«Тогда же как-то жили», — подбадривают друг друга россияне, намекая на первую половину ХХ века. Социальные катастрофы сменяли друг друга без передышек, соревнуясь в разрушительности последствий. Было явно страшнее, но ведь правда спасались.

«Ночь, когда мы исчезли» Николая В. Кононова — роман как раз об этом времени и людях, затянутых в его безумный круговорот. Художественная история, выстроенная на фундаменте исследования. Но увы, очень своевременная. Возможно, даже поспешившая с выходом. Объемистая и вдумчивая, «Ночь…» требует от читателя по крайней мере сосредоточенности. А где ее сейчас взять? Зато когда начнется период осмысления путинского «двадцатилетия» и незатянувшихся шрамов прошлого века, романом Кононова наверняка будут зачитываться.

«Ночь…» — безусловно, масштабная книга. Ее можно назвать эпосом об изгнанниках — беженцах и апатридах. В каждой из трех сюжетных линий есть несчастливый обладатель «нансеновского паспорта», выброшенный из России большевиками, чтобы столкнуться с нарастающим национал-социализмом Гитлера. Попали в окружение — даже в землетрясение распада империй и новой мировой войны. Героям романа приходится шагать по дрожащей покрытой трещинами земле — на ощупь искать и дорогу, и самих себя. Но, может быть, ушедшим в цоевскую ночь открывается какое-то особенное, недоступное для оставшихся под крышами знание о человеке?

Три сюжетные линии романа переплетаются только на смысловом уровне. Герои не знакомы и не встречаются. При этом их истории постоянно перебивают друг друга. В главе-части — по фрагменту судьбы каждого. Первая линия основана на показаниях, данных следователю из британской разведки белоэмигрантом и анархистом Леонидом Ирой. Во время Второй мировой он якобы поддержал антибольшевистские силы и поставлял нацистам «сведения от советских подпольщиков». Сам, однако, утверждает, что выдумал все «донесения», опираясь на газеты, слухи и анализ ситуации на фронте, чтобы запутать гитлеровцев. Для фантазий у Иры выходило на редкость убедительно. Но действительно ли он был независимым игроком со своими странными мотивами или всё-таки большевистским агентом? Чтобы разгадать его загадку, следователю (как и читателю) предстоит погрузиться в сложную биографию героя от дореволюционного детства до конца Второй мировой.

Другой сюжет — переписка учительницы Веры Ельчаниновой и ее бывшей ученицы, которая почему-то так и не смогла ее простить. Если поиски Иры связаны с анархистскими идеями, то Вера размышляет о происходящей катастрофе в русле христианской мысли. К религии она приходит в оккупированном нацистами Пскове. Там же встречает возлюбленного, вернувшегося вместе с немцами эмигранта Ростислава, который пытается возродить православие на зачищенной большевиками земле. Их линия — история скитаний в окружении. Надежды на генерала Власова тают, и героям приходится бежать от большевистской власти вместе с немецкой армией, естественно, не вызывающей у них симпатии. Впрочем, это скорее внешняя канва, на фоне которой Вера проходит собственный путь освобождения уже от внутренних шрамов тоталитаризма.

Третий из главных героев, сын немецких колонистов из-под Одессы Ханс Бейтельсбахер, теряет одновременно родину (степь) и семью. Да, тоже постарались большевики. Записанная на кассету история его жизни случайно попадает к сыну, который только что вышел из тюрьмы после срока за странное убийство. Он совершил его беспричинно, в гипнотическом состоянии. В жизни отца Иоахим неожиданно обнаруживает череду похожих преступлений. В юности Ханс был свидетелем ареста и избиения родных. Кажется, именно они запустили трагическую цепочку жестокости, каким-то образом захватившую и его сына. История Ханса — одновременно самая простая и самая сложная в романе. Ему нужно научиться жить со своей памятью, и этой внутренней работе посвящены его аудиозаписи.

Удивляет, что все три сюжета рассказаны похожим, пусть и хорошим литературным языком. Кононов решил не акцентировать специфику речи на дознании, аудиомонолога и письма — как и индивидуальные манеры героев. Они различаются, но незначительно. Впрочем, такая стилизация могла и испортить книгу, перетянув на себя внимание читателя.

Масштаб «Ночи…» уже виден. Несколько стран. Около 30 лет, перенасыщенных историческими потрясениями. Конец старой Европы. Время требует пересмотра основных человеческих ценностей (увы, видимо, недостаточно громко). Наконец, три яркие судьбы, вокруг которых то и дело вспыхивают другие, не менее интересные. Это только часть. Ведь у каждой истории есть еще и свой адресат — читатель внутри книги. С сыном Ханса Бейтельсбахера уже познакомились. Письма Веры Ельчаниновой читает ее внучка Кутя, учащаяся в стандартной московской школе 2022-го со всем вытекающим патриотическим китчем вокруг. «Показания господина Иры» достались Александре из Лондона (до антипутинских митингов — из Москвы). Она изучает анархистские идеи в юридической магистратуре и именно таким путем выходит на Иру.

Эти читатели-в-книге, конечно, прочерчивают связь времен. Заостряют проблемы, которые, несмотря на многократные «never again», благополучно перекочевали в XXI век. Но одновременно превращают книгу в семейную историю. Они — прямые наследники. Не только в родственном смысле. Иоахим перенимает от отца загадочную постпамять, жестоко действующую его руками в обход воли. Кутя подобно Вере выстраивает внутренние баррикады против вторжения власти, которой, как и 80 лет назад, непременно нужно влезть в душу к каждому гражданину и всё там «правильно» организовать. Александра и Леонид Ира не родня. Их сближают изгнание и отчужденность. Связь поколений переносит действие «Ночи…» в еще более пространное историческое время, где уже не так просто разобрать эпохи. Зато яснее ощущается сбивчивый и хромой ход общечеловеческого странствия. Оно, надо сказать, рискует прерваться, если не научиться прорабатывать опыт. Глубоко и всерьез осмыслять причины катастроф, чтобы затем «пересобрать» конструкцию общественных отношений. Пусть те, кто «может повторить», попробуют выдумать что-нибудь новое.

Исторические травмы так и так перекочуют в будущее. Противоядие извлеченного опыта — только с усилиями. Их предпринимают герои «Ночи…». Сама книга как будто тоже нырок в подводные пещеры исторической памяти. Находки, на самом деле, необычные: такие стороны истории, о которых у нас не слишком часто вспоминают. Даже белой эмиграцией до последнего времени интересовался достаточно узкий круг. Еще меньше — судьбами немецких колонистов в России или жизнью городов, оказавшихся в гитлеровской оккупации. Что же касается русского анархизма, то в последний год он и вовсе выглядит небылицей: так много сказано о «вечном» самодержавии и имперском мышлении. А ведь это было направление отечественной мысли, верившее в эффективность самоуправления местных сообществ и способность граждан объединяться, чтобы выбирать свою судьбу и отвечать за нее. Ни царя, ни генсека, ни пропасти отчуждения между «самовлюбленной» властью и обществом, которое уже привыкло уклоняться от «приятных» встреч с государством. Все эти подзабытые, подзатерянные пласты Кононов поднимает с илистого дна истории в сегодня. Есть подозрение, что этот труд не пропадет.

Вообще, тема власти и уклонения от нее — одна из центральных в книге. Она проявлена и в теоретических дискуссиях Леонида с его возлюбленной Теей, и в образе степи, где колонисты, предки Ханса, скрывались от опасных перемен «прогрессирующего» мира. Но особенно остро этот мотив звучит в истории Веры Ельчаниновой. Советская власть отступила, а гитлеровские войска еще не подошли к Пскову: «Скоро всё изменится, грянут новые беды, но сейчас мы никому не нужны и сладостно лежим здесь, как будто в нигде. Как будто все наконец оставили друг друга в покое». Немцы входят в город: «Что я чувствовала? Горечь от того, что кончается междуцарствие — дни, когда мы были предоставлены сами себе».

Апатрид, выметенный из своей страны властью, неизбежно задумывается о природе ее преступлений и ошибок. Лишившись дома и не обретя нового, он видит его в проекте будущего. Когда катастрофа закончится, на руинах придется возводить новое здание, и прежние просчеты строителей желательно учесть. Мыслями апатрид уже обживает чертеж и даже подпитывается от него надеждой. Впрочем, новый дом — это, прежде всего, сам бесподданный с его внутренней перестройкой.

В истории Ханса очень важен конфликт «город — степь»: «Именно из этого колеса событий явились те, кто хотел отобрать у колонистов хлеб и жизнь… хотели сломать мир, где можно было прижаться щекой к земле, гладить воду и рисовать узоры ветра. Они выманивали людей в города, чтобы люди поклонялись богам толп, металлов и скорости…» Степь — пространство свободы и органичной жизни. Сам Ханс зовет ее «миром без хозяина». Город же — оплот рационально обустроенной современности, более математичной и упорядоченной, но теряющей чувство живого, а вместе с ним и сочувствие. Что еще способно быть противоядием от преступных приказов, да и просто от повседневного «маленького» насилия? Отныне господствует порядок. Но может оказаться, что его будет определять человек вроде Сталина.

Леонид Ира знает, что людям всегда проще прислоняться к силе и держаться установленной нормы, какой бы губительной она в итоге ни оказалась. Критическое мышление дается сложнее. Об этом постоянно напоминает Тея: «Можно думать по-разному, но главное — не запирать свою мысль». Ира, как ни странно, тут в выигрышном положении. Кому какое дело до бесподданного — детали, незаметно выпавшей из государственных механизмов? Да и жизнь чужака как будто вынуждает искать собственные смыслы и держаться за них. Сама судьба подталкивает апатридов стать независимыми агентами и созидать альтернативу на своей незаметной территории. Именно в этом неофициальном статусе Ира бросает вызов немецкой государственной машине. И оказывается, у выпавшей детали есть свои преимущества перед ней.

Наиболее объемная картина открывается Вере. С самого начала видя насилие со стороны власти, она постепенно осознает, что репрессивные модели пронизывают общественные отношения и на других уровнях. Она опознает их в «воспитательных методах» отчужденной и жесткой матери, а потом и в отношениях с Ростом, навязывающим ей роль «хранительницы домашнего очага». Это незаметное и неосознанное насилие. Никто из них, конечно, его не хотел. Но в том и опасность когда-то воспринятых и неосознанно воспроизводимых авторитарных моделей. Они маскируются. Найти и изжить их гораздо сложнее, чем провести политические реформы. Да и, если честно, не очень хочется изживать, когда ты сам наделен властью. «Ты что, не видишь, что унижения и от немцев, и от русских — все имеют одну причину: знание, что есть люди высшего уровня, а есть те, кто пониже, и еще пониже, и еще. Меня никто не видит. Я пустое место!» — доказывает Вера Росту. Но даже ей теория дается лучше, чем практика. Не зря всё-таки бывшая ученица не может простить.

Впрочем, герои «Ночи…» тем и интересны, что умеют учиться и развиваются, пересобирая «собственный дом». Тея для Леонида Иры становится проводником в мир безвластия. А между тем в юности у Иры наблюдались нездоровые диктаторские черты. Подруга Ханса Ольга стремится научить его прощению и сочувствию — тому простому и сложному волшебству, что способно превращать детали механизма и роли в иерархиях обратно в живых сложно устроенных человеков. В паре Веры и Роста «учителя» меняются. Сначала он открывает ей мир христианства. Затем уже она помогает ему переосмыслить учение Иисуса, показывая, что мысли об инобытии не имеют значения без заботы и попытки спасти ближнего.

«Ночь, когда мы исчезли» — не просто философский роман, но книга, переполненная смыслами. Среди «магистральных тем» постоянно проскальзывают как бы «побочные» размышления. Но не отвлеченные — скорее немного поворачивающие проблему, чтобы приоткрыть еще одну ее грань. Кажется, в этом лесу смыслов можно бродить до бесконечности, и при каждом прочтении найдется новая тропинка. Неожиданнее всего то, что роман не получился абстрактным. В нем много фактуры, эмоционально окрашенного пространства, в которое читатель легко помещает себя. А если ему самому недавно пришлось покинуть свою страну, наверняка найдет в романе и описание созвучных переживаний.

Пролог и эпилог в «Ночи, когда мы исчезли» названы «Антифонами» (христианские песнопения, исполняемые попеременно разными хорами) и «Отпустом» (благословение на выход из храма). Но какой именно храм строит Николай В. Кононов? Кажется, прежде всего, древний и хрупкий. Он едва выдерживает землетрясения ХХ века и рискует в любой момент рухнуть под ударами подземных толчков. Но внутри вопреки всему творится молитва о перестроенном доме, в котором сложились бы иные отношения между людьми, о свободе и равенстве, а еще о сочувствии. Если коротко — о защите от самих себя.