15 суток

Сперва представлю главных действующих лиц этой драмы. Знакомьтесь.

Джеф, он же Таир Мустаджабович — весёлый парень из Солнцево, в далёком 2002 году в свои 20 лет он угрелся на 20 лет строгого режима. За время отсидки уже успел побывать и на ЕПКТ (единые помещения камерного типа — учреждение, куда по решению начальника лагеря могут отправить за злостное нарушение режима на срок от месяца до года — И.А.), и на крытой, а теперь занимал в лагере высшее положение в местной иерархии власти. Для простоты можно сказать, что он был смотрящим в лагере, но это не совсем так. Традиционно в Норильлаге смотрящий за зоной отсутствовал — лагерь был на круге братвы: все решения принимали коллегиально кругом братвы, куда входили все смотрящие за бараками, а также смотрящие за СУСом (строгие условия содержания — И.А.) и за БУРом (барак усиленного режима — так по старинке зеки называют ПКТ, помещения камерного типа — И.А). У Джефа особое положение — он был на диалоге: иными словами, занимался урегулированием всевозможных вопросов с администрацией — начальником лагеря, зампобором (зам по БиОР — заместитель начальника колонии по безопасности и оперативной работе, по сути второй человек в лагере после хозяина — И.А.), начальником оперотдела и другими ключевыми лицами. При этом Джеф не выглядел как классический смотрящий: не ставил себя выше других, вёл себя со всеми на равных и с каждым говорил на его языке. Джеф сел 20-летним пацаном и во многом таким и остался — его шутки не одобряли старые сидельцы с понятиями, зато всегда подхватывала молодёжь, он мог игнорировать тюремные нормы приличия и, забыв чистые трусы, после душа пойти из умывальника в секцию в чём мать родила, с воодушевлением, доходившим до зависимости, играл на xBox 360 в футбол с другими арестантами, молодыми духом.

Андрюха Лобзик тоже сидел немало — с 2004 года. Только занесло его в Красноярский край с противоположной стороны, с Дальнего Востока. Там он получил свой первый срок, а затем и второй — за «дезорганизацию» в местном лагере, куда его первоначально этапировали мотать срок. По Красноярскому краю Андрюху тоже помотало: сейчас он только вернулся с Минусинского острога (Минусинская крытая — ФКУ Т ГУФСИН России по Красноярскому краю — И.А.) после трёх лет крытой. Поскольку Лобзик был ответственным и инициативным и имел хорошую репутацию, то Джеф как-то взял и заявил, когда собирался весь барак, что каторжанин Андрюха Лобзик теперь будет смотрящим за восьмым бараком. В тот момент мне показалось, что для Лобзика это неожиданность, но спорить он не стал. В общем, стал Андрюха, как здесь говорили, «при портфеле». Ну, кому «портфель», а кому — тяжкий груз.

Иватуля — можно сказать, местный, родом с Дудинки, 20-тысячного портового города в ста километрах от Норильска. Саня, как звали арестанта, успел пожить и в Питере, поэтому был достаточно продвинутым. В какой-то момент он тоже стал обладателем небольшого, но «портфеля». Смотрящий за раскладками — так это называлось в Норильске.

козлы. В Норильске в связи с наличием смотрящих право решать, кому где спать, перекочевало к братве. Естественно, смотрящему за бараком не сподручно заниматься ещё и раскладкой 150 человек по шконкам, поэтому назначали смотрящего за раскладками — он и решал, куда положить вновь прибывшего арестанта, или как поменять местами каторжан, если такие запросы поступали.

У нас, краснополосников — кто стоит на профучёте, как склонный к побегу, — выбора особого не было: во-первых, мы должны жить в режимных секциях, во-вторых, под камерами, а в-третьих, как можно ближе ко входу. Эти требования администрации братва не в силах нарушить.

В итоге я жил в первом от входа проходняке режимной секции, но не на шконке, которая у стены и не просматривается камерой, а на противоположной — почти полностью обозреваемой службой видеонаблюдения. Другой краснополосник, уроженец Читинской области Костя Граф, жил в первой ходке по другую сторону: он дальше от входа, но просматривался камерой насквозь.

В какой-то момент администрация вдруг решила воспользоваться своим правом на укладывание осуждённых, куда ей заблагорассудится. Явился наш отрядник по прозвищу Мамба — своими габаритами и тёмными кругами вокруг глаз он напоминал мне панду.

– Так, Асташин, Овчинников… Где Овчинников?! — как всегда сумбурно начал отрядник (начальник отряда — И.А.).

Не найдя глазами Графа, продолжил:

– Так, в общем, Асташин, меняетесь местами с Овчинниковым.

– А что случилось? — удивился я.

– Ничего не случилось. Говорю вам: меняетесь местами с Овчинниковым. Я ваш начальник отряда… В соответствии с Правилами внутреннего распорядка вы обязаны подчиняться требованиям администрации.

– Но с чем связано это требование? В чём его смысл? Зачем нам меняться местами — нам и так неплохо было.

– Так, значит отказываетесь?

– Не буду я никуда перекладываться. Вот у меня есть спальное место, оно меня устраивает.

– Смотрите, Асташин. Это нарушение. Вы будете водворены в ШИЗО. Подумайте ещё, я позже пойду проверю.

Удаляясь, Мамба продолжил призывать Графа:

– Овчинников! Где Овчинников?! Овчинников!..

По такому случаю я отправился к Иватуле — мусора как-никак посягнули на его поляну.

– Саня, как сам? — начал я разговор с фразы, которой всегда начинают диалог воспитанные люди.

– Да пойдёт, а ты как?

– Да тоже пойдёт, только вот отрядник с ума сводит, — ответил я и обрисовал ситуацию.

– Хм! Ничего себе он придумал! Ну, я с Джефом поговорю.

– Добро!

Иватуля, Джеф — понятно, но Лобзика тоже надо курсануть — он всё-таки смотрящий за бараком, да и живёт в нашей секции.

Со старым каторжанином, с которым мы сегодня уже виделись, я начал разговор без обиняков:

– Андрюха, тут такое дело: Мамба говорит, меняться мне шконками с Графом.

– Хм… Видать, закатать вас хотят. Я узнаю у него, из-за чего весь сыр-бор, но, думаю, это сверху попросили.

Итогом всех закулисных переговоров смотрящих с мусорами стали примерно такие реплики, прозвучавшие независимо друг от друга.

Иватуля:

– Походу надо тебе меняться с Графом — у меня решить ничего не получается. Или в кичу поедете.

Лобзик:

– Закатают, походу, если не переляжете.

Джеф:

– Нормально всё будет! Не закатают, скорее всего.

Как говорится, думай о лучшем, а готовься к худшему — и я начал готовиться к поездке в кичу.

Тем временем отрядник составил документы на меня и на Графа о нарушении абзаца 12 пункта 17 ПВР ИУ (Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений, утверждённые приказом Минюста РФ от 16 декабря 2016 года № 295 — И.А.), который гласит, что осуждённым запрещено менять спальные места без разрешения администрации, и сказал нам, что поведёт нас на дисциплинарную комиссию.

В день крестин, как зеки называли дисциплинарную комиссию, Джеф сказал, что меня всё-таки закроют, но ненадолго — суток на 3-5, а Графа, скорее всего, вообще не закроют.

На календаре было 11 декабря 2017 года. Если дадут 15 суток, то можно пропустить и предновогоднюю отоварку в лагерном магазине…

На всякий случай я приготовился к переводу в СУС или возможному этапу — все свои вещи из тумбочки и из питалки сложил в сумки, а также объяснил Ване Зениту, где они лежат в каптёрке, чтобы он мог их отдать шнырям (своего рода хозобслуга в бараке: дневальные, каптёрщики, питалщики, уборщики — И.А.), чтобы они принесли их мне в случае чего.

В кичу я готовился тоже основательно. Во-первых, надо было раздобыть кофе. Без кофе сидеть в киче совсем грустно. У меня самого с кофе как раз было не очень. Точнее, у меня кофе хватало ровно чтобы пить его до отоварки, если меня не посадят. А нужна ещё пачка кофе, чтобы сделать концентрат. Я раскидал просьбу по всем знакомым кофеманам как в нашем бараке, так и в других. В итоге получилось вот как: с 45-й локалки мне прислали готовую шпулю с кофе, но к тому времени я уже раздобыл пачку кофе в бараке, и Ванька Тит сделал из неё две аккуратные шпульки с кофейным концентратом. К счастью, в кичу я ехал не один, а с Графом.

– Граф, кофе возьмёшь?

– Возьму, конечно.

– А то тут сделали две шпули, а мне ещё одну с 45-ки прислали. Только смотри, она большая, — я вынул из кармана и показал шпулю длиннее моего среднего пальца.

– Возьму! — смело сказал Граф и забрал у меня торпеду.

Фух, сбагрил этого монстра! Особых проблем с засовыванием шпуль в очко у меня не возникало, но вот сильно длинные торпеды доставляли дискомфорт: мне проще взять две среднего размера, чем одну длинную. Помню, год назад я засунул себе в жопу такую — ощущение, как будто на кол сел, еле добрался до хаты.

Низкие технологии. Кофейный концентрат

Кофейный концентрат делается очень просто: в растворимый гранулированный кофе добавляется несколько капель воды — буквально! — он сминается и раскатывается до однородного состояния. Получается масса наподобие супертвёрдого пластилина. Из 75-граммовой пачки получается две стандартные шпули.

Низкие технологии. Как сделать шпулю

Считается, что хорошо делать три рубашки — то есть три слоя упаковки. Для этого годится практически любой пакет, но лучше брать плотный и хорошо тянущийся. Пакет нарезается полосками на пару сантиметров шире шпули. Также перед началом упаковки следует приготовить какой-то источник огня: можно, конечно, и на спичках запаять шпулю, но это затратно и нужен второй человек, поэтому лучше заранее сделать лампадку.

В идеале для лампадки найти маленький стеклянный пузырёк из-под какого-либо лекарства, металлический тюбик из-под пасты или крема и вату. Из ваты делается тонкий фитиль. От тюбика потребуется только круглая часть с отверстием — в это отверстие надо будет продеть фитиль. В пузырёк наливается обычное подсолнечное масло, сверху на него ставится часть тюбика с фитилём. Когда вата пропитается маслом, можно поджигать.

Завернув шпулю в первую рубашку, последнюю аккуратно проплавляют на лампадке. Гладкость концу шпули придают с помощью алюминиевой ложки или обильно смоченных в слюне пальцев.

Ту же самую процедуру повторяют со второй и третьей рубашкой. Шпуля готова!

Что ж, в прошлый раз я брал шпуль штук 7, попробую теперь 9: две с чаем, две с кофе, две с табаком, две со спичками и одну с зариками (игральные кубики — И.А.), мойками (лезвие от бритвы — И.А.) и иголкой. В два захода если делать, нормально должно получиться.

Крестины обычно начинались в два часа, поэтому в обед я не ел много, а вернувшись из столовой, сразу пошёл заряжать первую партию торпед. 5 шпуль с «Детским» кремом зашли как дети в школу. Теперь надо собрать пакет с тем немногим, что арестант мог иметь в киче: мыло, щётка, паста, туалетная бумага, два вафельных полотенца, сменные носки, трусы, термобельё, письменные принадлежности. Ещё нужны дрова — простыни, которые не жалко спалить на варку чая. В итоге пакет получался объёмистым.

Первые две (а на самом деле 6-я и 7-я) торпеды зашли без проблем, оставался ещё один табак и спички. Я встал на дальняке, чтобы шпули прошли дальше, постоял немного, снова опустился на корточки… Загоняя шпульку со спичками не длиннее мизинца, чувствовал, как она упирается в предыдущую торпеду, однако медленно, но верно погружается в клоаку. Зашла. Встал, выдохнул, снова сел. Последняя. Если не зайдёт, ничего страшного — сам-то я не курю, а один табак уже в жопе есть. Но, испытав несколько минут страданий, я всё-таки засунул в очко и вторую шпулю с табаком. Всё, программа максимум выполнена: 9 шпуль я не брал ещё ни разу.

Впрочем, Граф меня перещеголял — он зарядил 10 торпед, в том числе ту огромную с кофе.

Тем временем, пока мы сидели на дальняке, появился отрядник, он бегал по бараку и блажил:

– Асташин! Овчинников! Асташин!! Овчинников!! Где вы?!

Я уже привык к такому поведению Мамбы и не обращал на это никакого внимания.

Когда мы вышли из дальняка, чифир уже был заварен, чтобы нас проводить. Народу немного: кто на работе, кто спит, кто играет, но человек 10 собралось, в том числе Джеф, Лобзик, Зенит. Я сделал несколько добрых глотков чифира, закусил шоколадной конфетой, которые кто-то принес по такому случаю и пошёл одеваться.

Валенки, ватники, шарф, фуфайка, глубокая шапка — на дворе декабрь месяц, на улице — 15°С, а на днях обещали и — 30, и — 40, в прогулочных двориках кичи очень холодно, а гулять, возможно, придётся и по часу.

Тёплые прощания с немногими арестантами — и вперёд. Настроение боевое, так и хотелось сказать: «Идущие на смерть приветствуют тебя!», но не из-за уважения к начальнику зоны или кому-то ещё, а из-за того, что нам нечего терять, и мы готовы на любой их приговор.

– Сразу предупрежу вас, чтобы не было новостью, — начал Мамба по дороге, — нарушений у вас у обоих много, поэтому буду запрашивать с переводом в СУС.

Я усмехнулся, в голове запел Летов:

«Не надо нас пугать

Нам нечего терять

И нам на всё насрать и растереть!»

А потом вдруг:

«Но на фуражке на моей серп и молот и звезда!»

Отрядник не обманул — запросил мне 15 суток изолятора с переводом в строгие условия отбывания наказания. Хозяин дал просто пятнашку. Что ж, не зря готовился.

Графу же дали 10 суток. По его словам, начальник сказал что-то в том духе, что у него будет время перелечь, пока я не выйду — подразумевая, что я как будто ущемлял Костю.

* * *

Вопреки общей практике посадили нас с Графом в холодный двойник, а не в шумную семиместку. Что ж, чай, кофе есть, дрова есть — не замёрзнем.

5-метровый двойник представлял собой узкую комнату, ширина которой только-только позволяла строителям расположить рядом со входом тесный дальняк, огороженный метровой металлической стенкой. За дальняком шла раковина, потом небольшое свободное пространство и слева в углу квадратный столик и две табуретки — естественно, всё вмонтировано в пол и обшито железом. Шконки — в правой стене, нижняя открывалась так, что ложилась на одну из табуреток. Рядом со входом ещё небольшая полочка с двумя ячейками под мыло, пасту и щётку. Вот и вся обстановка.

По заезду в хату мы подождали, пока разведут всех, кто заехал в этот день в кичу, по камерам, чтоб быть уверенными, что переезда точно не будет, и частично разрядились. Я понимал, что в любой день может быть шмон, тем более, что в двойник нас наверняка неспроста посадили. А шмон значит, что шпули придётся обратно пихать в очко. Так зачем лишний раз напрягаться, когда можно какое-то время просто не разряжаться? Поэтому я вынул сперва только 4 торпеды, которые явно доставляли неудобство. Это как раз оказались чай, кофе, табак и спички. Граф тоже частично разрядился.

Когда шпули помыли, я занялся чаем, а Граф табаком.

Я порвал одно из вафельных полотенец: из узкой полоски простроченного края сделал небольшой канат, а из остального — полоски на факелá. Обмотал канатом и обмазал зубной пастой алюминиевую кружку — так копоть потом легче отмывать.

Граф тем временем вскрыл шпулю с табаком. Чтобы выпотрошенный из сигарет табак лучше прессовался, в него добавляют немного воды в процессе — теперь же махорку надо слегка подсушить. Костя высыпал часть содержимого торпеды на лист бумаги, а я стал осторожно водить факелом под ним — если не задерживаться на одном месте, бумага не прогорает, а табак сушится.

Затем на дальняке — чтобы не видела камера — я пристроил кружку с водой, зацепив канат за кран на трубе. Отпилил мыльницей добрый кусок концентрата — где-то 1/5 от шпули с мой безымянный палец — и бросил в кружку. Дело за малым: вскипятить воду.

На огне от полотенца алюминиевая кружка достаточно быстро нагревается: пока любуешься, как языки пламени огибают препятствие, на дне начинают появляться пузырьки и постепенно тает концентрат, окрашивая воду в коричневый цвет. Ещё через несколько минут кружка с почти чёрным крепко пахнущим напитком готова. Я осторожно выхожу из дальняка и над раковиной переливаю чифир в пластмассовую кружку — если нет пластмассовой кружки, наливают в мыльницу.

Эх, закуски-то пока нету, и соли тоже нету! Надо быть поаккуратнее, чтобы не стошнило. Передаю кружку Графу. Тот замешкался, как будто вспоминая, что в таких случаях говорят, и, видать, когда ничего не пришло на ум, поднял кругаль с чифиром:

– Ну… Жизнь Ворам! — и сделал два добрых глотка крепчайшего чая.

– Вечно! — ответил я, как подобает в таких случаях.

Вообще, конечно, занимательно, что большинство тех, кто говорит: «Жизнь Ворам!», даже не знает настоящего значения этой фразы. «Жизнь Ворам» значит, что говорящий отдаёт свою жизнь ворам — то есть обязуется положить свою жизнь за воровское в случае такой необходимости. Что это значит? Самый простой пример: «отказ от воровских традиций» — тот, кто говорит: «Жизнь Ворам!», должен, по идее, вскрыться или повеситься, но не подписывать отказ. В какой-то момент я перестал произносить эту фразу, которая звучала каждый раз, как поднимался бокал с чифиром.

После чифира Граф скрутил самокрутку, а я стал прогуливаться от стола до дальняка: три шага туда, три шага обратно — хоть что-то.

* * *

В киче я коротал время за чтением, написанием писем, размышлениями да редкими беседами с Графом, не прекращал тренировки. Костя ходил по камере туда-сюда, изучал её устройство, отжимался, периодически заводил разговоры.

Признаться, я был рад такому соседу: во-первых, мы уже год знакомы и поддерживали дружеские отношения, во-вторых, Граф умел делить пространство с другими, а в-третьих, он не особо мне докучал и обычно находил себе занятие.

У нас были две проблемы: холод и отсутствие возможности нормально поспать днём. Кровь разгоняли чифиром и отжиманиями, а вот со сном что-то придумать было затруднительно. Пол деревянный, но весь вдоль и поперёк пересечённый полосками стали, которые наварены, чтобы зеки не разобрали пол. В итоге лечь исключительно на деревянную часть пола не получалось, и мы засыпали, сидя на табуретках, уткнувшись лбами в стол. Для комфорта под лоб клали книжку, а чтобы голова не замерзала от сквозняка из оконных щелей, накрывались полотенцем.

Как упоминал, по общему правилу з/к обычно сажали в ШИЗО в семиместные камеры — там значительно теплее и веселее, — нас почему-то закрыли в двойник. Вечером мы не преминули спросить об этом у смотрящего за БУРом. Доцент, как представлялся смотрящий, ранее был на диалоге в лагере, но после того, как в июне 2017 года Стёпа Хакас и Васяга вскрылись во время управской комиссии в БУРе, мусора закрыли его под крышу наводить там порядок.

Доцент в своей манере сказал, что разберётся. Что ему ещё сказать — он же смотрящий, должен всё разруливать.

Однако и на следующий день, и через два дня мы продолжали сидеть в двойнике.

Наша келья отличалась от семиместок ещё и тем, что была «аквариумом» — половина робота нашей камеры сделана из толстенного оргстекла, поверх которого шла решётка. Нас было видно как на ладони, но и мы видели весь продол. Каждый день мы наблюдали, как Доцент идёт разговаривать с ментами.

– Доцент в контору! — прогонял он, выходя из камеры.

Граф неизменно приветствовал его:

– Здорово, Доцент!

– Здорово-здорово! Сейчас поговорю за вас.

Но ничего не менялось. Через несколько дней Доцент, проходя мимо аквариума, даже перестал смотреть в нашу сторону. Вот тебе и смотрящий. Подсматривающий, как говорили некоторые.

* * *

Когда 10 суток Графа кончились, меня всё-таки перевели в семиместку. На пороге камеры № 5 меня встречал уроженец Барнаула Беда, который, даже слегка согнувшись, выше робота, за ним же всё было будто в дыму — оно и понятно: столько человек курят самокрутки, варят чифир на дровах.

– Здорово! — поприветствовал я арестанта.

– Здорово-были! Заходи.

В камере было ещё человек пять каторжан: и молодые, и старые — всех под одной крышей собрала кича.

Пока познакомились, пока пообщались насчёт насухи: у ребят и чай, и табак имелись, но вот кофе не было, а я привёз и того, и другого, и третьего, плюс комплект зариков — чему сидельцы обрадовались и немного удивились. Мало кто после 10 суток ещё имеет что-то из того, что привёз, но мы с Графом взяли много, а расход у нас вдвоём небольшой, хоть даже мы и отправляли насуху в другие хаты пару раз.

Тем временем подоспел чифир. На столе всё, что нужно для застолья: сухарики из хлеба, что выдают с баландой, и мыльница с солью. Запустили кружку с напитком цвета нефти — варили покрепче, чтобы на семь человек хватило заряда пятисот миллилитров чифира.

– Ну, с приездом тебя, — начал Беда. — Всех благ дому нашему общему! Процветания всему людскому и ходу воровскому! Жизнь Ворам!

Арестанты в ответ громыхнули: «Вечно!»

Кружка пошла по кругу. Почти все произносили как мантру «Жизнь Ворам!» и делали по два глотка. Последнее трактовалось как «за здравие» и «за упокой» воров или как за людское и воровское.

Дальше началась не жизнь, а малина. Ночью мы играли в покер на шести зариках, а потом половину дня спали на полу, постелив под себя полотенца, нателки и простыни, если кто кружанул (пронести так, чтобы не заметил мусор — И.А.). Чифирили раз по 5-6 в сутки.

Игра в покер на зариках достаточно долгая: каждый по три раза кидает зарики, чтобы получилась какая-то комбинация, потом эти очки записывают в таблицу, всего 20 комбинаций, на каждую по 4 клеточки, итого: 80 на 3 — каждый игрок за партию может кинуть 240 раз зарики. За покером можно просидеть и до двух ночи, и до трёх, и до четырёх. А в 5:30 подъём — матрасы из хат выносят, шконки закрывают. Естественно, многие продолжают спать на полах.

Ночью многие тоже спали на полу, потому что на втором ярусе спать неудобно, да и опасно. После отбоя мы откидывали три нижние шконки, а оставшиеся четыре матраса стелили штабелем на полу.

Играть и чифирить ночью весело, но иногда хотелось и есть. Для этого днём заготавливали камазы. На обед одну буханку хлеба в столовой резали на три части — в итоге два из трёх кусков были с горбушками. Из такой части буханки вынимали мякиш, а корочку наполняли вторым — картошкой, макаронами или гороховой кашей — и ставили на батарею. Запёкшийся камаз ночью резали на куски ниткой и ели как торт. В киче, после чифирка, обильно посоленный, такой торт идёт очень хорошо!

* * *

26 декабря кончались мои 15 суток. По этому поводу я решил не идти на прогулку, а выспаться перед выходом в лагерь.

Я сладко спал под лавочкой, постелив под себя хозовское нательное бельё, когда к роботу подошёл мусор.

– Асташин, к режимнику (так называют сотрудников отдела безопасности (безопасников), которые являются по сути «главными» по режиму — И.А.)! — громыхнул тот и начал отпирать дверь.

Что к чему? Выйдя на продол, я прогнал: «Паук, к режимнику!»

– Что случилось? — послышалось из-за дверей.

– Сам не знаю!

В голове мелькнула мысль: «Может, он хочет отдать мне фотографии, которые изъяли из письма, потому что в ШИЗО нельзя иметь фотографии?»

Действительно: режимник ШИЗО-ПКТ Джангар Адишевич сидел в своём кабинете за столом и держал в руках мои фотографии.

– День добрый! — поприветствовал я единственного безопасника, который ещё ни разу не проявлял себя с плохой стороны при мне.

– Добрый, добрый! — с лёгкой белоснежной улыбкой ответил мне Джангар Адишевич, и продолжил, — Собирайся на этап, Асташин! Да, впрочем, что здесь собираться — сумки твои уже здесь — одевайся, бери сумки, да поехали.

– А куда? — удивился я.

– СИЗО-4.

Про себя я грубо выругался: я же писал отказ от участия в заседании Московского городского суда по моей апелляции на отказ в этапировании ближе к Москве. Всё равно потащили на это СИЗО! И ведь судебное заседание на сегодня назначено — отложат, что ли? Я решительно не понимал, почему система дала сбой, и был возмущён, что после 15 суток кичи, да ещё и на Новый Год, попрусь без ничего на СИЗО-4, где сейчас делать совершенно нечего.

Сентябрь 2021 года.