«Я, наверное, один такой! В самолете везли раненых. На носилках, положив их поверх опущенных кресел. Перегруза не было, но и мест свободных — тоже. Тогда я взвесился на багажных весах, оплатил себя как багаж, и летел по багажной квитанции, на которой было написано: «Живность». Ну кто еще так может?»

Алик Мнацаканян был один такой. «Был» — то есть ушел 7 ноября. Тем, кто знал его давно, в это трудно поверить. А тесно общавшимся с Аликом в последний год — год, который ему подарили врачи, ужасный год, — трудно держать лицо в трауре. Слишком много всего вспоминается, не выстраивается некролог. Получается какой-то набор баек. Пусть будут байки Алика.

Возвращение в Москву

Как-то ясным солнечным осенним днем возвращался Мнацаканян домой в Москву из командировки, из Абхазии. И на подходе к своему дому видит: одна толпа убегает, другая догоняет, и одни в других стреляют. Один из догоняющих падает, и Алик бросается оказывать первую помощь. Как-никак медик, а по натуре — спасатель. Их обступают глумливые коллеги-журналисты, и комментируют: «Вот, корреспондент «Московского комсомольца» перевязывает корреспондента газеты «День»!» Действительно, в роли пациента — Влад Шурыгин. А у Алика еще голова забинтована — повязка «шапка летчика». И день такой — 3 октября 1993 года…

Дальше толпы штурмуют мэрию, гостиницу «Мир», идут походом на Останкино, а Алик с чувством исполненного долга и отснятыми в горящем Сухуми пленками идет домой. В Серый дом, который прямо за Белым. И не то чтобы его там ждут: уже принеслась весть, что сгинул, — а он отделался «шапкой летчика». Встречают, крики, объятия, то, се, вечер, ночь… А на рассвете слышен шум техники и выстрелы. Подъем, влетает в одежду, хватает кофр с фотоаппаратом, выскакивает на улицу, начинает снимать. А наступающий ОМОН, — вот неожиданность! — желает быть не объектом, а субъектом: самого — мордой в асфальт, аппарат — вдребезги, пленки — засветить. Так что от той абхазской командировки Алика, почитай, ничего не осталось…

Хотя нет, осталось: «Впервые восхитился его журналистским талантом и храбростью, когда читал его корреспонденции из истекающего кровью окруженного Сухуми. Эту высокую планку правдивой военной журналистики он пронес через всю жизнь…» — пишет мой старый друг.

Встреча с Эстемировой

Эта знаменитая фотография сделана в 1992 году у села Чермен в Пригородном районе, уже после того как введенная сюда армия закрепила итоги этнической чистки: десятки тысяч ингушей были вновь изгнаны.

Тогда Алик впервые встретил Наташу Эстемирову. Не знаю, рассказывала ли она сама эту историю. Не знаю, записан ли где-то рассказ Алика. Так что будет в моем пересказе.

Наташа, простая грозненская учительница, как это часто потом с ней бывало, приехала в Пригородный район, еще не зная, что и как она будет делать. Ситуация-то аховая: людей грузят в автобусы и увозят в заложники. И не факт, что они вернутся, что их вообще найдут. Так и случилось: сотни людей были убиты, сотни — числятся пропавшими без вести.

И вот Наташа подходит к одному такому автобусу, представляется сотрудницей Красного Креста и заводит разговор с теми, кто заложников в автобусе охраняет. Разговор о том, что так нельзя и почему так нельзя. Так, как учительница умеет говорить со школьниками. Убедительно и доходчиво. И — о чудо! — убеждает. До боевиков доходит. Они отпускают заложников.

Алик рассказывал об этом с восторгом, с ощущением чуда. А лет десять–пятнадцать спустя я сам не раз поражался этому Наташиному умению войти в ситуацию.

«Друг вытащит тело…»

В Первую чеченскую были востребованы и его основная журналистская специальность, и навыки младшего медперсонала. Алик санитарил в госпиталях. Разное общение. Выучил українську мову, наизусть шпарил «Энеиду» в переводе Котляревского. Много чего можно вспомнить и рассказать о той его работе.

В апреле 1996 года Алик вывозил из Чечни, из села Гехи, тело убитой Нади Чайковой, корреспондента «Общей газеты». 15 марта Надя ушла в сторону села Самашки, которое — уже второй раз! — брали федеральные войска. Известно, что она вошла в село. Известно, что вышла оттуда вместе с отрядом боевиков. А потом, 30 марта, ее тело было найдено на окраине села Гехи. Она была убита выстрелом в голову, при этом стояла на коленях. Село тогда контролировал отряд Доку Махаева — в этом секторе он был уполномоченным Департамента государственной безопасности Ичкерии. Алик Мнацаканян искал, нашел, вывез и похоронил Надю.

Как-то он обронил: «Чем друг отличается от товарища? Товарищ выроет могилу. Друг вытащит тело…»

Многих не нашли, не вывезли, не похоронили.

Алик против Рогозина

Какое-то время Алик Мнацаканян работал в газете «Россiя». Потом ушел.

…Сам себя он шутя называл «нерусским» и похлеще, но нацистов не терпел. Как-то в Одессе на базаре на вопрос про какое-то кавказское блюдо: «что это?» бабка-торговка ответила ему: «Звірина їжа» (еда). Алик рассвирепел: «А ничего, что я — армянин?» — на что последовало примирительное: «Який ти вірмен? Ти ж наш рідний одеський жид!» Тут обошлось.

…Но когда в газету был назначен новый главред, который на первой же летучке упомянул «черно*опых», Алик тут же врезал ему по морде и тут же написал заявление об уходе.

Получившего по морде главреда звали Дмитрий Олегович Рогозин.

ОБЖ на Соловках

Алик преподавал ОБЖ в 192-й московской школе. Водил в походы по правильным местам: «На Соловках идем мы по берегу, а навстречу со своими детьми — Татьяна Михайловна Великанова…» Татьяна Михайловна, когда-то «исполнительный директор» «Хроники текущих событий», после освобождения из лагеря занялась не менее важным делом: учила младшие классы математике, прочим предметам и вообще жизни.

Алик тоже учил детей жизни. В чеченских командировках, когда останавливались у Наташи Эстемировой, учил ее дочь Лану. Он вообще хорошо ладил с детьми, со своими и с чужими. Кажется, чужих для него не было. Всё просто: он воспринимал их всерьез, как равных. Говорят, это необходимый навык хорошего педагога. Алик был хорошим педагогом.

Лифт в Грозном

Во вторую Чечню Алик уже больше работал как правозащитник. Как-то раз, году в 2006-м, они с Таней Локшиной опрашивали на предмет всякой социологии командированных в зону «контртеррористической операции» милиционеров — вот ведь были времена! И всё бы ничего, но на перекрестке трассы «Кавказ» и Шатойской трассы на блок-посту оказались не склонные к общению менты из Башкирии, которые наших «социологов» задержали. Прикопавшись к тому, — странные люди! — что у Алика нету с собой командировочного удостоверения. И сдали их по принадлежности в РОВД Грозненского сельского района.

Там подошли к делу ответственно, и группа немедленного реагирования — упакованные в бронежилеты и прочее гоблины — двинулась с Аликом на УАЗе-«буханке» из Толстой-Юрта по месту временного пребывания командировочных, в квартиру Наташи. Время было позднее, города гоблины не знали, а в этих кварталах на Олимпийском вдобавок размещалось подразделение кадыровского Нефтеполка, перегородившее улицы как шайтан на душу положит. Алику пришлось быть штурманом.

Но вот они тихо подъезжают на место, и главный гоблин жестами, на языке глухонемых гоблинов, объясняет: трое со мной, остальные ждут. Гоблины кивают, всей толпой бросаются ко входу, стукаются друг о друга и о металлическую дверь… Грохот, шум, главный гоблин орет: «Идиоты, трое со мной, остальные заняли позицию и ждут!»

В Наташином доме был тогда единственный в Грозном работавший лифт. Но вот беда: Алик тогда был мужчина видный, и в лифт вместе с ним вместились только главный гоблин и ещё один. Двери закрывается, шайтан-машина проезжает пол-этажа и застревает. Гоблины в панике: один ковыряет двери стволом автомата, второй выхватывает зачем-то гранату… Лифт, поняв опасность, сам спускается вниз и освобождает героев.

Они идут пешком на верхний этаж, в квартире находят командировочное, учиняют осмотр, то, се… И, выйдя на площадку, видят свой личный состав, который должен был охранять подходы от коварного врага. Они всё это время катались на лифте! Главный гоблин в крик, а ему: «Погоди, начальник, не кричи, дай впечатление получить! Мы же такого никогда не видели!» Действительно, парни выросли на войне…

А по возвращении в РОВД всё становится серьезно: Алика и Таню собираются сдавать в ФСБ. Связи у них почти не было — телефон отправил пару СМСок, дальше батарея сдохла. Совсем невеселая история по тем временам. Но их друзья применили «боевую магию», и когда менты уже были готовы передать наших героев прибывшему наряду «фейсов», на место явились мрачные чеченские спецназовцы ГРУ с двумя ящиками коньяка. Выдали по ящику каждой из сторон этого предприятия и забрали у них социологов.

Главный спецназовец уже готов был отпустить их. Но главный из грозненских сельских ментов решил прочитать лекцию на тему «какие правозащитники плохие», и пусть, мол, валят из Чечни к себе… И тут Алик начал на него орааать!..

…После этого Алик говорил, что знает себе цену: ящик коньяка.

Родственник в Гори

…Летом 2008 года Алик с Варей Пахоменко путешествовали по Кавказу. В Южной Осетии дело шло куда-то не туда: обстрелы Цхинвала усиливались, посты были закрыты. Но разве это могло помешать? Пройдя в село Авневи, они сели в автобус, ходивший до Гори. На постах попутчики всячески их прикрывали. Но прогулку наших героев по Гори прервала полиция безопасности: задержание, допрос. Дальше — как обычно в Гори: по ходу допроса выяснилось, что Алик, армянин тбилисского разлива, приходится своему собеседнику родственником. То ли четвероюродным, то ли вообще троюродным. Дальше случилось длительное обстоятельное грузинское гостеприимство, после чего Алика и Варю бережно вернули на мятежную территорию.

Впрочем, удивляться нечему: у меня в Гори родственников нет, но общение с полицией даже в периоды бдительности всегда заканчивалось примерно так же…

Вино без хлеба

Спустя несколько недель Алик оказывается в тех же местах уже совсем по другому поводу: война. Вместе с коллегами они движутся в Цхинвал с севера. Движутся вместе с колонной военной техники, а больше стоят с колонной, — объехать ее невозможно. Справа и слева горят спешно оставленные жителями грузинские анклавные села — Курта, Кехви, Тамарашени. Остается только фиксировать это преступление. К дороге жмутся обожженные старики, которых забыли, — полыхает, жар нестерпимый. Села грабят и поджигают тоже движущиеся с севера мародеры, «ополченцы», «бойцы второй линии», — войны им не хватило, зато покуражиться… На обочине стоят и ждут сотрудники вновь образованного Следственного комитета. А дома продолжают поджигать. Алик начинает орать на следкомовца: мол, делай что-нибудь! Реагируй! Хоть делай вид! Тот лениво отвечает: «Пусть хозяева домов сначала напишут заявления…»

Командировка была «веселая» еще и потому, что началась «гуманитарная катастрофа»: не было муки, не было хлеба. Но было в изобилии вино и мясо. И местные, пережившие несколько дней августовской войны, охотно были готовы разговаривать с гостями только за столом. Неизменно упирая на «гуманитарную катастрофу». Алику пришлось «работать печенью», чтобы остальные оставались в сознании, могли продолжать опросы, интервью. Связи почти нет, звонок ночью: «Ну где вы?» И голос Алика: «У нас тут гуманитарная катастрофа…» — это стало мемом.

Впрочем, совсем скоро ситуация настолько успокоилась, что за дело взялся местный Комитет государственной безопасности (тут Контора название не меняла), и пошли совсем другие приключения.

«Хамье! Зачем вам подорожная»

Дальше так писать не получается: время, наверное, изменилось, «не читки требуя с актера». На Майдане Алик присутствовал и как правозащитник, и как журналист, и как медик. В высказываниях об украинских делах он был крайне резок. Ему можно: в отличие от «диванной сотни», слова у него не расходились с делами.

Был Крым. Наш общий друг Костя сейчас на фронте, но написал в фейсбук (вот перевод): «Холодной мартовской ночью 2014 года мы с Аликом и еще двумя коллегами преследовали колонну российских военных, которые окружали украинские воинские части в Крыму. Русским это не понравилось, они заблокировали нашу машину, понаставляли на нас автоматы, заставили нас выйти и разложиться на капоте. Не вышел только Алик. Сказал им, что они х*й пойми кто и что выполнять их приказы он не собирается. Бойца, который полез за ним в салон, руками и ногами выпихнул обратно. Когда тот достал штык-нож и начал размахивать перед лицом Алика, он довольно экспрессивно сказал чучелу, сколько войн прошел и что думает о его угрозах. На этом атака неожиданно завершилась: они растерялись и на минуту реально зависли, не понимая, как действовать дальше. Быковать больше не решились. Порезали нам колеса тем самым штык-ножом и канули в ночь.

Жаль, что в России таких, как Алик, почти не осталось».

Костя не приводит дословно фразу, поразившую «невежливых людей»: «Хамье! Вы неграмотны, зачем вам подорожная?» С Аликом можно было говорить цитатами из Стругацких…

До самого конца марта 2014-го он помогал эвакуировать украинских военных из Крыма в Херсонскую область.

Прощай, брат-храбрец. Ты тридцать лет шел по этому анизотропному шоссе — туда, где скелет фашиста, прикованный к пулемету, и взорванный мост. Дальше мы сами.