Прославленный и титулованный Мартин Макдонах с каждым последующим фильмом — при всех овациях и наращиваемой от фестиваля к фестивалю мускулатурой авторитета — становится всё глубже и катастрофичней непонятым. Ладно бы недоумевали только обычные и неискушенные зрители. Но и синефилы растеряны, а в профессиональном сообществе, где погоду делают критики, годами тлеет междоусобная война. Гений этот Макдонах-Макдона или потерявший берега политкорректности хулиган? Европейский Тарантино или островной мифотворец, затрахавший весь мир своей Ирландией? Комедии он вообще снимает или запредельные истории болезни дикого психологического (если не психиатрического) градуса?

Последний фильм феерического ирландца сводит с ума киношный мир всем: от названия, чреватого челюстно-лицевой травмой «Банши Инишерина», — до параноидального сюжета, где один из героев (по причинам, в которых никто упрямо не хочет разобраться) отрубает себе пальцы.

Разумеется, я далека от того, чтобы хвастать проницательностью. Амбиций адекватного толкователя Макдонаха и особенно его последнего престранного фильма у меня нет. Просто еще одна попытка понять.

Есть одна дивно глупая, хоть и борзая журналистка, успешно скрывающая свою глупость за воспалением политического чутья. «Какая тоска, — пишет эта мятежница из глубокой Европы. — Может, я просто не могу воспринимать кино вне времени? Вне сегодняшнего времени. Не могу видеть эту деревенскую прозу в дни страшной войны». Ах. В белом пальто с кровавым подбоем.

Я могла бы сослаться на кучу суждений примерно того же толка. Нелепо, невнятно, неправдоподобно, высосано из пальца (отрубленного?)… Это адресуют драматургу из первейших в мире, которого в Англии (!) сравнивают с Шекспиром.

Привела именно эту одну цитату, потому что в ней, как в начищенном самоварном боку, уродливо отразилось главное искажение в оценке нынешнего мира, или, как принято сейчас говорить, повестки. Ирландец Макдонах знает о войне, о самом феномене войны столько, сколько иным европейцам, азиатам и россиянам не снилось, а уж американцам и подавно. Ну разве еще Израиль может потягаться с самым свободолюбивым британским островом в глубине осознания войны. Больше трех веков с короткими перерывами в Ирландии льется кровь. Кромвель, истребивший половину острова. Голод, унесший полтора миллиона ирландцев. Гражданские войны. Войны за независимость. Одна нация кроваво рвется на две половины — и не четыре года, как было в России, а почти четыре века.

Как жестоко пошутил один поэт, «между Первой и Второй — перерывчик небольшой». Да. Каких-то два неполных десятилетия. И всё-таки мировые войны в сознании человечества, а уж тем более гражданские в национальном сознании — это крайний случай нарушения нормы. У Макдонаха, представителя вечно воюющей страны, другая оптика. Нам — остальным, живущим на более или менее объединенном пространстве, обеспеченном различными союзами, — тоже пора бы начать потихонечку эту оптику осваивать. Потому что в сегодняшнем мире с его знаменитой «повесткой» понятия нормы и аномалии не только смещаются. Они перемешиваются.

Я какое-то не слишком большое время прожила в Израиле. Но мне хватило, чтобы понять, как война становится нормой. Как формируется привычка к войне.

Как, собственно, и всё его кино, препарирующее выпадение человека из привычного, традиционного, нормального существования.

А «Банши Инишерина» — это еще и опоэтизированная анатомия распада. Мартин Макдонах, рожденный хотя и в Лондоне, но в семье ирландских иммигрантов, вырос у родни в ирландской глубинке и, как Пушкин, пропитанный русскими сказками (что правда), ровно так же нашпигован волшебной ирландской мифологией.

Банши — персонаж национального фольклора, Баба-Яга, зловещая колдунья, предвестница несчастья и смерти. Инишерин — вымышленный остров из архипелага мелких Аранских островов. Затевалась трилогия. Две части Мартин написал больше 20 лет назад: «Калека с острова Инишимаан» и «Лейтенант с острова Инишимор», и эти пьесы неоднократно поставлены. «Банши с острова Инишер» (так реально называется третий остров архипелага) Макдонах начал писать тоже как пьесу, да бросил. Но замысел сидел в нем с самого первого его фильма, «Шестизарядника», получившего «Оскар» за лучший короткий метр в 2006 году (единственный «Оскар» режиссера). Но там смерть гнездилась в самой человеческой природе и замыкалась сама на себя. Не столько убийство, сколько самоубийство.

С возрастом и опытом экзистенциальные поиски подводят Макдонаха к главному открытию его кино:

И сработает она, когда чье-то эго будет ущемлено до того, что «кушать не могу». Непереносимо.

Со своего первого полного метра (как по мне, гениального) «Залечь на дно в Брюгге» Макдонах погружается в главную для себя тему: термоядерную природу ссоры. Любой конфликт не проходит даром ни для кого. Вирус конфликта в его крайнем выражении смертоносен. Зараза ссоры, нарушая норму — дружбу, любовь, партнерство, соседство, любое сосуществование, — разъедает структуру здоровой клетки. И начинается безумие.

Жизнь острова Инишерин проста до примитива. Так же упоительно примитивна была мелкопоместная жизнь гоголевских героев: ну и как же было радостно не сострить, что сюжет «Банши…» — это, собственно, «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».

Недалеко, кстати, от истины, если учесть, насколько не прост Гоголь. Вряд ли Макдонах читал Гоголя, но зато он читал Чехова и не только читал, но копался в нем со старанием одержимого.

Ирландский городок с единственным пабом, он же культурный очаг, и магазином, он же почта, — коммуникационная дыра. Действие происходит в 1923 году, ровно сто лет назад, и о ходе гражданской войны на «материке» жители Инишерина узнают только по отзвукам разрывов и дымкам на горизонте. Строго говоря, эта война никого не парит. Известно, что сражаются армии Свободного государства и «республиканцы» (сторонники сохранения статуса доминиона). И с той и с другой стороны — ирландцы. Но известно и кое-что еще. И те и другие сотнями и тысячами убивают пленных. И вот на эти расстрелы с Инишерина ездит полицейский — как бы на халтуру. За харчи и небольшие бабки. Но ни он, ни другие завсегдатаи паба не знают и не интересуются узнать, кого сегодня этот мудак будет расстреливать. Им всё равно.

Тоска деревенской прозы? Или точный портрет времени?

И вот на этом фоне разворачивается поистине гоголевско-чеховская история.

Колм (Брендан Глисон), деревенский скрипач и, как ему кажется, композитор, ни с того ни с сего посылает к чертям собачьим своего закадычного дружка Патрика (Колин Фаррелл) — мужика совсем от сохи, но доброго малого, преданного своей сестре Шивон и скотине, особенно любимой карликовой ослице Джейн. Патрик не может понять и даже поверить, что Колм кладет конец их дружбе просто потому, что он, Патрик, ему «больше не нравится». Надоел. Патрик, да, не больно-то умен и куда больше музыки ценит человеческую доброту. Колм же — художник. И Патрик мешает ему думать и писать музыку. Вот не мешал не мешал, а сейчас так осточертел со своими насекомыми интересами, что Колм запретил Патрику не только лезть со своей бессмысленной болтовней, но и вообще подходить близко.

Ссора друзей захватывает островок. Это куда интересней, чем война на горизонте. Патрик страдает от обиды, одиночества, непонимания. Он хочет разобраться! Выяснить отношения! И тогда Колм предупреждает, что каждый раз, когда Патрик нарушит его личное пространство, он, Колм, будет отрубать себе палец.

Тут уж не спокойный чеховский взгляд врача на вывихи быта и бытия. И даже не гоголевский смешной и зловещий тотальный абсурд. Это уже Макдонах как он есть с его страстью доводить ситуацию до ее бредового и неразрешимого тупика.

Зачем, для чего скрипач Колм отрубает себе пальцы на правой руке? Так не бывает, говорят критики. Это недостоверно и немотивированно. Ровно в той же степени недостоверно и немотивированно, что и отчаяние Эдипа, ослепившего себя. Из примитива деревенской скуки только ему одному ведомыми тропами (в обоих смыслах) режиссер поднимается до самых, как писал Булгаков, «гибельных высей»: до античного мифа, лежащего в самой основе искусства.

Для того чтобы показать формирование эмбриона войны, ее психологию, ее отчаяние, ее абсурд и роковую неизбежность, самоучка из Ирландии, чуть ли не с первого фильма ставший классиком черной комедии, обращается к одному из самых сильных образов в драматургии — расправе с самим собой. Отец Сергий так боролся с искушением. Эдип казнил себя за кровосмесительную любовь. Островитянин Колм в беспримерном исполнении Глисона доказывает себе и другим, что в своей войне готов идти до конца. И чем бессмысленней эта война, тем страшнее будут его жертвы.

Ссора «Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича» сама по себе — образ гражданской войны, двух правд, двух религий, двух устоев одного народа. Но Макдонах пятикратно (по количеству пальцев) усиливает образ. Война идет не только между носителями двух правд. Это еще и кровавая рубка на территории одного тела. Колм воюет за «суверенитет», за свою религию — музыку, за право спокойно писать, читать и потягивать пивко, лишая себя возможности играть, писать и быть самим собой. Колм — изначальный ампутант, и его кровавая клешня — наконец-то рожденный уродец войны, который вызревал в нем многие годы.

Если бы это сказал папа римский, например, я бы поняла. Но это говорит большой ученый, историк, политолог. Где (при всем уважении) взять любовь двум воюющим странам, или даже двум армиям в одной стране, или даже просто двум товарищам, или! даже! одному! человеку, который начинает ненавидеть себя?! Потому что Колм, конечно, дорастает (или падает) до ненависти к себе — как и Россия. И, загнанная в тупик, отрубает себе палец за пальцем.

Война — это последний виток эскалации ссоры, которую питает ущемленное эго. Отрубленным пальцем Колма подавилась и от этого умерла любимая ослица Патрика, и Патрик сжигает дом Колма.

Какая любовь, какая там дружба, какие привязанности и какой, к чертовой матери, мирный деревенский уклад?

Удивляет, что премию «Золотой глобус» «Банши…» получил как лучшая комедия. По-моему, это другой полюс превратного понимания фильма. То, что для одних — тоска нелепости, для других — нелепость комизма.

Между тем, сдается мне, в последнем, лучшем фильме Мартин Макдонах хотя и не поборол своего черного юмора (это невозможно в принципе, как невозможна симуляция юмора, как невозможно в части юмора вообще никакое притворство) — уступил этому бесу на уровне формы: диалогов да иных мизансцен. По сути же, «Банши Инишерина» — большая психологическая и социальная драма, в истоке которой, как в любом крупном и сокровенном высказывании, лежит античная трагедия.