Открывается фильм идиллическим пейзажем: тихий лес и горы, освещенные прозрачным восходом солнца. Лисенок сосет молоко матери. Камера устремляется к просвету, куполу неба между верхушками деревьев, как у Бондарчука в «Войне и мире» или в фильмах Терренса Малика. Только потом дымка рассеется, открывая бесконечную панораму: промерзшая бурая от крови земля, усеянная телами. Тишину прервет шквал лютого боя, тьма ворвется в свет, в космос природы, взывающей к покою и миру.

…17-летние мальчишки подделывают подпись родителей — только бы на фронт! Замучились ждать: третий год войны. В школе впавший в ура-патриотический раж учитель Канторек вдохновляет на подвиги толпу старшеклассников: «Вы железная молодежь Германии! Кайзеру нужны солдаты, а не дети!» Сомненья прочь, нерешительность уравнена с предательством родины. Во Фландрию! В бой! За кайзера, за бога, за отечество! И вот уже мальчишки в больших касках вычерпывают из окопов ледяную грязную жижу, не чувствуя рук, потом падают в нее; замерев от страха, лезут под дождь пуль из окопа, подгоняемые штыком офицера: вперед, вперед, через трупы других солдат.

«Что-то я не так себе это представлял», — растерянно повторяет новобранец.

Так начинаются фронтовые злоключения юного солдата Пауля Боймера, отправившегося добровольцем на фронт вместе с верными друзьями-одноклассниками. Он будет терять их одного за другим. Страшно и глупо… Пока не потеряет себя.

Антимилитаристский роман Ремарка, написанный в жанре дневниковой прозы от первого лица и опубликованный во встающей с колен Германии в 1929-м, прогремел на весь мир. Был запрещен в ряде европейских стран и чуть ли не мгновенно воплощен на экране Голливудом. Экранизация Льюиса Майлстоуна, удостоенная двух «Оскаров» в 1930-м, считается канонической, версия, снятая в 1979-м Делбертом Манном, откровенно цитировала классический майлстоунский фильм.

Сравнивать картину Эдварда Бергера («Ваша честь», «Германия 83» или «Телефон полиции — 110») с романом или другими экранизациями — дело безнадежное. Это авторская интерпретация, бесстрастно вычеркивающая целые главы (как, например, отпускная жизнь героя — чужого в мирной жизни), полностью сосредоточенная на главном — круговерти кровопролития и хаоса. Снятое на немецком языке несколько монотонное, но страстное кино Бергера — возвращение к почти забытому «вопросу вины», к осознанию катастрофы, которую несет война, разрушающая природу человека.

Окопная правда, увиденная глазами подростка, — невыносимое впечатляющее хоррор-шоу и художественное свидетельство, от которого невозможно оторваться. Бергер сохранил главное достоинство романа — обжигающий эффект присутствия. Его Боймер — свидетель и участник бесконечных и безнадежных атак, кровопролитных боев на «красной линии» за несколько метров разоренной ничейной земли. На наших глазах разворачиваются экспрессионистские батальные сцены, тела разрываются на куски плоти, это мы погружаемся в адское дымное пространство, превращающее живых в призраков, утопающих в грязи или застывших на ледяном насте. Ошарашивает остервенелость рукопашных боев.

Но Бергер, наследуя жесткой эстетике Элема Климова в «Иди и смотри» и экзистенциальным размышлениям Малика в «Тонкой красной линии», пишет свое мегаполотно (почти два с половиной часа) маленькой кистью, сосредотачиваясь на цепких деталях, демонстрирующих кошмар, бессмысленность и рутину войны. Войны как широкомасштабной индустрии по производству смерти. Это ощущение создает и механическая музыка Фолькера Бертельсманна, скрежещущая, как заводской конвейер, воющая, насыщенная зловеще хрипящей электроникой и ударами малого барабана, звучащими как выстрелы.

Вот идет гигантская стирка после битвы. В чанах ворочают тяжелые шинели, сливают красную воду. Вот швейные мастерские, здесь мастерицы штопают прорехи — отверстия от пуль на выстиранных шинелях. На одной бирка с надписью: «Генрих». Этого случайного солдата камера выхватит в первые минуты боя. Через минуту убитый Генрих свалится замертво. Паулю дадут чистую шинель с чужим именем. Ошибка? Конечно! Унтер-офицер быстро срывает этикетку с именем.

Гигантский спортивный зал завален зеленолицыми трупами отравленных газом, не успевших натянуть маски. Так пойдет дальше — в Германии никого не останется. Но цепь новых солдат из резерва на общем плане ползет по брустверу, как муравьи. В какой-то момент и Пауль станет сборщиком жетонов погибших — сборщиком смерти.

Война изматывает жизнью в воронке гибельного абсурда. Холод, голод, страдания в заполненных водой окопах, усилия выживать в каждом смертоносном дне и часе стирают различия между солдатами. Они пушечное мясо, обреченные на смерть самыми разнообразными способами, которые предоставляет современная война. Им приказано удерживать рубежи любой ценой под сильным и разрушительным артиллерийским огнем, противостоять танкам, самолетам, задыхаться от газа.

По хрусту очков на резинках Пауль догадается о смерти забавного умника Людвига. Другой солдат режет себе горло, чтобы не умирать мучительно от ран. Третий товарищ сдается и сгорает факелом, подожженный огнеметом. Погибнет и самый витальный, тот, что постарше, — Кас (Альбрехт Шух), душа отделения, веселый хитрюга. Это ему удастся украсть у французского фермера гуся и накормить всё отделение.

Сценарий Бергера, Лесли Патерсон и Яна Стоукелла фокусируется на медленной дегуманизации милого юноши Пауля Боймера — рядового войны.

Война вместе с грязью и песком просачивается в поры, ломает психику, ожесточает. Незаметно в милом юноше просыпается беспощадное звериное мертвое начало. На лице пропечатывается скучное отупение цельнометаллического солдата. В бешеном бою он рубит голову противника саперной лопатой. Попав в одну воронку от бомбы с французом, колотит его ножом. Француз долго мучительно стонет, и в озверевшем подростке Пауле просыпается человеческое. Он поит француза водой из лужи, смотрит его документы. В безымянном враге распознает человека, к тому же из его сословия: печатника Жерара, не расстающегося до последнего часа с фотографией жены и дочки.

В предыдущих экранизациях в роли Пауля снимались харизматичный большеглазый Лью Эйрс и красавчик Ричард Томас. У Каммерера непримечательное, рядовое лицо, в толпе не узнаете — он не особенный, один из многих. И история его героя самая обычная.

Для Бергера не отдельные персонажи, но сама война — главная антигероиня. Человек растворяется в массе таких же, как он, «шинелей и касок», перестает быть индивидуальностью, мерилом всех вещей. Не только взрывы сметают солдат, не только громоздкие танки давят, но беспредельная безнадега, страх и отчаяние, от которых не укрыться даже в минуты затишья. И только смерть может стать облегчением по сравнению с испытаниями, выпавшими на долю этих мальчиков.

Определение «потерянное поколение» обретает дополнительный объем. Это какая-то химическая реакция: они потеряны не только для мирного будущего — нули, исполняющие приказ, уже сейчас растворены в серой пыли войны, рассеяны на молекулы — им не собраться, не восстановиться.

А над переданной во всех оттенках бескрайней битвой — другая, в прямом смысле слова параллельная линия: переговоры в высших инстанциях. Военная иерархия Германии понимает, что война проиграна. Западный фронт превратился в затяжную позиционную битву, линия соприкосновения практически не меняется, там уже погибло более трех миллионов солдат. Но генералы проклинают жалких социал-демократов вроде писателя Маттиаса Эрцбергера, главы немецкой делегации, предлагающего остановить огонь. В глазах правых ура-патриотов люди, подобные Эрцбергеру, продают отечество. Карикатурный пухлый фельдмаршал, не отвлекаясь от аппетитного завтрака, обрекает армию на смерть: «Вместо позора пусть умрут с честью на поле битвы». А раз никакой капитуляции не будет, ждем новые одноразовые полчища.

«Эта книга — не обвинение и не исповедь. Просто попытка рассказать о поколении, загубленном войной, хотя оно и избежало ее снарядов», — так начинается самая продаваемая книга за всю историю Германии.

Первой изданной в СССР книгой Эриха Марии Ремарка стал сделавший его знаменитым, хотя по-юношески и неловкий роман «На Западном фронте без перемен», напечатанный почти одновременно с выпуском в Германии. На какой-то период ее в сталинские времена запрещали. Причина — предисловие врага народа Радека. Молотов в письме-доносе Сталину называл роман примером тупой буржуазно-пацифистской литературы. Стоит ли говорить, что книга была нещадно раскритикована и в Германии. Фашистские и националистические газеты обвиняли автора в клевете на немецкого солдата, в поругании национальной чести. Пытались запретить фильм Майлстоуна. Посланные Геббельсом штурмовики во время сеансов выпускали в зале крыс, рассыпали удушливый порошок…

Ремарк вернулся в СССР уже во времена оттепели, немедленно обосновавшись во всех домашних библиотеках. Это правда, в Советском Союзе Ремарка знали и любили гораздо больше, чем в Европе, включая Германию. При том, что многие интеллектуалы отлично видели слабость его текстов, прежде всего, первого раннего романа, издаваемого миллионными тиражами: банальный язык, отсутствие художественной оригинальности, сентиментальность, пафосность, многословность. Среди критиков были Хемингуэй и Брехт, Фицджеральд и Бёлль, Шаламов и Битов. Но никому из них, даже любимцу оттепели Хэму, не снилась такая читательская любовь. Почему?

Во-первых, власть разрешала Ремарка, считая, что «нравственные принципы» (как же любили наши учителя подобные определения), которые он исповедует, соответствуют «моральному кодексу строителя коммунизма».

Но важно другое:

И романы Ремарка, отражавшие дух своего времени, после войны читали с детства как увлекательные учебники гуманизма. Сегодня те, кому меньше тридцати, в основном знают о писателе понаслышке, его называют автором романов с миллионными тиражами, которые больше никто не читает.

А кажется, снова пришло время Ремарка, время простых истин, доступных миллионам и их очеловечивающих. Если это еще возможно. Иначе напрасны все бесконечные многочисленные жертвы, сменяющие друг друга преданные и потерянные поколения. Как точно сказано в его романе «Возвращение»: «Нас просто предали. Говорилось: отечество, а в виду имелась жажда власти и грызня среди горсточки тщеславных дипломатов и князей. Говорилось: нация, а в виду имелся зуд деятельности у господ генералов, оставшихся не у дел… Слово «патриотизм» они начинили своим фантазерством, жаждой славы, властолюбием, лживой романтикой, своей глупостью и торгашеской жадностью, а нам преподнесли его как лучезарный идеал…»

Как говорят в подобных случаях в кино: все совпадения случайны.