Зачем режим решил позиционировать себя наследником одного из самых коррумпированных и забюрократизированных государств в истории — государства, пережившего беспримерную культурную деградацию, занимавшегося вместо обороны территории истреблением собственных граждан в религиозных спорах и в конце концов исчезнувшего с лица земли, я не берусь судить.

Но удивительно другое. Дело в том, что «Византийской империи» никогда не существовало. Жители этого государства никогда не называли и не считали себя византийцами.

Они называли свое государство Римской империей: Imperium Romanum, или βασιλεία τῶν Ρωμαίων. Они называли себя «ромеями», то есть римлянами. Их враги — то есть арабы и персы — тоже называли их государство «Рум», то есть Рим.

Короли лангобардов, франков и готов тоже называли это государство Imperium Romanum. С точки зрения германских варваров, это государство было «Римской империей» по крайней мере до 800 года. После этого, как правило, они уничижительно именовали это государство «империей греков», но словом «Византия» они не называли его никогда.

Само слово «Византия», «Византийская империя», «византийские исследования» укрепилось в западной, прежде всего, немецкой научной литературе в период с 1850 по 1900 годы, после Крымской войны и — как мы увидим — в значительной степени в результате Крымской войны. А основоположником этого словоупотребления был сильно озабоченный расовыми идеями и обожаемый впоследствии нацистами немецкий историк и публицист Якоб Филипп Фальмерайер. Главным коньком Фальмерайера было обличение низшей расы славян, погубившей греков и угрожающей сейчас и тевтонам.

Каким образом уцелевшая часть Римской империи, которая еще в VII–VIII веках н. э. всеми окрестными народами воспринималась как Imperium Romanum, Римская империя, превратилась к концу XIX века в какую-то непонятную «Византию»?

Это очень поучительная история, в которой нет правых и виноватых, но очень много поистине удивительных поворотов. Прочтите ее до конца.

И еще.

С ее помощью нельзя ничего легитимизировать. Бессмысленно мотивировать свои текущие претензии тем, что было в каком-нибудь 763 или 1809 году, и «Византия» — несуществующая страна, история которой много раз переписывалась в угоду текущим политическим требованиям, — прекрасная тому иллюстрация.

Imperium, но не Regnum

Мы называем классическую Римскую империю Римской империей, или Imperium Romanum.

При этом подразумевается, что есть какие-то другие империи. Китайская империя, японская империя, империя инков, даже есть термин «империя Анжевинов», который относится к огромным земельным владениям английского короля Генриха II. «Империя», утверждает российская Вики, — это монархическое государство во главе с императором или крупная держава, объединяющая различные народы. Самыми известными империями являлись Римская, Священная Римская, Монгольская, Османская, Российская и Британская.

Английский Century Dictionary определяет империю как целое из завоеванных, колонизированных или объединенных государств.

Но в поздней античности империя была только одна: Римская, она же единственная. Империя — это было имя собственное.

Более того, Imperium Romanum — это, строго говоря, не «римская империя». Буквальный перевод Imperium Romanum — это «римская власть», «римский империум».

Слово imperium первоначально не означало на латыни тип государственного устройства. Оно означало определенный тип власти, отличный от auctoritas или potestas. А именно — приказно-военный тип власти. Imperium — это то, чем обладает военачальник или избранный крупный чиновник. Imperium можно перевести как приказ, повеление. Imperium Romanum — это территория, на которую распространяются приказы римлян.

Это словоупотребление проистекало из одного деликатного момента.

В отличие от многих протяженных царств древности, получившихся в результате завоеваний каким-либо войском, действовавшим под предводительством военного вождя, Римское государство произошло из самоуправляющегося города, где все должности были выборными. Такое государственное устройство в Риме называлось Res Publica, буквально — «общее дело».

Республиканская традиция была системообразующей для римского самосознания. Основополагающая легенда нации гласила, что в Риме царей нет. Царь на латыни был rex, царство — regnum, и царей в Риме не было.

Окрестные народы жили как рабы, ведь у них были цари. А в Риме была республика.

Когда Марк Антоний предложил Юлию Цезарю царскую корону, то это вызвало такое народное негодование, что Цезарь корону поспешно отверг.

В результате Цезарь был провозглашен не царем, а «императором». Imperator был в этот момент древний республиканский титул, очень почетный, но не имевший большого практического значения. «Императорами» солдаты провозглашали своего полководца после большой победы и до официального триумфа (торжественного вступления победоносного войска в Рим). Собственно, провозглашение «императором» было необходимо для возможности подать заявку в Сенат на триумф.

Таким образом, когда Рим стал тем, что мы сейчас называем «империей», вся обветшалая республиканская фразеология была сохранена. Рим по-прежнему именовался «республикой», а его правитель никогда не именовался rex. По правде говоря, он довольно редко именовался и «императором». Он именовался «августом» или «принцепсом», а в позднейшие времена — «доминусом», то есть «господином».

Но даже во времена развитой империи мы легко можем прочесть у римского историка, как император, воодушевляющий свои войска на войну с персами, произносит громкую речь о том, как он, полководец республики, защищает со своими воинами страну от персов, которые подобно рабам подчиняются царю.

Итак, своим появлением слова imperium Romanum и imperator в качестве обозначения единоличного властителя были обязаны, если говорить без обиняков, пропаганде.

В свое время советская Россия, не желая называть своих военных начальников генералами и полковниками, обзавелась «комбригами» и «комдивами». А вместо министерств у нее были «народные комиссариаты», или наркоматы. Как следствие, «комбриги» и «наркомы» существовали только в СССР. Нельзя было сказать «американский комбриг» или «французский нарком». У капиталистов были генералы и министры, а у великих строителей светлого будущего — комбриги и наркомы.

Точно так же дело обстояло и в Риме. У рабских варварских народов были цари и царство. Но у свободного римского народа царей не было. У них были «императоры» и «империя». При этом слово «империум» по-прежнему, собственно говоря, обозначало власть — все те территории, на которые простирается власть римлян. Общественное устройство этих территорий по-прежнему называлось res publica, «общее дело».

Именно поэтому Imperium Romanum был, а вот «римских императоров» — не было. Вплоть до императора Михаила I, правившего в 811–813 годах, ни один из римских императоров не называл себя «римским императором». Он был просто Imperator Caesar Augustus.

Немножко по-другому дело обстояло у греков. На греческом, напомню, говорила добрая половина империи, причем наиболее развитая и богатая часть. Все эти города, включая Сирию, Ликию, Лидию, Малую Азию, Египет, в свое время были частью эллинистических монархий, и они спокойно переводили слово «август» как «базилевс», то есть царь.

Еще раз:

А само это словоупотребление было связано с юридической фикцией, согласно которой римское государство по-прежнему оставалось свободной «республикой», в отличие от окружающих монархий и деспотий. В окружающих царствах все были рабы, а вот там, где простирался «империум романум», все были свободные.

Римский госаппарат как наследие республики

Происхождение империи из республики сказалось на устройстве позднего императорского Рима еще и другим способом. В раннем Риме все должности: эдилы, преторы, квесторы — были выборные. Более того, люди тратили деньги, чтобы на них избраться.

Поэтому к своим огромным территориальным приобретениям Рим пришел с минимальным государственным аппаратом. В Риме, по сравнению с современным государством, не было ничего: ни секретных служб, ни полиции, ни следствия, ни даже института государственных обвинителей. Даже суд был частным делом: по уголовному преступлению человека судили, только если против него находился частный обвинитель.

Я, знаете, просто обожаю читать современные исторические романы, где грозные римские прокураторы и наместники имеют в своем распоряжении какие-то легионы тайных агентов, начальников тайных служб, местные НКВД и ФБР. На самом деле, единственным государственным инструментом, которым мог пользоваться, к примеру, прокуратор Иудеи Понтий Пилат, была армия. Всё остальное было просто отдано на аутсорсинг местным властям.

Это, собственно, и было причиной грандиозной культурной экспансии императорского Рима, потому что весь механизм управления империей был делегирован на нижний уровень, то есть, как правило, самоуправляющимся городам. В это время проконсул (наместник) со своим административным аппаратом выполнял минимальные регуляторные функции, а большинство завоеванных территорий самоуправлялись.

Собственно, именно желание выиграть на выборах и стать дуумвирами (выборными чиновниками) приводило к тому, что в галльских и испанских городах знать наперебой строила храмы, театры, бани, публичные туалеты и библиотеки. Вся империя управлялась с помощью этого одноуровневого политического блокчейна в городах, и к нему присоединялись новые и новые звенья.

Всё это рухнуло во время кризиса III века, когда череда военных вторжений и переворотов привела к тому, что императорам для того, чтобы раздавать жалование войску и бороться с варварами и конкурентами, понадобились огромные деньги, которых существующая система не могла дать. К тому же никакой абсолютный правитель не любит местного самоуправления.

Система самоуправления начала понемногу угасать, а ее участники — богатые люди из сословия декурионов — теперь в случае избрания на должность своим собственным имуществом должны были компенсировать недостаток налогов, буде такое случится. Если раньше провинциальные элиты строили бани и театры, чтобы быть избранными на городскую должность, то теперь они давали огромные взятки, чтобы избегнуть этой избирательной повинности.

Система управления начала костенеть, но упорядоченной она так и не стала: до самого своего конца в 1453 году Римская империя, в отличие от Китая, так и не выработала правильного механизма назначения чиновников на должность. Одновременно падало качество управления: образованные сословия, и прежде всего, сенаторы, всё дальше оттирались от власти, а во главе империи раз за разом были ставленники армии — выскочки-полководцы, происходившие из самых медвежьих углов империи, презиравшие старую элиту и не имевшие никакого образования.

Управление империей они поручали своим рабам и вольноотпущенникам, не сдававшим никаких экзаменов и не прошедших никакого обучения. Старая элита империи ненавидела этих вольноотпущенников за невежественность и алчность, и те платили ей той же монетой.

В этом смысле очень показательно происхождение звания «прокуратор». При республике провинцией управляли проконсулы. Проконсул — это бывший консул. Двое консулов избирались на год, они управляли Римом, а потом получали провинцию в управление. Со времени Августа проконсулов во главе провинций всё чаще сменяли префекты, то есть чиновники, лично назначенные императором. Префект, praefectus (поставленный вперед), был любой начальник: префект претория, префект конницы, префект анноны (ведавший раздачей зерна). А потом их постепенно сменили прокураторы.

«Прокуратор» первично было званием раба или вольноотпущенника, управлявшего господским хозяйством. По мере того как прокураторы, то есть личные рабы императора, начинали управлять территориями и провинциями вместо проконсулов, престиж этого звания становился всё выше и наконец уже стал всаднической должностью.

Империя к этому времени была огромна. Только ее восточная граница, от устья Рейна до Персии, тянулась на четыре тысячи километров, и вся эта восточная граница, по сути дела, была горячей точкой, которая подвергалась набегам то алеманнов, то готов, то сармат, то персов. Четыре тысячи километров горячей границы и с современными-то войсками и связью контролировать сложно, а в условиях античности такой размер границы гарантировал империи постоянные вторжения и смуты. Ведь во всех местах император присутствовать не мог, а посылая на границу полководца, он стоял перед дилеммой: либо он придаст ему недостаточно войск, и тогда римские войска будут разбиты варварами, либо он даст ему достаточно войск — и тогда полководец с высокой вероятностью объявит себя императором и начнет претендовать на место начальника.

В 286 году император Диоклетиан пошел на смелый шаг. Не дожидаясь очередного бунта, он поставил во главе империи второго соправителя, своего товарища Максимиана. Это был беспрецедентный шаг для абсолютного правителя: диктаторы обычно стараются замыкать всю власть на себя, а не делиться ей, и шаг этот был вызван ровно невероятной длиной «горячей» границы и тотальным несовершенством аппарата управления.

Немного спустя Диоклетиан решил, что и двоих правителей мало, и удвоил их количество. С 293 года империей правили уже четверо: Диоклетиан и Максимиан, старшие августы, и их наследники-цезари: Галерий и Констанций.

1 мая 305 года Диоклетиан и Максимиан официально сложили с себя императорские полномочия. Галерий и Констанций стали старшими августами, и у них появились новые официальные преемники, правители четверти империи: Валерий Север и Максимин Даза.

Обратим внимание на две вещи. Первое: все шестеро правителей империи происходили из самых военных низов. Большая их часть вообще не была римлянами. Диоклетиан был фракийцем, Галерий происходил из полудикой Дакии, Максимиан — из Иллирика, Констанций — из Мезии, и так далее.

Кроме этого, все эти люди отбирались по способностям. Их не выбирали, но они и не наследовали. Они не были родственниками друг другу. Максимиан при живом сыне Максенции вынужден был назначить себе преемником Констанция, Констанций при живом сыне Константине — Валерия Севера. Только Галерий сумел выпросить-таки себе в наследники племянника, Максимина Дазу, но, как показали события, Даза был блистательный полководец и один из последних защитников римского величия.

Кроме этого, обращает на себя внимание, что Рим больше (и давно уже) не был столицей империи. Столицей Диоклетиана была Никомедия. Столицей Максимиана — Милан. Столицей Галерия — Сирмий (Сремска-Митровица на Дунае). Столицей Констанция — город Трир на Мозеле, притоке Рейна.

Все эти столицы, за исключением находившегося в резерве Милана, были расположены вдоль гигантского восточного фронтира Римской империи: по Рейну, Дунаю — и далее к Месопотамии. Император требовался, прежде всего, на фронте. Управлять фронтом в четыре тысячи километров в одиночку было нельзя.

Это важно понять. Уже к началу IV века н. э. Римская империя никак не была ассоциирована с городом Римом. Это происходило по двум причинам. Во-первых, Рим располагался в центре Римской империи, а не на фронтире. Из Рима было невозможно управлять армиями, которые сражались на Евфрате против персов, на Дунае — против готов и на Рейне — против алеманнов.

И во-вторых, Рим был город со слишком большими республиканскими традициями. Там жили сенаторы, которые до сих пор питались республиканскими идеалами, там толпа привыкла просить хлеба и зрелищ.

Новые солдатские императоры, уроженцы Балкан, чувствовали себя уверенней в своих военных столицах на фронтире, в окружении верных им когорт, вольноотпущенников, рабов, в городе, где половина населения так или иначе делала бизнес на армии и была, как следствие, обязана данному императору всем.

Тем не менее они продолжали называть это Imperium Romanum — римской империей. Более того, они продолжали называть это римской республикой.

Ставка на христианство, сделанная во время гражданской войны

Не все правители — диоклетианы. Человеку свойственно стремиться к абсолютной власти. Ему также свойственно стремление передать власть своим детям.

Как легко понять, конструкция, при которой империей правят четыре талантливых полководца, в распоряжении которых находятся огромные и преданные им армии, не очень устойчива.

Уже в 306 году началось первое восстание. Его поднял человек по имени Константин, незаконнорожденный сын скончавшегося августа Констанция, который после смерти отца не стал уступать власть над Британией и Галлией Валерию Северу, а провозгласил себя императором сам. После 20 лет кровавой гражданской войны Константин выиграл ее и стал единоличным императором.

В отличие от Диоклетиана, Константин делиться с властью ни с кем не хотел и намеревался передать ее сыновьям. Перед ним неизбежно встал вопрос выбора столицы, и по всем военным, политическим, социальным причинам это не мог быть Рим.

Это должна была быть такая столица, которая находилась бы максимально близко к возможным театрам военных действий, была бы абсолютно неприступна и — поскольку Константин собирался править империей единолично — желательно бы находилась где-то посередине восточного фронтира.

Такая столица нашлась: еще во время своей кампании против Максимина Дазы Константин отметил необыкновенно удачное положение греческого города Византий, находившегося на кончике Фракии возле узкого пролива, отделяющего Европу от Азии. Константин объявил этот город столицей, перестроил и назвал Константинополем.

Положение было выбрано необычайно удачно. На протяжении последующей тысячи с лишним лет Константинополь десятки раз подвергался осаде: он был расположен на перекрестье военных и торговых путей. Но взят он был только дважды: в 1204 и 1453 годах.

Кроме этого, Константин совершил еще одну важную революцию, подлинные последствия которой он вряд ли воображал. На протяжении всей гражданской войны Константин, а также ряд его соперников — например, Максенций и Лициний — пытались заручиться поддержкой одной из самых влиятельных и деструктивных сект, существовавших на территории империи, — я имею в виду христиан.

Точнее, среди многих разновидностей этой секты он поддерживал только одну разновидность, впоследствии получившую название кафолической (то есть всеобщей) и ортодоксальной (то есть правильно верующей, православной) церкви.

Я напоминаю, что тогда слово «кафолический» и «ортодоксальный» не были антонимами. Они относились к одной и той же церкви — в противоположность гностикам, монтанистам, манихеям и прочим.

Именно из-за ее влиятельности, тотальной нетерпимости к культуре империи и террористических наклонностей (осквернение алтарей, двукратный поджог императорского дворца) эту секту преследовал Диоклетиан. Как я уже сказала, во время гражданской войны это привело к тому, что целый ряд претендентов на престол заискивали перед христианами. Но так как в войне победил Константин, то именно его христианская церковь объявила своим единственным заступником.

Даже Миланский эдикт, который возвращал церкви конфискованное у нее имущество и был издан в июне 313 года верховным на тот момент императором Лицинием, христианские историки объявили изданным Константином, а Лициния они еще при жизни Константина объявили исчадием ада и гонителем христиан. Христианство было религией с непредсказуемым прошлым.

Ища среди христиан союзников, Константин сделал одну очень страшную вещь. Помните, мы говорили, что в Римской империи отсутствовала развитая бюрократия, и в ранний период — в эпоху принципата — империя отдавала всё городское самоуправление на аутсорсинг, а в поздний период — в эпоху домината — эта система рухнула, и богатые люди платили большие деньги, чтобы выписываться из сословия, из числа которого избирались городские правители.

Так вот: Константин подарил христианам самоуправление. Он сказал, что те люди, которые являются христианами, могут судиться у своего начальствующего епископа. Более того, он разрешил этим епископам выписываться из сословия декурионов. То есть отныне они не должны были избираться в городские власти и из своего имущества платить огромные и неподъемные налоговые недоимки. Более того, во многих городах империи в это время неимущим раздавали зерно, и Константин поставил раздавать это зерно епископов.

То есть если раньше, при Марке Аврелии, управление городами было отдано на аутсорсинг самим городам, то при Константине это управление отдали христианским епископам.

Понятно, к чему это привело. Богатые люди, жаждавшие власти, ломанулись в епископы, а сами епископы стали совершенно неподконтрольны императорской власти, как Кадыров в Чечне. Уже при Константине некоторые из них — например, Афанасий, папа Александрии, — стали параллельной властью в своих регионах, устраивали религиозный террор против своих конкурентов, громили конкурирующие церкви, избивали и подвергали пытке противников, содержали за счет раздач императорского зерна отряды боевиков и коррумпировали местных чиновников, а повестки на суд, которые слал Константин, откровенно игнорировали.

К V веку н. э. этот распад империи на города, управляемые епископами, приобрел необратимый характер, во многих из городов, как, например, в Эдессе при епископе Раббуле, воцарился религиозный террор. В этот момент те самые войска империи, которых так не хватало на фронте, использовались для того, чтобы уничтожить целые деревни монтанистов или маркионитов, веровавших в Христа не так, как нужно было ортодоксальной церкви.

Это безумное двоевластие подточило основания империи куда больше, чем германские нашествия. Собственно, оно было одной из главных причин успеха этих германских нашествий.

Вы можете предположить, что обломками империи после германских нашествий управляли германцы. Но если вы посмотрите внимательно, то, как правило, можно будет сказать и другое. Обломками империи во время германских нашествий управляли епископы. Они управляли большей частью городов.

Во что верил святой Константин?

Был ли сам Константин истово верующим фанатиком? В начале своего правления — вряд ли. Скорее он пытался объединить империю в рамках поклонения единому божеству Sol Invictus (Непобедимого Солнца). По крайней мере до 325 года его монеты чеканятся с изображением Sol Invictus и Митры, а вовсе не Христа; епископ Кесарии Евсевий, читавший в 336 году перед лицом дряхлого кесаря торжественную речь по случаю 30-летия его царствования, ни разу не упомянул в этой речи слово «Христос», а всё упирал на некоего единого бога, и главный храм, который выстроил Константин в Константинополе, был посвящен, как известно, вовсе не Иисусу Христу и даже не его батюшке. Он был посвящен некой Высшей Мудрости — святой Софии, женскому аспекту верховного божества, которое в дальнейшем большого значения в церкви не приобрело, будучи вытеснено в ходе эволюции всегда единственно верной, но при этом постоянно меняющейся церковной идеологии девой Марией.

Но ущерб, который удачливый, талантливый и безмерно жестокий кесарь Константин нанес империи кооптацией церкви, был невосполним. Константин думал, что он превратит ортодоксальную церковь в инструмент управления империей, но на самом деле церковь пожрала империю, цивилизацию и самое античность — и воцарилась на ее руинах.

Наследники Константина

После смерти Константина империя опять стала многоглавой. Ее поделили трое его сыновей, которые вскоре сцепились между собой, число императоров то сокращалось, то росло, и к 375 году н. э. принцип административного деления империи как минимум на две части, казалось, окончательно возобладал.

В это время западной частью империи правил способный и жестокий полководец Валентиниан, который поручил управление восточной частью своему мягкому и нерешительному брату Валенту. Столица Валентиниана находилась сначала в Трире, в Германии, на реке Мозель, притоке Рейна, а потом в Сирмии (Сремска-Митровица). Столица Валента — в Константинополе.

17 ноября 375 года Валентиниан повздорил с послами германского народа квадов, которых он только что разгромил. Разгромленные германцы прислали послов, униженно прося о перемирии, и император накричал на них так, что побагровел, стал сизым — и его хватил удар. Он умер сразу после аудиенции.

Сообразив, что империя осталась без настоящего начальника, другие германцы, а именно готы, тут же перешли Дунай. Вообще-то, как водится, готы вовсе не собирались завоевывать империю. Наоборот, они пылали желанием ей верно служить и всего-то просили еды для пропитания и земель для поселения. Вряд ли эта смиренная просьба варварских рэкетиров сильно обрадовала императора Валента, но он был склонен удовлетворить ее и даже послал готам гуманитарную помощь. Увы, чиновники, которые ее привезли, оказались слишком коррумпированными. Вместо того чтобы раздавать гуманитарную помощь, они начали продавать ее. Готы сначала продавали за еду женщин, потом детей, а потом женщины и дети кончились, и готы восстали.

Император Валент погиб в битве с ними на поле боя при Адрианополе, а наследник Валентиниана — юный шестнадцатилетний император Грациан — назначил императором Востока опального отцовского полководца по имени Феодосий.

Оно произведено затем, чтобы легче было руководить и воевать. Грациан, который в это время воевал с алеманнами на Рейне, не мог одновременно воевать с готами на Дунае, и он отправил туда человека, который, как он считал, справится с задачей.

Ситуация в этот момент для империи была неприятная, но не критическая. Варвары — алеманны, франки и готы — постоянно переходили Дунай или Рейн, это было, в сущности, любимое времяпрепровождение шаек, состоявших из молодых германских воинов.

Императоры всегда рано или поздно их разбивали, и оставшихся в живых брали в свои войска — это и был механизм пополнения римской армии. Готов под командованием вскоре умершего Фритигерна было немного — не больше 15 тысяч, а может быть, и около 10 тысяч. Конечно, к ним присоединились их соплеменники-рабы и некоторые варварские гарнизоны, но всё равно их число формально не могло даже близко сравниться с регулярной римской армией, которая к тому времени на папирусе насчитывала около 600 тысяч человек.

Конечно, гибель императора в битве с варварами представляла из себя из ряда вон выходящее событие, но в конце концов, в 251 году те же готы убили в битве императора Деция, и империя не пала.

А сейчас стратегическая ситуация была куда более благоприятна, чем в 251 году. Структура и иерархия власти не рухнули, в империи оставался еще один император, он успешно бил германцев на Рейне, готы были заперты во Фракии, которую они опустошили, как саранча, и их положение было стратегически безнадежным. Следовало разбить их и остатки, внушив страх божий, взять в свои войска: это была известная уже десятилетия и вполне решаемая задача.

Феодосий и начало конца

Полководец Феодосий с задачей не справился.

Деньги, выделенные на армию, он пропировал и прожрал в Фессалониках. От готов он потерпел ряд чувствительных поражений, после чего замирился с ними и принял их на их условиях в собственную армию. У него были большие планы по использованию этих варварских, но очень боеспособных войск. И если вы думаете, что Феодосий использовал готов, на войну с которыми он был послан, против Грациана, который его послал, то вы недооцениваете степень коварства этого манипулятора и социопата, которого Грациан, на свою беду, назначил императором Востока.

Феодосий подбил своего родственника (вероятно, двоюродного брата), командовавшего войсками в Британии, Магнуса Максима, на мятеж против Грациана, а потом, когда тот Грациана убил, объявил Магнуса Максима узурпатором и в конце концов победил. Так полководец, проваливший главную задачу, для которой он был назначен — задачу обороны против варваров, — стал единоличным главой империи.

Зато в то самое время, когда Феодосий проедал в Фессалониках деньги, выделенные на войну против готов, он, едва будучи назначен императором, издал эдикт.

Это был Фессалоникийский эдикт, который делал всеобщей обязательной религией империи именно христианство, причем не всё христианство и даже не кафолическую церковь, а очень воинственный находящийся в меньшинстве и готовый преследовать всех, кто отличается в своих верованиях хоть на йоту, бренд этой церкви, содержавший в себе гремучую смесь невежества, догматизма и нетерпимости.

Достаточно сказать, что этот бренд полагал, что Бог-отец, Бог-сын и Бог — Святой дух являются разными ипостасями друг друга, но при этом утверждал, что он является наследником Никейского собора. Проблема заключалась в том, что в символе веры, принятом на Никейском соборе, было сказано прямо обратное. В нем говорилось, что каждый, кто утверждает, что Бог-отец и Бог-сын являются разными ипостасями друг друга, подлежит анафеме.

Для империи наступили черные времена. Алтарь Победы в Римском сенате был демонтирован. Любимый префект Феодосия, Матернус Кинегий, разгромил вместе со своими титушками языческие храмы по всему Востоку — от Сирии до Пальмиры. Готы, не усмиренные, но принятые в войска, уже чувствовали себя хозяевами империи. В любимых императором Фессалониках, не поделив с местным колесничим какого-то красивого мальчика, они вырезали пять тысяч человек, и Феодосий был настолько перепуган после этой беспримерной резни, что даже не осмелился пожурить своих кадыровцев, а заявил, что она произошла с его одобрения. Потом они снова подняли восстание, одним из вождей которого был молодой гот по имени Аларих, — и снова Феодосий с ними замирился, выплатив надбавку.

Империя стремительно сползала в омут автократии. Назначения императоров по родственному принципу, еще недавно немыслимому при Диоклетиане, понемногу брали верх, но всё-таки назначенные императоры, даже если это были сыновья и братья, были опытными полководцами или администраторами: даже молодой Грациан с восьми лет ходил в походы с отцом.

Но Феодосий отринул и это ограничение. Умирая, он разделил содрогающуюся от ударов, трещащую по всем швам империю между двумя своими сыновьями: малолетним слабоумным Гонорием и малолетним слабоумным Аркадием.

Аларих, предводительствовавший над феодосиевыми готами, снова восстал, опустошил Эпир и потребовал для себя у восточного императора титул magister militum; получил его, вошел во вкус и начал грабить снова. В конце концов, требуя титула magister militum, то есть главного полководца и главного защитника империи, уже от западного императора, этот предводитель германских рэкетиров осадил Рим.

Самого Гонория в Риме, естественно, не было. Император гигантской, вечной и несокрушимой римской империи сначала имел резиденцию в Милане, а в 402 году от греха подальше перенес ее в крошечную Равенну, главным достоинством которой было то, что городишко сидел на скале посреди непроходимых болот и поэтому был совершенно неприступен.

С такой укрепленной столицей Гонорий в армии не нуждался. Единственная армия, которая у него была, принадлежала его министру, могущественному вандалу Стилихону, и состояла из тех же германцев. Когда Гонорий Стилихона казнил, остатки его армии перебежали к Алариху. Армии у Гонория не было, вести переговоры с Аларихом шокированный наглостью варвара слабоумный император отказался.

Получив отказ, Аларих разграбил Рим. Когда Гонорию доложили, что Рим пал, император был шокирован: ведь «Римом» звали его любимого петуха. «Как так? — вскричал император, — ведь только сегодня утром я кормил его». Получив ответ, что речь идет не о петухе, а о городе, император успокоился.

Правление Гонория, как замечает церковный историк Созомен, было явно благоугодно богу, ибо в это время Бог «открыл святые мощи многих мужей, прославившихся в древности своим благочестием». [1]

Как империя де-юре пережила свой фактический конец

После этого судьба Италии и всей западной части империи была предрешена. Варвары хлынули в нее со всех сторон, как волны через пробоину. Нельзя сказать, чтобы они пытались завоевать ее. Отнюдь — как и Аларих, они только и мечтали о том, чтобы верно ей служить и получать титулы проконсулов и magister militum в тех самых провинциях, которые они и разграбили.

Наследники Алариха разгромили, как сорвавшаяся с привязи бочка, всю Италию, получили на прокорм часть Галлии, разгромили и ее и в конце концов осели в Испании — где им и был выдан искомый патент на поселение императором Констанцием III. Вандалы прошли через Испанию и завоевали Африку, снабжавшую медленно вымиравший Рим зерном. Бургундцы поселились на Рейне, а потом в Галлии, алеманны — в Эльзасе и Швейцарии. Гунны опустошили всё на своем пути, и там, где они прошли, на месте цветущих городов со стенами, банями, храмами и ипподромами оставался слой пепла в сантиметр толщиной.

Войска империи — все 600 тысяч войск, поименованных в Notitia Dignitatum, списке должностей империи, — существовали, как выяснилось, большей частью на папирусе. Их начальники завышали их число, чтобы получать провиант и продавать его налево; их офицеры покупали должности и выжимали деньги из солдат, чтобы оправдать покупку и накопить деньги на следующую, и вся эта армия не могла, разумеется, противостоять варварским германским дружинам, короли которых делали деньги не на воровстве, а на войне и раздавали своим дружинникам всё золото, которое они награбили, чтобы иметь в их лице надежных стражей награбленного имущества и верное средство приобретения нового.

Римляне воровали на войне, варвары — зарабатывали. Единственными войсками, которые воевали хорошо против римлян, были сами же варвары — начальники императорской стражи, magister militum, Арбогасты и Стилихоны, Аспары и Ардавурии.

Они стали настоящей силой при Равеннском да и Константинопольском дворе. Эти люди захватили Италию не тем, что они ее завоевали, а тем, что они служили в ее войсках — а других войск у Рима попросту не осталось. Захватили они и Константинополь — в этот момент власть в нем принадлежала не благочестивым и никчемным императорам, а могущественным готским сегунам из рода Аспаров — сначала отцу, потом сыну.

Они меняли императоров, высматривая себе кого поглупей и женя их на дочках, и в какой-то момент в Равенне один из них, по имени Одоакр, вместо того чтобы поменять одного императора на другого, просто отослал императорские инсигнии марионетки своего предшественника в Константинополь.

Еще раз: Одоакр, сместивший последнего императора Запада, правившего из крохотной Равенны, был не завоеватель. Это был местный кадыров. Юный император, которого он сместил, звали Ромул Августул, и он приходился сыном другому военачальнику, Оресту, германцу по происхождению и бывшему секретарю (нотарию) вождя гуннов Аттилы.

Одоакр, король герулов, ругов и скиров, глава германских foederati, то есть начальник единственных боеспособных войск, имевшихся на территории Италии, бывшего нотария Аттилы убил, а земли Италии раздал своим подчиненным. Произошло это в 476 году, и этот год сейчас задним числом считается годом «падения Римской империи» и «наступления Средневековья».

Ничего подобного в этот момент, конечно, не произошло, и о том, что Римская империя пала, никто не подозревал — меньше всего сам Одоакр.

Imperium Romanum, как мы уже говорили, была единой и неделимой. Традиция совместного правления восходила к самым истокам Рима. Римом всегда правили два консула, и это не значило, что один консул правит левой половинкой Рима, а другой — правой. В провинциальных городах городом правили два дуумвира, и это не значило, что один дуумвир правит одной половинкой Эфеса, а другой — другой.

Наличие или отсутствие в Равенне императора ничего не решало. На протяжении этого краткого исторического экскурса мы уже видели много раз, как императоры Запада назначали императоров Востока, и наоборот. Решение Одоакра означало только то, что отныне Imperium Romanum управляется из Константинополя, и, действительно, Одоакр, как и все другие германские короли его сорта, был немедленно пожалован императором Зеноном званием патриция и титулом magister militum. Отныне он управлял Италией как полномочный представитель императора. Очень характерно, что Одоакр не присвоил инсигнии. Он не возложили венец себе на голову. Он не провозгласил себя императором сам.

У решения Одоакра получить патент на власть не у марионеточного императора, а у далекого был и еще один тактический резон. Дело в том, что Орест, прежде чем назначить императором своего сына, низложил предыдущего императора, дальнего родственника Зенона. Непот сумел спастись бегством и сидел в Далмации, время от времени хныча в своих письмах в Константинополь и взывая к родственным чувствам. Формально императором Запада был он. Одоакр на словах признал его власть, но из Далмации Непот так никуда и не вернулся. Это положение как нельзя лучше устраивало нового патриция и magister militum.

Почему ни Одоакр в Равенне, ни тот же Аспар в Константинополе не провозгласили себя императорами сами? Почему они женили своих дочерей на императорах, но не присваивали себе венец?

Один из величайших историков Рима Теодор Моммзен дает нетривиальный ответ на этот вопрос. Дело в том, что в этот момент в завоеванных варварами землях параллельно существовали две юридические системы. Германцы управлялись по своим законам, римляне — по своим. Одоакр правил дружиной как rex, то есть король, военный предводитель, и когда Одоакр провозгласил себя Rex Italiae, это не значило, что он правит Италией.

Это значило, что он правит германскими дружинами, находящимися в Италии, — людьми, а не территорией. Римский император не мог быть германским королем. Одоакр правил ругами и скирами как rex и гражданским завоеванным населением — как римский патриций, уполномоченный римского императора. Настоящая военная власть была для Одоакра важнее, чем гражданская.

Поэтому Одоакр просто решил, что далекий император для него удобней, чем марионеточный, и отослал инсигнии.

«Не было никакой легальной отмены Западной империи, — писал Джеймс Брайс. — Формально и даже, как верилось некоторым, теперь положение дел вернулось к тому, которое существовало в течение первых двух столетий империи, — разве что теперь Византий, а не Рим был центром гражданского правительства». [2]

Отец короля франков Хлодвига, Хильдерик, был magister militum Галлии. Сам Хлодвиг — консулом. Более того, после своего отца Хлодвиг перенял — если верить письму св. Ремигия — управление провинцией Бельгика Секунда.

«Дошел до нас слух, — пишет св. Ремигий в своем приветственном письме Хлодвигу, — что вы приняли администрацию Бельгии Секунды». На всём протяжении этого письма св. Ремигий вообще не упоминает о том, что Хлодвиг — франк, варвар и король, то есть предводитель военной дружины. Зато в нем так и мелькают термины administratio, provincia, praetorium.

Если не знать ситуации, в которой это письмо написано, оно кажется адресованным императорскому чиновнику. Тот факт, что Хлодвиг отобрал территорию «Бельгики Секунды» у другого «императорского чиновника», никакого значения не имеет.

«Восток может поздравить себя с тем, что он выбрал такого правителя», — пишет Хлодвигу епископ Вены Авит, и в этом письме примечательно не только то, что Хлодвиг называется законным представителем императора, уполномоченным императором на правление Галлией, но и то, что об этом сообщает подданный бургундского короля Гундобада.

На монетах наследников Хлодвига выбиты изображения Анастасия, Юстина I, Юстиниана и Юстина II, а «Жизнеописание св. Тревирия» сообщает про 524 год, что это было время, «когда Галлия была под управлением императора Юстина».

«С точки зрения юридической все эти Одоакры, Теодорихи, Гундобады, Сигизмунды, Хлодвиги, Атаульфы и Эорики были просто викарами Императора Константинополя», — пишет Герман Фишер. [3]

Империя жила. Исчезла лишь ее власть, как сформулировал Фюстель де Куланж. Она рассыпалась де-факто, но продолжала существовать де-юре, и ничто не подчеркивало ее импотенцию так явно, как готовность сохранять юридические фикции любой ценой.

Молитвенная империя

Хотя империя и не была завоевана варварами — и более того, при Юстиниане смогла вернуть себе контроль над Африкой и Италией, она стремительно скатывалась в пучину беспримерной культурной деградации. Если Эратосфен в III веке до н. э. вычислил диаметр Земли, то в Константинополе на карте Косьмы Индикоплова мы видим землю в виде прямоугольника с земным раем сверху.

Скульптура была полузапрещена; живопись наследников Апеллеса деградировала до того, что утратила познания о перспективе. Катастрофический обвал происходил в истории и литературе; потомки Геродота и Тита Ливия занялись сочинением церковных историй. Последним великим историком этой империи был Прокопий Кесарийский. За ним следует череда историков, которые описывали события примерно так: «Тогда-то опять обнаружилась сила молитвы боголюбезного царя, ибо ангел Божий в виде пастуха явился руководителем Аспара и его сопутников и провел их через болото, лежащее пред Равенной, так как в этом городе жил сам тиран…» [4]

Напомню, это писали наследники Фукидида и Тита Ливия.

Менялся понемногу и язык империи. Она всегда была двуязычна: латынь на Западе, греческий на Востоке, тем более что восточные регионы были более богаты и многолюдны. Завоевав Грецию, неискушенные и домотканые тогда римляне относились к ее культуре с величайшим почтением, за исключением небольшого числа ретроградов, призывавших охранять духовные скрепы. «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила».

Теперь, в греческом окружении, греческий брал верх. Это происходило постепенно. Еще Юстиниан, составляя Кодекс, писал его, разумеется, на латыни: главнейший свод законов Римской империи, и первый составлен для нас на латыни «византийским» императором. Но постепенно даже двор переходил на греческий.

Это-то и было самое удивительное в этой деградации — что она не сопровождалась существенными этническими изменениями. Созомен и Сократ Схоластик, которых мы цитировали, писали на том же языке, что и Фукидид. Греческая культура выдержала римское завоевание, но не выдержала пришествия христианства.

Империя по-прежнему не выработала ни четкого порядка престолонаследия, ни четкой процедуры тренировки и отбора чиновников, и теперь, когда государственный аппарат сросся с тоталитарной сектой, и не могла его выдумать. Греческий Восток и примыкающая к нему арамейскоязычная Сирия всегда были местом самого буйного цветения различных иудео-христианских сект. Все они враждовали друг с другом и грозили друг другу геенной огненной.

Фанатичные императоры, принадлежавшие то к одной, то к другой, вместо развития экономики занимались истреблением еретиков. Просвещенные императоры, пытавшиеся примирить две секты, обыкновенно вызывали к жизни третью, равно ненавистную первым двум.

Августа Пульхерия, желавшая править от имени своего слабоумного брата Феодосия II, не знала, как легитимизировать свою власть (imperium не мог осуществляться женщинами), и учредила в империи доселе небывалый культ Богородицы.

Когда константинопольский патриарх вздумал этому противиться, Августа призвала против него главную разбойничью силу, которая на тот момент имелась у империи: а именно епископа Кирилла с его боевиками-парабалани. Парабалани назывались так потому, что формально их отряды формировались для ухода за больными и немощными.

Потренировавшись на погромах евреев и убийствах язычников в самой Александрии, Кирилл со своими титушками прибыл на собор в Эфес и утвердил там доктрину Богородицы с помощью тех же людей, которые убили знаменитую женщину-философа Гипатию, отскоблив устричным раковинами мясо до костей.

С этого достославного момента культ Богородицы, придуманный в рамках политической целесообразности для легитимизации правления престарелой девственницы, и распространился по всему христианскому миру.

Кстати, саму девственницу немного спустя могущественные Аспар и Ардавурий для легитимизации своей власти выдали замуж за своего управляющего поместьями, бывшего фракийского пастуха, которого они назначили императором.

Император Юстин, преемник Юстиниана, был сумасшедший. Его жена Софья убедила его назначить своим преемником любовника Софьи Тиберия. Едва став императором, Тиберий упрятал Софью за решетку. Своим преемником Тиберий назначил Маврикия, женив его на своей дочери. Императора Маврикия казнил Фока, казнив перед тем на его глазах его четверых сыновей; заодно казнили всех, кого можно было считать верными императору. Фоку казнил Ираклий; после его смерти вдова Ираклия, его племянница Мартина, первым делом отправила на тот свет старшего сына Ираклия, намереваясь обеспечить престол своему сыну Ираклиону. Не помогло: Мартине отрезали язык, Ираклиону — нос.

Нового императора, Константа, угрохали мыльницей в Сиракузах. Его внуку, Юстиниану II, выпало бороться с арабским нашествием. Сделал он это оригинальным образом: после того как около 20 тысяч славянских солдат, раздавленных налогами империи, перешли на сторону арабов, Юстиниан приказал вырезать в Вифинии всё остальное славянское население. Юстиниан был свергнут Леонтием, Леонтий — Тиберием. В связи с известным смягчением нравов Леонтий не казнил Юстиниана, а только отрезал ему нос: считалось, что без носа император править не может. Юстиниан опроверг этот странный предрассудок, вернувшись на трон и казнив всё и вся. Брата Тиберия, Ираклия, лучшего полководца империи, развесили с его офицерами вдоль константинопольских стен; в Равенне высокопоставленных чиновников собрали на пир в честь императора и перебили к чертовой матери; в Херсонесе семерых знатнейших граждан зажарили заживо. После смерти Юстиниана его преемник, шестилетний мальчик Тиберий, бросился искать убежища в церкви: он держался одной рукой за алтарь, а другой держал частицу Креста Господня, когда его зарезали, как овцу.

Империи Марка Аврелия давно не было в живых. На ее месте в ее шкурке поселился зомби: доппельгангер — благочестивый, кровавый, стремительно впадающий в цивилизационный альцгеймер.

Всё это, однако, нимало не отменяло того обстоятельства, что в глазах захвативших западные провинции варваров этот кровоточащий обрубок по-прежнему был Imperium Romanum, и варварские короли с удовольствием получали от этого зомби подтверждение своих полномочий. Чем более фиктивным было подтверждение, тем более полным было удовольствие.

Одряхлевшая, разваливающаяся, коррумпированная империя, не способная восстановить себя в своих прежних границах, охотно удовлетворялась фиктивным оммажем.

Итак, повторим: длинноволосые короли Меровингов с удовольствием принимали титулы консулов и magister militum и правили франками как короли, а местным романизированным населением, которое составляло большую часть их подданных, — как проконсулы и магистер милитум.

Более того, сами феодальные титулы comes и dux, граф и герцог, были названия римских чиновников. Dux на латыни был военный предводитель провинции. Comes был гражданский письмоводитель, и мало кого останавливало в эти смутные времена то, что новые комесы не знали ни грамоты, ни латыни.

Ответ Карла Великого и фальшивка для папы

Всё это время одним из немногих реальных владений империи оставалась Италия — точнее, ее часть. Ее завоевал король остготов Теодорих, причем в данном случае император Зенон не только пожаловал готу титул magister militum, но и вполне сознательно натравил его на предыдущего magister militum Одоакра. (Резон Зенона состоял в том, что, если бы Теодорих не разграбил Италию, он бы осадил сам Константинополь).

Италия была возвращена империи полководцами Юстиниана — Велизарием и Нарсесом, и хотя вскоре после этого новые варвары — лангобарды — захватили значительную часть Италии, в прямом управлении Константинополя находился весь юг Италии, включая Калабрию и Лигурию, Сицилия, Сардиния и вполне широкая полоса земли от Рима до Равенны. Все это называлось Равеннский экзархат.

Рим тоже в этот момент подчинялся императору. Разумеется, это был уже не тот Рим. Его население после чумы, осад и прекращения хлебных раздач упало с миллиона до пяти тысяч человек; одичавшие, утратившие грамотность и культуру, эти люди болтались в высохшей скорлупе великого города, глазели на невероятные памятники, оставленные их предками, и разбирали их на камни для своих жалких лачуг.

Ни одна голливудская антиутопия с обязательным зрелищем заржавевшего пустого Нью-Йорка не сравнится с брошенным остовом Рима той поры, деловито обгладываемым своими собственными обитателями. Как и все города истлевшей империи, Рим в то время управлялся своим епископом. Как и все епископы, римский избирался из местной знати. Это был просто способ правления, ничего личного: и римский епископ точно так же, как и другие представители знатных семей, пировал, обжирался, насильничал, содержал наложниц и хорошеньких мальчиков, подкупал народ для выборов и заискивал перед экзархом в Равенне. В 650 году один из этих экзархов, Олимпий, вступил в союз с папой Мартином I и объявил себя императором, но император Констант II с Олимпием разобрался, а папу арестовал и сослал.

В 768 году в Риме к власти пришел папа Стефан III. Своего предшественника, Константина II, он низложил и ослепил. Брата Константина он ослепил тоже, а заодно вырвал у него язык. То же Стефан III проделал с ближайшим сподвижником Константина Теодором. Он также ослепил и вырвал языки знатным людям в городе Алатри, взбунтовавшемся в поддержку Константина, а еще одного священника, Вальдиперта, который держал сторону лангобардов, ослепил с такой жестокостью, что тот умер от своих ран.

Словом, Стефан III Глазовыкалыватель был типичный представитель тогдашнего римского руководства.

У Стефана, однако, было две проблемы. К его времени влияние лангобардов в Италии чрезвычайно усилилось, и в 755 году они захватили Равенну. Экзархат кончился. Константинопольский император Константин V был занят болгарами и арабами и ничем помочь не мог. У Стефана III в качестве защитника была только одна кандидатура — новый король франков Карл Великий.

Карл Великий был очень выгодной кандидатурой. Во-первых, он, в отличие от лангобардов, находился далеко, по ту сторону Альп, что гарантировало, что в случае союза с ним власть Карла над Римом будет весьма платонической и Стефан и дальше сможет выкалывать глаза тому, кому хочет, а не кому хочет Карл.

Во-вторых, Карл на тот момент был не совсем законным королем. Его отец, Пипин Короткий, представитель рода Каролингов, был всего лишь майордомом, то есть управителем длинноволосых королей Меровингов, тех самых, которые обычно правили бывшей Галлией как проконсулы и магистер милитумы. К середине VIII века н. э. Меровинги утратили реальную силу, и Каролинги играли роль франкских сегунов при бессильных японских императорах.

Пипину Короткому это надоело, и он послал к римскому папе Захарию спросить, кто должен быть королем: тот, кто формально имеет этот титул, или тот, кто пользуется реальной властью. Захарий одобрил притязания Пипина, а предшественник Стефана III, Стефан II, имевший тот веский аргумент стать папой, что он происходил из рода Орсини, — даже съездил к франкам и короновал Карла и его брата.

25 апреля 799 года в Риме случилась очередная разборка. Группа вооруженных людей напала на папу Льва III, повалила его на землю и попыталась выколоть глаза и отрезать язык. Льву III, однако, удалось спастись. Он сумел бежать и обратился за защитой к королю Карлу, который к тому моменту возложил на себя железную корону лангобардов, а также завоевал Саксонию, Баварию и очистил юг Франции, уже совсем было захваченный арабами.

Карл Великий заступился за Льва, решил его дело в его пользу (Льва обвиняли в клятвопреступлениях и блуде) и сопроводил ищущего поддержки прелата в город Рим. 25 декабря Карл Великий и Лев III вместе присутствовали на торжественной мессе в соборе Святого Петра — и тут папа Лев III неожиданно возложил на голову Карла венец и провозгласил его «римским императором» и «Карлом Августом».

«В этот… самый священный день Рождества Господня, когда король, присутствовавший при мессе, поднялся с молитвы… папа Лев возложил венец на его голову, и от всего римского народа исторгся возглас: «Карлу, Августу, венчанному Богом, великому и мирному императору Римлян, жизни и победы»». После этих возгласов папа вознес ему хвалу, согласно обычаю древних императоров, и, сложив с себя сан патриция, он был назван императором и Августом. [5]

Лев III мотивировал свое решение тем, что корона Римской империи в этот момент была вакантна. Дело в том, что в это время на троне в Константинополе сидела женщина — императрица Ирина. Эта достойная дама ослепила своего сына и забрала у него власть, а с точки зрения классического римского права женщина не могла быть императором. Imperium femininum absurdum est. Стало быть, престол империи был свободен — стало быть, она перешла от ромеев к франкам.

Империя по-прежнему оставалась одна и та же. Римская, она же единственная. Но вот только главой ее теперь был не грек, а франк. И помазывал императора на царство не Константинопольский патриарх, а папа Римский.

Тут читатели могут заподозрить что-то не то. В самом деле, папы римские в этот момент не представляли из себя чего-то выдающегося — ни с точки зрения духовных качеств, которые они демонстрировали, ни с точки зрения военной силы, которой они распоряжались.

Рим представлял собой малонаселенные руины, на улицах которых царило дикое насилие и антисанитария. Никакой военной силой город не обладал, вынужден был лавировать между Равенной и лангобардами и еще недавно полностью подчинялся императору в Константинополе. Вся военная сила, которая имелась в распоряжении папы, была достаточна только для того, чтобы выкалывать глаза соперникам. Это была сила шайки разбойников. А сам римский епископ мало отличался от других епископов, правивших в этот момент полусамостоятельными из-за рухнувшей центральной власти городами — Веной, Туром, Миланом и так далее. Статус его не представлял собой ничего сверхъестественного, и авторитетом своим епископство Рима сильно уступало другим древнейшим епископствам — например, Антиохийскому или Александрийскому. Собственно, именно тамошние епископы в знак уважения звались «папами» — слово это имело греческое происхождение (от «паппас» — отец) и к епископу Рима стало прилагаться позже других.

Как мы видим, еще сравнительно недавно — во времена Хлодвига и Сиагрия — франкские, бургундские и вестготские короли искали легитимизации своих завоеваний у престола в Константинополе и обращались за титулами проконсулов, патрициев и магистер милитум именно туда.

Они никогда не обращались в Рим. Они никогда не обращались к епископу Рима. Тем более они никогда не просили императорского титула: и Одоакр, и Теодорих, и Хлодвиг могли с легкостью себя императорами провозгласить, но это не входило в их планы.

На каком основании папа взял на себя такие полномочия? Кто их ему предоставил?

Современники Карла прекрасно знали ответ на этот вопрос.

Это потрясающее по своей силе утверждение содержится в собственноручном письме императора Константина папе Сильвестру, которое внезапно было обнародовано в тот момент. Детали этого письма не оставляли повода для толкований. В нем император Константин сообщал собственноручно и на очень плохой латыни, полной феодального новояза VII–VIII веков, о том, что он заболел проказой и выздоровел в результате крещения.

Письмо содержало поразительные детали заболевания, которые, конечно, мог знать только император. Оказывается, языческие жрецы рекомендовали Константину излечиться, искупавшись в крови зарезанных младенцев. Император собрал младенцев и хотел их зарезать, но, тронутый плачем матерей и детей, отпустил.

Ночью ему явились апостолы Петр и Павел и объяснили, что исцеление император может получить, если найдет папу Сильвестра, который скрывается в каменных пропастях горы Сарепта от ужасных гонений. Константин принял апостолов за богов, но Сильвестр разъяснил ему его заблуждение.

После этого в благодарность за исцеление Константин поставил римского епископа главой над всеми остальными: как священниками, так и мирянами — над всем миром, подарил ему корону, коня, любимый Латеранский дворец и всю западную половину империи, а сам удалился в Константинополь.

Это письмо и был знаменитый «Константинов дар», на основании которого уголовник, сидевший на троне Петра, передал власть над империей от ромеев к франкам. Разумеется, это была фальшивка. Более того, это была фальшивка, вопиющая по своему невежеству и наглости, — в одном ряду с «протоколами Сионских мудрецов» и статьей Путина об украинском вопросе.

Как легко понять, настоящую империю — то есть империю с центром в Константинополе — такое развитие событий не обрадовало.

И в самом деле, это было что-то невиданное. Это как если бы Путин заявил, что выборы президента США прошли с нарушениями, и на этом основании патриарх Кирилл миропомазал бы Путина в президенты США, а в обоснование своего права предъявил бы написанное на чистом русском языке письмо Джорджа Вашингтона Екатерине Великой, уполномочивающее российских патриархов на полное распоряжение титулом американского президента.

Как легко себе представить, императоры в Константинополе были не очень довольны таким фантастическим оборотом дела, и даже биограф Карла Эйнхард сообщает нам о «враждебности, которую это вызвало», и о «негодовании римских императоров». [6]

Обратим внимание, что Эйнхард называет в этом отрывке императоров в Константинополе римскими, то есть таки признает их титул. Это, впрочем, продолжается недолго: именно с этого решения Карла и выходки Льва III между империей с центром в Константинополе и империей Запада начинается глухая рознь, и Libri Carolini, составленная примерно в это время, уже презрительно называет императора в Константинополе Imperator Graecorum, а его империю — Imperium Graecorum. Эту презрительную кличку — «империя греков» — закрепит письмо императора Оттона I, который попросит у императора Никифора II Фоки руки его дочки, но нанесет ему при этом смертельное оскорбление, обозвав «императором греков» вместо «императора римлян». [7]

Парад «третьих римов»

Эта рознь происходит не потому, что перед нами две разные цивилизации. А ровно наоборот — потому что обе цивилизации и обе культуры претендуют на одно и то же историческое место.

Империя может быть только одна. Римская, она же единственная. В Константинополе считают, что империя — их. Наследники Карла, а затем Оттон считают, что империя — их. Это Священная Римская империя, а потом — Священная Римская империя германской нации.

Для объяснения такой необыкновенной передачи власти еще при Карле создается уникальная философия. Она называется translatio imperii, — передача империума.

Империум, согласно этой разработанной первоначально при дворе Карла идее, перешел от римлян к грекам, а потом от греков — к франкам.

А так как ни Каролингам, ни последующим германским императорам так и не удалось объединить Европу под своей властью, то идея translatio imperii начинает немедленно пользоваться бешеной популярностью. Практически каждое европейское государство размером больше наперстка примеряет эту идею на себя.

Она идет в народ. С нее изготавливают копию за копией — как в китайских мастерских изготавливают копии с оригинальной сумочки Гуччи.

Оттон Фрейзингенский сообщает, что империум перешел от римлян к франкам, от них к лангобардам, а от тех — к германцам. Как вы понимаете, Фрейзинген, аббатом которого является Оттон, расположен в Германии.

Кретьен де Труа, уроженец Франции, утверждает, что империум перешел от римлян к Франции, а уроженец Англии Ричард де Бюри в XIV веке считает, что империум перешел от Рима к Парижу, а от Парижа — к англичанам.

На Востоке, естественно, правители тоже не могут остаться равнодушны к тому, что сезон охоты за титулом императора объявлен открытым. Если уж развратник и бабник Лев III, которому чуть не выкололи глаза, может объявить своего заступника императором, чем мы хуже?

Забег претендентов и плагиаторов открыт.

Болгарский царь Симеон I провозглашает себя «императором и автократом всех болгар и римлян» и даже заставляет Константинопольского патриарха венчать себя на царство. Регент Николай Мистик признает этот титул, а во время Второй Болгарской империи в XIV веке ее столица Тырново получает гордое прозвище Третий Рим.

В 1345 году императором сербов и римлян провозглашает себя сербский король Стефан Душан. Третьим Римом теперь становится город Скопье.

Молоденький отпрыск императорской семьи Комниных, уцелевший при взятии крестоносцами Константинополя в 1204 году, бежит к своей родственнице, знаменитой грузинской царице Тамар, и она помогает ему провозгласить «Трапезундскую империю». Трапезундская империя ютится по берегам Черного моря в южной части Крыма и возле Синопа и, разумеется, тоже является единственной законной наследницей славы цезарей. Третьим Римом, таким образом, является Трапезунд. В 1453 году султан Мухаммед, захватив Константинополь, немедленно объявляет себя «Кайсер и Рум», то есть Римским императором. Его титул — это тот самый стандартный титул, которым и именовали турки своих константинопольских противников. Ибрагим-паша в XVI веке считает, что империум перешел от римлян к туркам.

Москва занимает очередь

Здесь мы должны перенести свой взор наконец от болгар, сербов и турок на восток, в средневековую Московию. В ней в 1523–1524 годах старец Филофей пишет два письма, в которых между рассуждениями об астрологии и мужеложестве излагает свою картину истории: «Ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать».

Под Третьим Римом Филофей имеет в виду Москву.

В большинстве российских источников мы можем прочесть, что в этих письмах оригинальный и неповторимый мыслитель Филофей «впервые обстоятельно развивает знаменитую теорию о Московском Царстве как Третьем Риме, хранителе правой христианской веры».

Как мы видим, слово «впервые» звучит как сильное преувеличение, потому что к этому времени в третьих римах успели побывать и Аахен, и Тырново, и Скопье, и даже славный город Трапезунд.

Теория Третьего Рима, равно как и титул «цезарь», «кесарь», сокращенное «царь», который спорадически начинает употребляться на Руси с XI века, систематически со времен Ивана III и, наконец, в 1547 году при коронации официально принимается царем Иваном Грозным, — это отчаянный плагиат.

Эта наша старая знакомая, теория translatio imperii, которая в своем оригинальном виде появилась при Карле Великом. Мы в точности не знаем, кто ее создал: придворное окружение Карла, которое стремилось ко вторичной легитимизации могущественного монарха, отец которого был узурпатором короны, или Лев III, пытавшийся придать череде мелких уголовников, занимавших тогда римский престол, значение, которого они не могли иметь из-за своей политической и военной ничтожности.

Всё остальное — корона Римской империи, которая переходит к англичанам, французам, немцам, болгарам, сербам, туркам, обитателям жаркого Трапезунда и заснеженной Москвы, — это был политический секонд-хенд. Копия Гуччи, изготовленная в потогонной мастерской третьего мира. И сложно сомневаться, что Филофей, при всем своем безграничном невежестве, свойственном обитателям тогдашней Московии, прекрасно знал, откуда он теорию заимствует. Буквально каждый народ и народец в это время претендовал на то, чтобы стать Третьим Римом.

Теория translatio imperii была заимствована Россией дважды. Первый раз — сразу после взятия Константинополя, когда великие князья Московские стали называть себя «кесарями», то есть царями. И второй раз — 22 октября (по старому стилю) 1721 года, когда по окончании Северной войны Петр I по прошению сенаторов принял титул Императора Всероссийского.

Главным идеологом этого политического секондхенда был Феофан Прокопович, уроженец Киева, ректор Киевской академии, архиепископ Новгородский, первенствующий член Синода.

О том, что Прокопович изобрел свою теорию сам, даже речи идти не может. Он был фантастически образованный по тому времени человек. Он учился в Киеве, потом в Лемберге (Львове), Лейпциге, Халле и Йене, а в 1701 году в Риме поступил в иезуитскую коллегию св. Афанасия. Папа Климент XI предлагал ему остаться в Вечном городе, но Прокоповича ждала еще более высокая карьера.

Он вернулся в Киев и стал посвящать свои труды гетману Мазепе, но после Полтавы передумал и немедленно написал панегирик Петру, который по приказу российского царя сам же и перевел на латынь.

Почувствовав, куда ветер дует, Прокопович сделался сторонником самого неограниченного самодержавия и цезарепапизма, каковой принцип он и отстаивал во всех своих творениях. Именно Прокопович становится автором концепции триединого русского народа — Малые, Великия и Белыя Руси.

Этот российский Торквемада равно удачно сочинял и латинские вирши, и инструкции по ведению пыточных допросов.

Это с легкой руки Прокоповича император Петр I не просто подражал Римской империи, учреждая Сенат и Синод, — он возрождал Римскую империю. Власть над империей перешла от римлян к грекам, а от греков не к франкам, а к русским. И мы можем с уверенностью утверждать, что нет ни единого шанса, чтобы выпускник иезуитского колледжа в Риме Феофан Прокопович сочинил эту идею сам.

От империи — к империям и империалистам

Во всё время нашего повествования было одно слово, которое мы ни разу не произнесли и которое нам не понадобилось. Это слово — Византия.

Не только мы, но и никто из упомянутых нами королей, пап, государей, идеологов не называл страну, столицей которой был Константинополь, Византией. Даже после того, как в 800 году Аахен и Константинополь поссорились навсегда и франки заявили, что Римская империя перешла от греков к франкам, всё равно никому в голову не пришло назвать эту страну Византией.

Когда ее хотели выбранить, ее называли греческой империей. Но не Византией.

Как появилось название «Византия»?

Вернемся к империи, которую мы оставили на полпути, — империи Карла Великого.

Эта империя быстро оказалась раздроблена не потому, что Карл был плохим организатором, а потому, что новый феодальный строй, который возникал в Европе, не способствовал формированию бюрократических империй с абсолютной властью монарха, ограничиваемой только удавкой, и абсолютной же коррупцией чиновников.

Военной основой войска Карла был тяжеловооруженный рыцарь, с конем, мечом, седлом, стременами и доспехом, который стоил так дорого, что в натуральной экономике, почти не имевшей денег, единственным способом содержания такого рыцаря было наделение его землей и сервами, а фактически — делегирование ему части власти сеньора, права сбора налогов и права совершения суда, а также права ведения частной войны до тех пор, пока она не затрагивает права самого сеньора.

Потомков Карла во главе империи в 962 году сменили потомки Оттона I, но феодальный характер империи к этому времени только укрепился. Вдобавок духовный и идеологический центр империи, который находился в Риме, не совпадал с ее физическим центром в Германии. Папы неизменно враждовали с императорами, и борьба между этими двумя силами, равно несовершенными и равно коррумпированными, заметим, и спасла, по меткому замечанию историка Фердинанда Грегоровиуса, свободу Европы.

Вместо того чтобы снова объединиться, как воссоздавшийся после варварских вторжений Китай в эпоху династии Тан, Европа окончательно распалась на государства, земли и города, и там, где центробежные силы действовали особенно жестко — в Италии и Германии, — дробление было максимальным.

Империя франков превратилась сначала в Священную Римскую империю, а потом в Священную Римскую империю германской нации.

В 1804 император Священной Римской империи Франциск II объявил себя также австрийским императором, а в 1806 году, когда после побед Наполеона большая часть немецких государств перешла под протекторат Французской империи, Священная Римская империя была вовсе распущена.

В 1871 году, после победы над Францией, прусский король Вильгельм I был провозглашен в Версале «германским императором». Созданная Германская империя официально называлась «вторым рейхом».

Первым рейхом была Священная Римская империя германской нации, распущенная в 1806 году. Спустя пять лет после этого, в 1876 году, Бенджамин Дизраэли объявил английскую королеву Викторию императрицей Индии, и с этого времени термин «империя» окончательно потерял своего оригинальное значение.

В это время даже придумали словечко «империализм» — как высшую и последнюю стадию развития капитализма. Буквально все первостепенные европейские державы в этот момент — Франция при Наполеоне III, Германия, Австрия, Россия, Великобритания — норовили стать «империями».

Термин оторвался от своих римских корней, ушел в свободное плавание и отныне де-факто означал просто большую страну, желательно многонациональную.

Но как на свет появился термин «Византия»?

Как придумали Византию

«Византий» было древним именем Константинополя, и это имя собственное, а чаще — образованное от него прилагательное спорадически возникало на страницах самых разных текстов и даже, возможно, в названии дошедшей до нас только в отрывках истории Приска Панийского, константинопольского чиновника V века н. э., которая называлась то ли «готская история», то ли «византийская история».

На медальоне, отлитом Констанцо де Феррара для султана Махмуда II, значилось в числе прочего Byzantii imperator — но это, разумеется, не означало Махмуда II, императора страны Византии. Это означало, что столица Махмуда — Стамбул, он же Византий. Точно так ж в Библии царь Иудеи называется царем Иерусалима, а царь Израиля — царем Самарии.

В середине XV века, вскоре после падения Константинополя, афинский историк Лаоник Халкокондил написал историю последних 150 лет Восточной империи. Лаоник был неоплатонист и филэллин, и привычка Восточной империи идентифицировать себя с Римом была ему отвратительна.

Вся суть теории филэллина Лаоника заключалась в том, что империя с центром в Константинополе была не римской, а греческой и ее подданные были не ромеи, а греки. Эллинизируя и эстетизируя старину, Лаоник называл Константинополь Византием, его правителя — царем Византия, а его подданных — византийцами. Византийцы, согласно Лаонику, были наследниками Диониса, Геракла и Александра Македонского, а не каких-то там западных невежд.

«История» Лаоника широко разошлась на Западе, и в 1562 году ученый-гуманист Иероним Вольф опубликовал очередной перевод Лаоника на латынь. Томик состоял из четырех историй: самого Лаоника, Иоанна Зонары, Никиты Хониата и Никифора Грегоры. То ли Вольф, то ли его издатель назвали весь том Corpus Historiae Byzantinae. «Сборник по византийской истории».

Если учесть, что предыдущие издания Зонары и Хониата никогда не носили этого имени, словечко «византийский», вероятно, было заимствовано у филэллина Лаоника.

Интерес к истории поздней Римской империи на Западе в это время был весьма высок, и в 1648 году в Париже Людовика XIV, по поручению Кольбера, иезуиты во главе с отцом Лаббе начинают публиковать 24-томный труд, в котором они печатают Иоанна Зонара, Никиту Хониата, Никифора Грегора, Прокопия Кесарийского, Феофилакта, Анну Комнину, императора Константина VII Порфирогенета, императора Иоанна VI Кантакузина и прочих историков поздней Римской империи. Это была огромная работа, которая продолжалась до 1711 года, когда вышел последний том. Как и текст Иеронима Вольфа, этот труд называется: De historiæ byzantinæ scriptoribus.

Используют его, конечно, далеко не все. К примеру, в это же самое время знаменитый просветитель, гуманист и королевский казначей Луи Кузен переводит часть этих историков на французский и издает их в 1672–1674 годах в восьми томах под названием Histoire de Constantinople depuis le règne de Justin jusqu’à la fin de l'Empire, traduite sur les originaux grecs par Cousin.

Обратим внимание: Кузен, один из основателей Французской академии, называет этих историков историками «империи». Не «греческой империи» и даже не «римской империи», а «империи» просто. С точки зрения Кузена, «империя» на свете существовала только одна: римская, она же единственная. В том же 1711 году, когда выходит последний том 24-томного собрания, еще один гуманист, хорват, Ансельмо Бандури, переводит на латынь еще несколько рукописей, которые он публикует в Париже в двух томах под названием L'Imperium Orientale, то есть «Восточная империя».

Вслед за этим в 1718 году Бандури публикует трактат по нумизматике восточной империи и называет его Numismata imperatorum romanorum, depuis Trajan Dèce jusqu’au dernier Paléologue, (Paris, 1718, 2 vol. in-folio), то есть «Монеты римской империи, от Траяна до последнего Палеолога».

Итак, еще в XVIII веке государство с центром в Константинополе называется «империей», «римской империей», «восточной империей», «империей греков», и реже его история называется прилагательным «византийский».

XVIII век — век Просвещения, науки и возрождения классической литературы. В этот век вся элита — от Вольтера до Екатерины Великой — с упоением читает Плутарха и Тита Ливия и, разумеется, не может не задумываться: как так получилось, что блистательная античная цивилизация рухнула в тьму средневековья?

Плоды этих размышлений первым публикует Монтескье в 1734 году в своем трактате «Размышления о причинах величия и падения римлян». Монтескье, заметим, интересует вовсе не падение Константинополя. Его интересует куда более важный вопрос: как получилось так, что наследники Цезаря и Августа измельчали до состояния мышей и исчезли из истории?

Его размышления начинаются с расцвета Рима и кончаются падением Константинополя. Юстиниан, Юстин, Тиберий и Маврикий для Монтескье — римские императоры. Он начинает называть империю «греческой» только со времени императора Фоки (602–610 гг.). «История Греческой империи (так мы будем называть в дальнейшем Римскую империю) есть не что иное, как непрерывная цепь возмущений, мятежей и предательств», — пишет Монтескье.

Труд Монтескье оказывает величайшее влияние на другого историка, и между 1776 и 1788 годами Эдуард Гиббон публикует знаменитую The History of the Decline and Fall of the Roman Empire — «Историю заката и падения Римской империи».

Гиббон рассматривает историю империи с 98 по 1590 годы н. э. Главная тема Гиббона — это раковое перерождение всех социальных институтов некогда гибкого и свободного государства. Он называет подданных этого государства греками, а двор — византийским, но империю Гиббон не называет «Византией» никогда. Это противоречит самому смыслу его труда.

Век Просвещения очень интересовался закатом Римской империи и с удовольствием описывал триумф коррупции, невежества, религиозного догматизма и мракобесия в ее последние века, но «Византии» он не знал. «Еще не было никакой «истории Византии», только византийская история», — замечает Энтони Калделлис. [8]

Употребляя термин «греческая империя», западные авторы, по сути, следуют словоупотреблению Libri Carolini и Оттона I. Этого вполне достаточно для их целей.

Когда меняется ситуация? Только в конце XIX века, и, если быть более точным, она меняется во время Крымской войны в связи с Восточным вопросом и явным желанием российских императоров захватить Константинополь, освободить балканских славян и греков от ига турок и устроить из Российской империи настоящую Римскую, по завещанию Екатерины.

Это «завещание» окружено большим количеством легенд, и утверждение о том, что Россия стремится к контролю над проливами, часто описывается в российской истории как пример «русофобии». Возразим: вся политика Российской империи не оставляла сомнения в том, что одной из ее главных военных и внешнеполитических целей было расчленение Османской империи, возвращение Стамбулу названия Константинополь и освобождение от турецкого ига как балканских славянских народов, живших на территориях, контролировавшихся Восточной империей, так и других христианских народов: греков, армян, ассирийцев и христиан-арабов, во множестве населявших Малую Азию, — с последующим, разумеется, правлением всем этими народами или прямо, или через сателлитов.

Достаточно сказать, что тотальная этническая чистка, устроенная черкесским племенам, проживавшим на берегу Черного моря, имела смысл только как способ обеспечить проход по суше до Константинополя.

В случае, если этот план был бы реализован, значительная часть Ближнего Востока сейчас была бы христианской так же, как христианскими остались Балканы; в случае, если этот план провалился бы полностью и освобождение Балкан бы не удалось, проживающие в них народы, вероятно, подверглись бы в начале XX века такому же геноциду, как армяне, греки и ассирийцы.

Так или иначе, Франция, Англия, Австрия и чуть позже Германия с опасением наблюдали за попытками Российской империи уничтожить Оттоманскую порту и делали всё, чтобы сохранить жизнь «вечному больному Европы».

Одним из идеологов этого движения был историк и публицист Якоб Филипп Фальмерайер (1790–1861), автор «Истории Трапезундской империи» и неутомимый путешественник по турецкому Востоку. Путешествовал он, кстати, вместе с русским графом Александром Остерманом-Толстым и, по слухам, за некоторые прегрешения, совершенные в турецких тогда Афинах, был подвергнут изысканному наказанию рафанидосиза — то есть вставлению в задний проход редиски за совершение некоторых преследуемых тогда грехов.

С точки зрения Фальмерайера, Россия не просто пыталась восстановить Восточную империю. Эта Восточная империя и была славянской! Варвары-славяне и вытеснили еще в V веке н. э. исконное греческое население этих земель, отчего, собственно, империя так и деградировала. Дело было вовсе не в коррупции, невежестве и государственном устройстве, как полагали Монтескье и Гиббон. Дело было в расе!

Фальмерайер был буквально одержим расовым вопросом.

Нечего и говорить, что при таком подходе никакой ни Римской, ни Греческой империи в Константинополе не было. Там было какое-то опустившееся государство славянских недочеловеков. Его-то Фальмерайер и называл Византией.

Эти идеи нашли себе благодатную почву во время Крымской войны, которую Англия и Франция вели против России в защиту Османской империи. Если до этого идея греческой независимости и даже восстановление греческого государства с центром в Константинополе пользовались в европейской политике большим спросом, то Крымская война с этим покончила.

Новая парадигма предполагала, что восстанавливать придется не греческое государство, а какую-то заплесневелую Византию.

Именно после Крымской войны мы видим, пишет Энтони Калделлис, «как на Западе падает число упоминаний «греческой империи» и растет частота, с которой «Византия» и «византийцы» употребляются как существительные. Этот выбор, в котором мы ныне живем, был так же окрашен политикой, как тот, что был сделан в девятом веке, когда восточную империю начали называть «империей греков». Оба они были попытками отказаться видеть в империи то, чем она была, и наклеить на нее ярлык, нужный для западной политической идеологии. Переход от «империи греков» до «Византии» был постепенным, но был в целом завершен к началу XX столетия. Если учесть, что более ранний термин и его парадигма довлели над представлениями Запада в течение тысячи лет, эта перемена была необычайно быстрой». [9]

Еще в 1870 году Альфред Рамбо издал труд под названием «Греческая империя в X веке». Представитель следующего поколения историков, Гюстав Шлюмбергер, в 1890 году издает первый том L’epopee byzantine. В этом первом томе он употребляет название «греки» в два раза чаще, чем название «византийцы», к третьему тому оба слова употребляются равно часто. А уже в мемуарах Шлюмбергера, законченных в 1920-х годах, слово «греки» встречается только однажды. «Что-то фундаментальное изменилось во время его карьеры, — пишет Калделлис, — хотя он ни разу не объясняет этого изменения письменно».

Многие историки продолжают упорствовать: Дж. Б. Бери не устает повторять, что новый искусственный термин «Византия» не подходит для описания того, что и было Римской империей [10], но поле быстро кристаллизуется. В Мюнхене появляется академическая кафедра, занимающаяся Византией, в 1892 году начинает выходить Byzantinische Zeitschrift.

«Именно под влиянием Крымской войны, — пишет Калделлис, — что не все понимают, создалось новое различие между «византийским/Византией» и «греческим/Грецией» благодаря контексту, сделавшему «империю греков» политически токсичным термином для ведущих сил Европы». [11]

***

История и политика — это две разные вещи.

Перетолковывание, выдумывание и даже просто использование истории для обоснования текущих политических решений происходило на протяжении всей истории человечества.

Римляне продолжали называть свое крайне деспотическое государство «республикой», владыки в Константинополе продолжали называть свою империю «римской», делая вид, что со времен Августа в ней ничего не изменилось, придворные Карла Великого сочинили историю о том, что власть над империей перешла от греков к франкам, а во время Крымской войны Фальмерайер сочинил никогда не существовавшую «Византию». Всегда, как мы видим, «византийство» было вещью крайне токсичной, а в XX веке такого рода практики неизменно являются важнейшей составной частью фашизма.

Они ничего не говорят о подлинном прошлом. Но они много говорят о политическом настоящем.

Рим, увы, был один: Рим первый, он же последний, как осетрина в романе Булгакова. Все остальные Римы были тухлые.

В этом смысле интересно одно. Как я уже сказала, никакой «Византии» на свете не существовало. Слово «Византия» с самого начала было политически заряженным термином, специфически обозначавшим коррумпированное, деградировавшее, погрязшее в невежестве и в конечном счете нежизнеспособное государство в Константинополе.

Тот факт, что современные российские мракобесы подняли этот термин на флаг, много говорит как об их научном невежестве, так и об их политических идеалах.

В любом случае трудно сомневаться, что с их курсом Россию действительно постигнет судьба Византии.