сложно снова найти опору. Я бы хотела быть одной из таких опор, чтобы они могли двигаться дальше.

— Каким был день, когда ты впервые приехала в ПВР? Что ты ожидала, когда ехала туда, и что в итоге получила?

— Я боялась, что меня будут ненавидеть, что столкнусь с какой-то агрессией, но ничего подобного не было. Люди просто нуждались в помощи и поддержке. И мне хотелось их обнять, согреть и помочь. Плохо помню, что я чувствовала после того, как там побывала, потому что мне кажется, что я во многом была поражена тем, в каких условиях находятся люди. Еще они оказались очень разными. Кто-то без каких-то внутренних проблем просит о помощи, а кому-то это тяжело, потому что он никогда раньше не оказывался в ситуации нужды. К таким людям я приходила сама, разговаривала, спрашивала, уделяла внимание. Потому что они подчас просто молча страдали.

— Как устроен ПВР?

— Чаще всего это санаторий, хостел или гостиница. Беженцы могут получать там еду бесплатно, но она часто плохого качества. Это похоже на общежитие. Какие-то ПВР находятся в области, какие-то в городе. Но, к сожалению, в публичном доступе нет единого списка пунктов с адресами, поэтому волонтеры случайным образом узнают, где находятся ПВР, и начинают распространять эту информацию среди других неравнодушных людей. Сама я тоже случайно увидела объявление в инстаграме.

— Почему именно ты тот человек, который всё это делает?

— Таких, как я, на самом деле очень много. С началом мобилизации поток закупок по моим спискам для беженцев очень сильно сократился, потому что этим занимались мои знакомые, которые были вынуждены экстренно уехать. Поэтому я начала привлекать внимание к проблеме беженцев через публикации в СМИ. И это очень хорошо сработало, потому как позволило огромному количеству людей узнать про то, что я помогаю, а мне — закрывать списки очень быстро и много что покупать.

— Но одновременно с этим угроза для тебя возросла.

— Одновременно с этим возросли угрозы. Но я оказалась в такой ситуации, когда у меня есть огромный список необходимого, а помощи нет. У меня ведь тоже очень мало свободных средств, я живу на одну зарплату. И я не фонд, а просто частное физическое лицо. Поэтому мне нужно было находить новых неравнодушных людей.

На самом деле волонтерское движение в России есть. Люди продолжают помогать хотя бы по чуть-чуть, важна любая мелочь.

— Ты говорила в том же интервью «Дождю», что хочешь оставаться в России, и останешься там, даже если останешься одна. У тебя нет такого неприятного ощущения, когда ты ходишь по улицам?

— Конечно, есть. Когда я вижу везде «Z», такую пропаганду, плакаты, это тяжело. Но мне кажется, то, что я делаю, — намного важнее того, что мне просто неприятно и тяжело находиться в этом месте.

— В отношении тебя составили административный протокол. К сожалению, видно, что на этом порой не останавливаются, и есть риск возбуждения уголовного дела. Ты допускаешь такое развитие событий?

— Такой сценарий очень даже вероятен. Я очень переживаю за своих родителей, ведь они не выбирали такую жизнь. Мне будет тяжело… Потому что уголовное дело будет означать, что я не смогу вернуться в Россию в течение какого-то времени, если вообще смогу из нее выехать. Это тяжелый для меня вопрос.

— Расскажи про свою татуировку, на которую так обратили внимание.

— Удивительно, конечно. Я просто рассказывала в сюжете «Дождя», который стал поводом для возбуждения дела, о том, почему я сделала татуировку. Я буквально написала у себя на теле «сильнее войны» в тот момент, когда мне казалось, что война — это самая сильная вещь, которая может произойти с человеком. Я боялась, что это самая разрушительная вещь. Чтобы напомнить себе, что есть много вещей, которые сильнее войны, я сделала такую татуировку. Любовь сильнее войны, дружба сильнее войны, человеческая теплота, сострадание — это всё сильнее войны. Война конечна.