Самый знаменитый небоскреб Нью-Йорка, стоэтажный Empire State пялится в небо мачтой, задуманной как причал для дирижаблей и вновь ставшей городской антенной после 11 сентября, служит еще и «барометром» календаря. Каждую ночь он загорается цветами очередного праздника, отдавая дань всем верам и традициям великого и разноязыкого города.

В этом году наш небоскреб часто расцветал желто-синими огнями. Они будто отражались в сотнях и тысячах украинских флагах, ставших привычными приметами городского пейзажа, — от огромных полотнищ, свешивающихся с мостов и крыш, до флажков в окнах квартир и на бамперах машин. Почти полвека прожив в этом самолюбивом и эгоцентричном городе, я еще не видел такой солидарности со страной, которую в начале этого рокового года не каждый американец умел найти на карте. Больше такого не будет, украинцев не забудут. Они одержали блестящие победы не только на поле боя, но и в общественном мнении Америки и на улицах Нью-Йорка.

Особенно — в старинном украинском районе на юго-востоке Манхэттена, откуда я начал ритуальный поход по рождественскому Нью-Йорку.

Первая остановка — в галерее, где под всем теперь понятным и без перевода названием «Перемога» проходит выставка украинских художниц, приуроченная к Новому году.

— При чем тут праздник? — спросил я куратора Ирину Данилову, рассматривая жуткие образы войны.

— Немного магии, — ответила она, — мы надеемся уговорить наступающий год помочь Украине победить врага.

О том, как в этом участвует художественный мир, рассказывает хэппенинг харьковчанки Дарьи Кольцовой. Вместе со светом и теплом украинцам не хватает оконных стекол. Сберегая их от взрывной волны, окна заклеивают полосками скотча. Под руками Кольцовой эта прагматическая операция превратилась в эстетически оформленный акт. Ожидая обстрела, каждое окно готовится к нему по-своему. Разнятся, ветвятся и усложняются узоры. Защитные ленты обретают яркие цвета, чаще всего, конечно, желтые и синие. Но самое трогательное в этом проекте то, что он превратился в глобальный феномен. В знак солидарности с украинцами, переживающими зверские налеты из России, двести художников из всех городов и стран заклеили лентами собственные окна. Варьируя и обогащая дизайн на свой вкус, художники напоминают прохожим о путинской войне и наглядно обращают искусство в опять-таки магический оберег. Уж больно он нужен сегодня Украине.

Следующая остановка — Вашингтон-сквер. Столицу богемного Нью-Йорка Гринвич-виллидж украшает рождественская елка под помпезной аркой, которая установлена в честь первого президента и может похвастаться сразу двумя статуями Вашингтона — в шляпе и без. Но елка, украшенная мириадой лампочек, пользуется куда большой популярностью: сюда приходят целоваться. А чуть поодаль кипят другие страсти. В парадном углу парка за бетонными столами играют в шахматы. Летом — я еще понимаю, но в декабре, с фонариком, почти наощупь могут сражаться только фанатики. А еще говорят, что на морозе в шахматы играют только москвичи.

Елка в Библиотеке Моргана не отличается ни ростом, ни красотой. Но она охраняет и благословляет бесценную реликвию праздников. Это единственный в мире черновик «Рождественской песни в прозе». Святую для всей западной традиции книгу Диккенс написал за шесть недель 1843 года в невзрачной общей тетради. Сейчас она хранится под пуленепробиваемым стеклом прямо напротив одной из трех первых Библий Гутенберга, которыми гордится это уникальное собрание.

Манускрипт, как всякое письмо от руки, выдает темперамент автора. Видно, что Диккенс писал четко, уверенно, быстро, не успевая затормозить, чтобы оставить поля. Такой же была его правка. Решительными жирными линиями зачеркнуты лишние слова. Все глаголы переведены из пассивного залога в активный. Каждой строчке придана дополнительная живость.

История Скруджа, конечно, — самая знаменитая у Диккенса. Когда автор читал ее в Нью-Йорке, зрители собрались в церкви, потому что в городе тогда еще не было другого зала, способного вместить всех жаждущих познакомиться с гением. Судя по тому благоговению, с которым радующиеся рождественским каникулам посетители библиотеки рассматривают рукопись, сегодня Диккенс по-прежнему актуален.

Наконец, пробиваясь сквозь густую, но пребывающую в отличном настроении толпу, я добираюсь до эпицентра американского праздника — в Рокфеллеровский центр. Это — акрополь капитализма, с его 14 уступчатыми башнями, золотыми холлами, героическими фресками и летописью барельефов. Но в центре храмового комплекса не алтарь, а каток, на который по-царски взирает она — главная елка страны. Биография здешней рождественской елки известна ньюйоркцам во всех подробностях — от шишки до последнего триумфа. Обычно такие могучие деревья растут в окрестных Катскильских горах, где кандидаток оценивают, как на конкурсе красоты: рост, вес, объем груди и бескорыстная любовь к человечеству. Лежа такая елка занимает квартал, стоя — достигает десятого этажа. Украшают ее только тридцать тысяч лампочек, пять миль зеленых проводов и звезда от Сваровски. Никаких игрушек — они не в состоянии конкурировать с изумрудными волнами хвои, лениво волнующимися под вечным манхэттенским ветром. Каждый год елка выглядит иначе, и каждый год она лучше предыдущей.

Век елок в Нью-Йорке короток. Еще до Нового года они покидают приютившие их дома, и на улицах вырастает горизонтальный бор. Следы лихорадочного веселья — уже неуместный бант, нить серебряного дождика, осколок игрушки — оттеняют угрюмую, но честную картину умирания. Предоставленная сама себе елка возвращается к естественному ходу вещей, заменяя чуждое ей пестрое убранство глухим оттенком увядшей зелени.

К нашей, впрочем, это не относится. Ей предстоит долгая и счастливая жизнь, растянувшаяся на двойной комплект праздников: от одного Рождества до другого, от Нового года до Старого Нового года (оксюморон, который я никак не мог растолковать американским друзьям).

За всю уже долгую жизнь я ни разу не обходился без елки. Когда мы собирались в Америку, то в багаже, кроме книг, нашлось место лишь для бабушкиной перины и укутанных в нее невесомых стеклянных игрушек, с которыми, верилось, мы всюду будем дома. Так оно и вышло. С годами, однако, игрушки размножались, и теперь их столько, что можно было бы нарядить целый лес. Столкнувшись с изобилием, мы стали каждый Новый год отмечать своими цветами, следуя политическим новостям. Польская елка поддерживала «Солидарность», французская напоминала о терроре в Париже, американская — об 11 сентября, русская отмечала победу над путчем в эйфорическом 1991-м. Но сейчас долго выбирать не приходилось, и наша жовто-блакитная елка — вся в желтых и синих игрушках

Говорят, что нельзя ругать уходящий год, чтобы он не наябедничал новому. Я верю в приметы, и не бранюсь, а прошу о том, чтобы 2023-й исправил всё, что не успел его предшественник.