Антидепрессанты я перестал принимать 1 сентября. Ровно через двадцать дней решил к ним вернуться, никак не спадала тревога. Хотелось снова спать по 10-12 часов в сутки и не чувствовать ничего, кроме сонливости и голода. Но в итоге не стал, сдержался. Еще до объявления мобилизации планировал на две недели отправиться на Валаам, архипелаг на Ладожском озере, где расположен православный храм. Леса, озера, мосты, церкви, дача Путина, военная часть. Вся Россия в одном острове. Идея была в том, чтобы волонтерствовать, гулять по острову, посещать скиты, укреплять ментальное здоровье и ни о чем не думать. Так, по крайней мере, планировал. Повестка не пришла, запрета на выезд не было, и я отправился.

По прибытии меня вместе с двадцатью другими волонтерами поселили в старой кирпичной пожарной части, из которой сделали гостиницу. Тусклый свет, обшарпанные стены, душ раз в 2-3 дня, дровяная печь, чтобы согреться.

От одного из местных работников я узнал, что храм берет себе в послушание трудников — людей, желающих работать «за любовь Божию»:

— Сами послушания (так называется выполняемая работа) трудники не выбирают, и бывает, конечно, тяжеловато. Но зато на трапезах и творог дают, и молоко, и сыр, и рыбы много, и по воскресеньям целый стол накрывают, короче, просто сказка.

На такую возможность я, как здесь говорят, польстился. Направился в службу благочиния, которая занимается наймом. Маленькая комната на два стола, за одним из которых сидел отец Игнатий — бодрый старик с седой бородой в короткой камилавке. Он вызвал коменданта гостиницы, куда намеревался меня поселить, еще до того, как начал проводить собеседование. Тот факт, что я неверующий, его либо не интересовал, либо — даже не подразумевался. В первую очередь для него было важно то, чтобы я был крещен в православной церкви.

— Так, еще раз, — говорил он, — Коротко и ясно сформулируйте цель вашей поездки.

— Культурно-религиозный интерес.

— Угу, угу… Ну это немного не то… Иерархия в нашей реальности, — он имел в виду общественную иерархию вне церкви, — не работает, она дает сбой.

Так я подошел к первой ступени лестницы церковной иерархии. Меня переселили в трубопроводный дом, опять же сделанный под гостиницу. Душ, стиральная машина, чистое белье, теплая комната, бактерицидный рециркулятор, холодильник. Моя должность трудника называлась «бочкомойщик»: 2 дня были смены, где 6 часов нужно было мыть посуду, в основном огромные противни, кастрюли и бочки из-под пищевых отходов, затем 1 день «отдыха», в который я вывозил отходы, чистил овощи на заготовках и дважды в неделю разгружал корабль, привозивший продукты и все необходимое на остров.

Как оказалось, люди становятся трудниками не только ради того, чтобы поработать «во Славу Божию» или примерить на себе «Богом посланный образ жизни». Кто-то хочет отдохнуть от мирской суеты, кто-то желает воцерковиться, кто-то страдает от наркотической и/или алкогольной зависимости и приехал сюда, чтобы быть подальше от соблазнов. Те, кто намереваются проходить срочную службу в военной части, что расположена на острове, должны предварительно 2-3 месяца побыть трудниками. Такая договоренность у храма с военкоматом.

Более месяца назад из «Донецкой народной республики» сюда приехал Алексей (имя изменено). Он дистанционно обучается в одном из донецких вузов, призыву не подлежит. Шутливый, открытый, добрый, «га» и «шо» — настоящий малоросс, рубаха-парень. Имея на руках 4 паспорта (русский, украинский, донецкий и заграничный) он «мотается по свету». Что дальше делать в жизни — не знает. Думает отправиться домой, «чтобы все побыстрей закончилось».

— Я вот слышал, что человек очищается от своих грехов только в смерти.

— А ты много грешил в жизни?

— Ну-у-у… Как оказалось, да.

— Что ты делал?

— Девушки там всякие…. Чре-го-у-годие, — здесь он взял паузу, чтобы подумать. — Обманы всякие.

— И это нужно искупить смертью?

— Да нет, — смеется, — это немножко другое. Короче, все сложно.

* * *

Питание, как оказалось, было в самом деле разнообразным: гречка с форелью, макароны с грибами. Пироги с горячим шоколадом я не ел, только оттирал с противней. Из-за погоды и постной пищи голод здесь настигал быстро, поэтому по окончании трапезы трудники доставали целлофановые пакеты и набирали себе хлеба, печенья, вареных яиц, сыра. Рядом с храмом стоит продуктовый, не очень популярный среди братии из-за местных цен. Пачка творога в нем стоит 190 рублей, литр молока 130, доширак 100. Так как магазин этот единственный в округе, если не на всем острове, наценка составляет около 50% от изначальной стоимости.

Вместо «запрещается/разрешается» здесь говорят «благословляется/не благословляется». «Спасибо» услышишь редко, обычно «Спаси Господь» или «Во славу Божию».

К местному быту я привыкал с трудом: на молитвах просто шевелил губами, крестился, когда это делали все остальные, спал в футболке, чтобы никто не заметил, чтобы на мне нет креста. Так я спокойно прожил неделю, пока к нам на трапезу не пришел настоятель монастыря епископ Панкратий, за чье спасение души монахи вместе с братией молятся каждый день.

По окончании обеда он взял слово, говорил тихо и свободно, будто бы находился в небольшой комнате в компании своих друзей, а не в зале перед сотней человек.

Сказал, что «идет спецоперация», что грядет всеобщая мобилизация, о чем ему «сказали генералы», что с экономикой сейчас проблемы, поэтому нам, братии и монахам, стоит «экономить на всем, в первую очередь на электричестве», потому что «тем, кто хочет пойти добровольцем, храм будет помогать». В то же время он «направил прошение» в карельский военкомат, чтобы никого из храма не забрали.

У меня затряслись руки, начала болеть голова. На его речь я отреагировал очень тяжело, хотелось устроить какую-нибудь сцену. Но это пустое: только прилив эмоций. Переждал его, отдышался, через два дня смог прийти в относительную норму.

В нашей гостинице была отдельная комната для сушки белья, где стоял аналой и несколько полок с религиозными книгами. С одной из них я достал толстенную, потрепанную, старую библию с восемью разными закладками. Вспомнил, как в 10 классе пытался читать ее и осилил, кажется, 40 первых страниц. Нашел: Исход, глава 20, стих 13 — «Не убивай». Одна из заповедей Божьих, данная Моисею. Что она значит в самом деле и не противоречит ли поддержка конфликта религиозному чувству монахов? Над этим я думал оставшуюся неделю.

В один из «выходных» меня направили на заготовки — нужно было несколько часов сидеть и чистить редьку. Делал я это первый раз в жизни, потому часто резался и бегал в туалет, чтобы смыть кровь. Когда я выбрасывал очередной окровавленный размокший пластырь, отец Феодорит, руководящий заготовкой, спросил меня, когда я последний раз причащался. Это было важно, потому как несколько дней после Евхаристии не благословляется выкидывать кровь. Я ответил: «Никогда». Видимо поняв, что я неверующий и уж тем более невоцерковленный, он начал говорить о своем сыне, также неверующем, и о том, как ему грустно от этого. Мы остались одни на кухне, я спросил его значение заповеди.

— Как что значит? То и значит — не убивай, — он говорил очень спокойно и четко, голос у него в самом деле по-отечески добрый.

— Мне не ехать на «спецоперацию»?

— Нет, ты не понял, это не то, это другое. Понимаешь, в некоторых случаях на войну могут благословить, и тогда она станет освободительной.

— Кто может благословить?

— Правительство.

— Правительство?

— Да. Вся власть людям, понимаешь, дается от Бога, и если Бог допускает кого-то к власти, то дело каждого подчиненного — слушаться.

— Разве не было неправедных правителей?

— Неправедные правители, конечно, были, но, если Бог допускает их к власти и попускает кровопролитие, значит, так надо. И даже если ты, подчиняясь неправедному, погибнешь на войне, Бог тебя за твои грехи помилует, он тебя венцами наградит.

Хорошо в такие моменты быть журналистом: не надо расчехлять свои аргументы, надо только слушать и запоминать. На следующий день отец сам подошел ко мне, когда я ждал колокольчика, знаменующего начало трапезы. Подсел рядом, положил руку мне на плечо.

— Ты меня спросил вчера насчет заповеди, я вот хотел дополнить. Вот ты говоришь, в книге написано «Не убивай», но ведь если посмотреть, то после того, как Господь им дал заповеди, они много воевали. Он их часто направлял, чтобы они убивали всех язычников, чтоб никакая грязь их не окружала. Так что война — это другое. Очень много людей на войне спаслось; она нужна, чтобы спасать людей. На войне даже некрещеный автоматически попадает на небеса, потому что при смерти своей кровью как бы крестится.

Думать о чем-либо после этого я окончательно перестал, на послушания не ходил — два дня пролежал больным. Когда почувствовал в себе силы, дошел до центральной усадьбы и от восточных, главных, ворот потопал вглубь острова, подальше от воды, где находится Игуменское кладбище.

Начиная с 1950 года по распоряжению властей Карело-Финской ССР наряды милиции и госбезопасности ночами отлавливали на улицах ставших инвалидами ветеранов. Хотели избавить городской облик от нищих и попрошаек, которые не вписывались в картину великой победы. Свозили их сюда, на остров, подальше от людских глаз. Паспорта и солдатские книжки у них отнимали, делая их тем самым бесправными и безымянными. Отчасти из-за этого какую-то часть захороненных людей опознать невозможно. Полутораметровый холм, поросший травой и засыпанный листьями, рядом воткнутый в землю металлический прутик с пластиковой табличкой, а на ней цифра. Больше ничего: ни креста, ни имени. И таких могил здесь больше двух тысяч.

На самом краю кладбища среди остальных неубранных захоронений выделяется могила Григория Волошина. Ее поставил здесь его сын, нашедший отца только в 1994 году, спустя 20 лет после его смерти.

Согласно данным из архива, в январе 1945-го он в составе эскадрильи из 5 истребителей столкнулся с 30 вражескими «фокке-вульфами». Прикрывая своего командира, взял вражеский самолет на таран. Достаточно ли ему было потерять обе ноги, потерять обе руки, потерять слух, потерять дар речи и 29 лет контуженным пролежать на постели, чтобы «автоматически попасть на небеса»? Получил ли он «венцов»?

В год его смерти на остров приезжал художник Геннадий Добров, работавший в то время над серией портретов «Автографы войны». На его картине «Неизвестный солдат» запечатлен летчик Волошин.

Впервые посетить службу я решил только в последний из дней своего пребывания на острове. Специально встал в 4:30, чтобы успеть к утренней службе. Вошел в двор храма, потянул за гигантскую дверь — заперто. Так я узнал, что по воскресеньям полуночницу не служат. Не мог смириться с мыслью о том, что проснулся просто так. Ноги понесли меня вниз, к причалу. Тишь да гладь. Даже коты, обычно выбегающие по утрам к прохожим в надежде, что покормят, еще спят. Не укладывается в голове тот факт, что люди здесь возводят скиты, организуют форелевые фермы, выращивают ананасы, разводят павлинов, доят коров, пекут хлеб, добывают мед и при всем этом… проповедуют смерть. Как я могу отправиться убивать людей туда, куда в детстве каждое лето ездил кушать арбузы и купаться в Азовском море? Говорит ли кто-то на исповеди «я не убивал»?

Сел на скамье у причала, застыл. Фонарь, активируемый движением, потух, и я понял, почему художники часто рисуют отражающийся в воде лунный свет, но никогда не изображают озеро темной ночью. Озеро темной ночью — черная пропасть, нельзя даже приблизительно сказать во сколько метров. Какое дело этой пропасти, этим деревьям, этим камням до того, какую религию исповедует человек и какие у него моральные ориентиры. Ничего из этого бы не исчезло, будь на этом месте дацан, ашрам или святилище карельских язычников. Я верю в то, что после нашей смерти на холмы упадут листья, а снизу прорастет трава, больше ничего.