За последние несколько месяцев в РФ были разгромлены несколько университетов. Конечно, тут же кто-то возразит, что разгромлены они не были, а только разделены: одним преподавателям пришлось бежать из страны, другим пришлось остаться и подстроиться под новые правила существования. Начальство стало еще более чекистским, чем в совсем недалеком прошлом. Цензура свирепствует снизу и сверху — на неблагонадежных преподавателей доносят и студенты, и коллеги, причем делается все это публично и без всякого стеснения.

Но оставим в покое тех, кому не повезло больше всего, тех, кто в силу каких-то причин вынужден был смириться с новыми (или старо-новыми) условиями существования в РФ. Обратимся к другим — к тем, кто оказался выброшен за пределы страны или уехал подобру-поздорову с относительными удобствами. Многие из этих людей, в недавнем прошлом составивших себе деловую и академическую репутацию и в РФ, и в других странах, решили продолжить университетскую работу. И вот здесь начинается самое интересное и важное для всех нас. Как происходит размежевание внутри этой когорты?

Ответить на этот вопрос абсолютно необходимо, чтобы представлять себе цели и задачи образованного сообщества на отдаленное и близкое будущее. По моим наблюдениям, сейчас оформляются три (или три с половиной, с поправкой на возраст) сегмента в академической среде.

Первый сегмент — по времени и по обстоятельствам расставания с РФ — это люди, которые решились на создание нового, никак не связанного ни с российским государством, ни с какими другими государственными структурами университета. Этот университет новый и технически — львиная доля занятий проходит онлайн, и идеологически. Свободный университет — это академический космополитический самоуправляемый кооператив, в котором, по крайней мере, на первых порах, преподаватели соглашаются работать на волонтерской основе, отдавая университету только часть своего времени и постепенно — только за счет качества работы — набирая финансовую помощь для развития проекта. Для сбора такой помощи необходима рабочая группа, менеджмент, который, однако, никак не вмешивается в преподавание. Свободный университет считает, что сертификация, регистрация и другие формы интеграции его в существующие чужие государственные структуры — дело неопределенного будущего, результат объективных достижений, если таковые будут. Здесь налицо — огромный риск, но этот риск сопряжен со свободой, с академической свободой, с новыми отношениями между профессорской и студенческой средой.

К этому сегменту примыкает и отчасти перехлестывается с ним другой — преимущественно молодые ученые и преподаватели, которым удается встроиться в академическое сообщество новых стран пребывания. Эти преимущественно молодые профессора и исследователи уже отдают львиную долю времени и сил своим новым — чешским или французским, аргентинским или североамериканским — университетам. Но все-таки многие из них не теряют связи с российской академической диаспорой и какую-то часть своего времени и творческих сил отдают образованию на русском языке (или на других языках народов РФ). Важным коллективным свойством этой когорты является отсутствие планов возвращения в РФ. Оно может не быть высказано явно, а кто-то может захотеть оспорить этот мой вывод. Но, по моим многолетним наблюдениям, эта когорта, сильно выросшая сейчас за счет беженцев из РФ и из Украины, на протяжении жизни одного-двух поколений станет частью академического космополиса, в котором пока нет места для РФ.

Наконец,

В представлении этих людей российская образовательная модель по-прежнему обладает самостоятельной ценностью и может пережить нынешнюю волну несчастий — войну и беженство, чтобы после предполагаемой смены режима в РФ снова вернуться назад, сохранив репутацию, качество прежней жизни и образования. Это, на мой взгляд, та когорта, которая находится в тяжелейшей материальной и/или моральной ситуации. Извлекать опыт уроков своего тридцатилетнего провального взаимодействия с российским государством ельцинско-путинской эпохи этой когорте приходится в самых неблагоприятных условиях.

Лишь немногим удается удержаться на плаву в прежнем статусе. Как правило, благодаря ранее достигнутому положению в США или в Европе, подкрепленному в дальнейшем западными партнерскими университетами. Правда, сами эти партнерские университеты были в свое время хотя бы отчасти коррумпированы взаимодействием с российским государством или с его высокопоставленными представителями, имевшими репутацию либералов.

Сейчас эта когорта на распутье. Поддерживать связь с коррупционерами из путинского или ельцинского окружения, обеспечивая ему алиби и пользуясь грязными деньгами этого окружения? Отправиться в самостоятельное рискованное плавание, забыв об именах так называемых системных либералов — Чубайса или Кудрина, Шохина или Кузьминова?

В блатной среде есть понятие «грева», это деньги, продукты и услуги, которыми незаконно обеспечивались заключенные из высоких воровских каст. Грев — занятно, что слово это звучит точно так же, как фамилия главы Сбербанка Германа Грефа, предположительные коррупционные схемы которого были вскрыты уже после начала войны командой Алексея Навального, так вот грев — это и есть форма материального поощрения, которое может понравиться какой-то части этой когорты. Именно гревом являлись и наши высокие по сравнению с обычными университетами зарплаты в НИУ ВШЭ. Мы могли думать, что эти зарплаты оправданы высоким качеством нашей работы, но опыт показал, что это был не вполне добросовестный самообман. Исключительное положение, которым могли похвастать ВШЭ или РАНХиГС в системе российских вузов, положение, которое обеспечивало высокую ценность дипломов этих университетов, объяснялось не исключительным качеством образования в них, а лишь исключительной близостью к набалдашнику властной вертикали. Это была хорошо оплачиваемая пиар-кампания для западного сообщества: смотрите, и у нас есть настоящие университеты, в которых будущую элиту кроят по западным лекалам.

Но вот хрустальная мечта разгромлена. Настало время, глотая, может быть, горькие слезы, понять, что эксперимент Теодора Шанина в Москве, как, кстати, и эксперимент Джорджа Сороса в Будапеште, принес отрицательный результат. Единственное, что достигнуто на этом пути, это создание возможности для квалифицированных кадров найти соответствующее их личным достоинствам место на Западе. Но есть одна часть их опыта, которой не должно быть место в свободной академии. Это — попытка пересадки некоего усредненного западного университета в российскую государственную систему. Цена близости к власти с целью облагораживания последней хорошо известна.

Конечно, когорта менеджеров, лояльных будущим прогрессивным российским начальникам образования, будет по-прежнему пытаться сохранить ту модель общественного бытования образования, по которой тридцать лет строили свои в высшей степени европейские университеты московские и ленинградские системные либералы или крупные предприниматели, поднявшиеся еще в ельцинскую эпоху. Но надо помнить, среди прочего, что люди, на которых держалась система прогрессивных образовательных и исследовательских институций, такие как Анатолий Чубайс или Алексей Кудрин, не говоря уже о людях академии — Ярославе Кузьминове, Владимире Мау или Сергее Зуеве, — не смогли создать то самое, что должно было бы защитить и их детища, и их самих от грубых преследований властей, — сплоченных коллег и выпускников, хотя бы часть которых захотела бы вступиться за своих вчерашних научных руководителей. Подписывались жалкие письма, но не было ни одной сколько-нибудь заметной акции студентов и преподавателей в поддержку своих преследуемых ректоров. Почему? Потому что никто не станет защищать впавших в немилость царедворцев.

стараться помочь адаптации преподавателей, где бы те ни оказались — на Балканах или в Израиле, в Восточной или в Западной Европе, в Южной или в Северной Америке. Но вот их социальный и организационный опыт в ельцинско-путинской РФ должен быть — прежде, чем будет отброшен, — изучен и критически осмыслен. Именно за чрезмерную близость к государству, к государственной казне, к той самой «варварской державе», о которой Маркс, ничего не знавший о нынешней РФ, пророчески сказал, что «голова ее в Петербурге, а руки во всех карманах Европы».

Для выстраивания действительно свободной академической жизни нужны годы кропотливого труда. Свободный университет может получать поддержку и финансирование из многих частных и общественных источников, да даже и от демократических государств и их институтов. Черпать из многих источников, чтобы не быть зависимым от какого-то одного. Просто потому, что такая зависимость будет означать конец общего дела.