Вагон для перевозки заключённых — называемый тюремным людом по старинке столыпинским — устроен по тому же принципу, что и обычный купейный: с одной стороны спецвагона идет коридор, а с другой — расположены камеры-отсеки, они же рассечки. Отличие от купе в том, что коридор от камер отделен не стеной, а узорчатой решеткой, а окна — закрашенные белой краской, как в туалете — только со стороны продола. В самих камерах, где постоянный полумрак, три яруса полок, а кроме них, собственно, ничего и нет. В больших отсеках, по площади равных стандартным купе, полки расположены с обеих сторон, а второй ярус раскладывается таким образом, что образует сплошную палубу с квадратным отверстием со стороны решётки для перемещения с одного яруса на другой. В общем, можно сказать, что в большом «купе» шесть нормальных лежачих мест и одно — посередине на втором ярусе — укороченное.

* * *

5 февраля 2014 года около трёх часов ночи автозак, который вез нас из челябинского СИЗО-3, подкатил к поезду, громыхнул трап, и нас начали выводить под возгласы конвоиров: «Первый! Второй! Третий!…»

Из автозака делаю шаг на трап, ещё шаг — и я в спецвагоне. Шестой раз я захожу в эту клетку на стальных колёсах, возможно — последний. Иду по тёмному коридору, в одной руке — тяжёлая спортивная сумка, где, в том числе, мои бумаги и книги, в другой — сумка полегче с тем, что понадобится в дороге и на ближайшей пересылке. Поперек прохода стоит конвоир в серо-голубом камуфляже, я останавливаюсь и, как всегда с трудом, втискиваю свой баул в узкий дверной проём. Народу в рассечке уже много — под лавками наверняка стоят другие баулы, поэтому, подумав секунду, пытаюсь закинуть тяжелую сумку на вторую полку, чьи-то руки мне помогают. Всё, падаю на скамейку: «дома» — ближайшие двое суток мне не надо никуда ходить, кроме туалета; столыпинский вагон повезет меня вглубь Сибири, в географический центр России — Красноярск.

Лязгнув металлом, решетчатая дверь захлопывается. Скорее всего, больше никого не приведут. Начинаю всматриваться в темноту «купе»: со мной в отсеке четверо осетин и красноярец по прозвищу Мирон, знакомые мне уже по столыпину Москва-Челябинск, а также чеченец Мухаммад, которого этапировали из грозненского СИЗО в одну из колоний Якутии, и парнишка из Оренбургской области по имени Вова, которого везли в психоневрологическое отделение красноярской больницы для спецконтингента. С двумя последними я познакомился только пару часов назад, когда нас выводили из камер в челябинском СИЗО.

Вдруг неожиданно дверь снова открывается — конвой ведёт арестанта — мы, естественно, возмущаемся, негромко матерясь: нас и так восемь человек плюс баулы, а к нам хотят ещё кого-то подсадить! Правда, в то же время все понимают, что в рассечку могут забить до 12 человек — это разрешено инструкцией ФСИН — поэтому, бранясь, зеки не перегибают палку.

Первое, что я почувствовал — странный неприятный запах, с трудом поддающийся описанию, затем из сумрака появилась качающаяся фигура, и в наше «купе» начали залетать баулы… Один из осетин начинает протестовать, обращаясь к конвойному: «Старшой, ну куда?! Свободных хат что ли нету?»

Наш новый сокамерник, представившийся Трифоном, с явными психическими отклонениями, вследствие чего поначалу между нами было недопонимание. В результате выяснилось, что его этапировали из верхнеуральской крытой [1] в Омскую область для дальнейшего отбывания наказания в колонии строгого режима. После недолгого разговора с ним осетины перебрались наверх. Внизу нас осталось четверо или пятеро: Мирон сидел в углу, положив ноги на противоположную лавочку, и пытался заснуть, я сидел тоже в углу, напротив Мирона, и никак не мог найти удобное положение, чтобы предаться сну, Трифон в это время без устали рассказывал про свою жизнь, казалось, сам себе, а Вова, чья оторванность от жизни становилась заметной только в ходе разговора, с интересом слушал Трифона, периодически смеясь и комментируя услышанное. Где был в это время — наверху или внизу — чеченец, я, честно говоря, не помню.

Как я ни пытался устроиться, спать было крайне неудобно, поэтому сон часто прерывался. В моменты пробуждения я захватывал обрывки диалога Трифона и Вовы, который никак не прекращался, и ночь, такое ощущение, длилась уже целую вечность, всё вместе это казалось частью бредового сна.

Утром принесли долгожданный кипяток, который в столыпине носят обычно три раза в сутки. Все, кто проснулся, заварили чай. Трифон и Вова продолжали общаться, хотя уже не так оживленно. Мирон и я молча попили чай, съели по паре конфет и продолжили наше занятие. То просыпаясь, то засыпая, я видел, как спустился, или проснулся, чеченец, как он молился, сидя рядом с Мироном. Потом я как-то оказался на втором ярусе и наконец крепко заснул на чьем-то мягком одеяле — постельных принадлежностей в столыпине не полагалось, но некоторые арестанты везли с собой одеяла, переданные со свободы или экспроприированные в СИЗО. Иногда всё же я просыпался и видел рядом с собой то кого-то из осетин, то Вову, то Мирона.

В Кургане столыпинский вагон ещё пополнили каторжанами. Дальше на остановках тоже кого-то заводили, а кого-то выводили: в Омске сошёл Трифон, в Новосибирске — мы ехали уже сутки — вывели двоих осетин: один из них следовал в Забайкальский край, другой — в Алтайский. Тех, кого посадили в столыпин после Челябинска, помню плохо; в памяти запечатлелся только азербайджанец Рамиль, который был общительней остальных новых попутчиков.

В общем, состав нашего «купе» — да и других тоже — постоянно менялся в течение следования, только Мирон, Вова, двое осетин — Жора и Казик — и я ехали всю дорогу от Челябинска до Красноярска, а Жора и дальше до конечной — до Иркутска.

В разных рассечках сидят разные категории заключенных: женщины, несовершеннолетние, подследственные, поселенцы — те, кого этапируют в колонию-поселение, общий режим, строгий режим — вместе со строгим часто сажают также особый и тюремный режимы, больных туберкулёзом. В итоге на каждую категорию осужденных обычно получается по одной камере.

Вот и в этот раз за стенкой сидели зеки, приговоренные к лишению свободы в колониях общего режима: за всё время следования в «купе» их было, по-моему, не больше пяти. Среди них и мой «подельник», которого этапировали в Хакасию.

Я пишу «подельник» в данном случае в кавычках потому, что с Богданом у меня никаких общих дел — уголовно наказуемых — не было, на воле я его видел раза 3-4 и почти с ним не общался, но преступникам в погонах и мантиях это не помешало утверждать, что мы входили в одну ОПГ, руководителем которой признали меня, и по моим поручениям Богдан вместе с другими «членами ОПГ» совершал террористические акты…

Богдана высадили в Ачинске. Несколько дней он будет находиться в местном СИЗО, а потом его повезут в Абакан, где находится конечная точка его этапа — ИК-35.

Через несколько часов поезд прибудет в Красноярск, и меня вместе с другими зеками — Казиком, Мироном, Вовой, Рамилем — пересадят в автозак, который доставит нас в СИЗО или ТПП — транзитно-пересыльный пункт. Там я пробуду около недели, может, больше, и меня этапируют в ИК-17, где, возможно, мне придётся провести ближайшие 6 лет — до 27 сентября 2020 года.

Март 2014 года

[1] Крытая — тюрьма. Приговором может быть назначено отбывание части срока в тюрьме с дальнейшим переводом в лагерь, кроме того, по решению суда могут перевести в тюрьму за злостное нарушение режима на срок от года до трёх лет.