23 января 2014 года я в третий раз переступил порог пересылочного СИЗО-3 в Челябинске. Централ, как всегда, встретил меня возбуждённым гомоном арестантов и крепким тюремным духом из дыма сигарет, запахов чифира, пота, параши и слегка уловимых ноток тления конопли. Здесь кипела жизнь!

В хату подняли после формальных процедур, шмона, ожидания и душа, который я теперь, как бывалый, начал требовать у вертухаев сразу по приезду.

Как и в предыдущий раз, завели в камеру на подвале, где располагались транзитные хаты. Приём тёплый: крепкие рукопожатия, крепкий чифир и крепкие сигареты — всё, что было у арестантов, предлагали и мне. За кружкой чифира познакомились.

В этой камере я встретил рекорд переполненности — 11 человек на четыре спальных места. В московском СИЗО в 2014 году такое представить было невозможно, но в Челябинске никто даже глазом не моргнул. Только попросили вертухая ещё пару матрасов и одеял закинуть, когда завели меня и ещё нескольких человек.

Легавый отвечал:

– Нет матрасов!

– Старшой, да как нету? Пускай принесут! Нас тут 11 человек, а матрасов только четыре! — спорили с ним арестанты.

– Сейчас придумаем что-нибудь, — бросил вертухай и захлопнул стальную дверь.

Дверь в камеру здесь называли не как в Москве — тормоза, и не как в Красноярске — робот, а на свой манер — броня.

Так вот, только броня захлопнулась, пику — так здесь назывался глазок — сразу заткнули клочком туалетной бумаги.

– Чтоб не подсматривали! — прокомментировал кто-то из арестантов.

«Круто-круто!» — подумал я.

Хата была хоть и маленькая, но уютная: деревянный пол, деревянный стол с лавочкой. Что удивительно, ни общак, ни трамвайка не были прикручены к полу — переставляй, куда по кайфу.

В прошлом году, возвращаясь из Красноярска в Москву, я сидел здесь в соседней хате — 19-й, а в этой, 17-й, был котёл, теперь же братва переехала за стенку — в камеру № 15. Уже вечером я понял, почему.

Пока же осмотрелся. Ещё с прошлого раза я помнил, что между хатами 17 и 19 была кабура: проверил теперь — кабура на месте, очень удобно расположена, за шконкой прямо над трубой отопления. Выяснил, что под другой шконкой ещё одна кабура — как раз в котловую хату. Зарешёченное окошко под потолком, и неба за ним не видать, только бетонный колодец — мы в подвале. В остальном обстановка ничем не отличалась от множества других тюремных камер.

Скоро выяснилось, что мой сосед по «купе» в столыпинском вагоне, Казик Осетин, оказался как раз за стенкой, в камере № 19 — он позвал меня к кабуре. Стена была толстая, и через отверстие меньше головы плохо видно, но я узнал знакомые черты. Казика, как и ещё четверых осетин, вывезли из лагеря в Мордовии — по мнению администрации, они смутьяны и бунтовщики. Всех направили в разные места: Харпы, Иркутск, Чита, Алтай и Красноярск. Казику предстоял путь в Красноярск, и я по этапу рассказал ему всё, что знал об этом печальном месте — в итоге за сутки мы успели подружиться.

– Чё, Паук, говоришь, последняя остановка перед Красноярском?

– Да, последняя…

– Так надо оторваться по полной! У тебя там в хате местные есть?

– Есть.

– Поинтересуйся у них насчёт покурить, а я договорюсь, чтобы это с воли забрать.

– Добро-добро! — отозвался я, так как и сам не против был перед Красноярском немного расслабиться.

Я обратился к молодому арестанту, с которым уже успел до этого перекинуться парой слов. Серёга — предположим, звали его так — местный, но угрелся на Северах, где его и осудили за разбой, а теперь каторжанина привезли в Челябинск — отбывать наказание по месту жительства.

– Серёга, а ты как насчёт покурить?

– Анаши?

– Ага.

– Да я всегда за! — рассмеялся арестант.

– Надо найти здесь в городе. Как затянуть, человек договорится.

– Давай-давай! Я сейчас всех местных на уши подниму. Сейчас уже как раз пора лейку доставать. Вы домой шуманёте, и начну движуху сразу. Здесь ещё пару человек подключим.

Достали трубу. Как и говорил Серёга, сперва дали отзвониться этапникам.

Как только телефон оказался у меня в руках, я перво-наперво набрал номер мамы, потом сделал ещё пару коротких звонков и передал лейку следующему — всё-таки телефон один на 11 человек, всем надо успеть до ночи дать знать о себе близким. Без солидарности и учёта интересов других гармоничной жизни в обществе не будет.

К 9 вечера на централе открывалась дорога. Как оказалось, помимо кабур в нашей хате были дороги ещё в две стороны.

Одна шла вверх, через этаж, сразу на второй — так как прямо над нами, на первом этаже, находилась медсанчасть, и жилых камер там нет. Тут всё просто: со второго этажа через окно спускали контрольку — тоненькую верёвочку — с грузом, а мы её зацепляли специальной палкой, скатанной из бумаги, с крючком на конце. Такую палку называли удочка или кукан. Потом либо мы, либо хата наверху привязывали к контрольке коня — уже достаточно толстую верёвку, сплетённую из бывших свитеров и мешков из-под сахара или хлеба. Ровно посереди коня в свою очередь крепился карман — сшитый вручную пенал с молнией или большой крепкий носок, который просто завязывался — для передачи в другую камеру маляв и небольших грузóв.

Другая дорога шла через продол. Её наладить посложнее: одна из камер выставляла в вентиляционное отверстие над дверью кукан, а другая должна была каким-либо образом закинуть на него контрольку через такое же отверстие — можно было раскачать грузик на специальной удочке, можно скрутить из бумаги ружьё и выстрелить в сторону соседей стрелой с привязанной к ней контролькой. Так или иначе, с первого раза редко удавалось словиться — то есть поставить дорогу.

Таким образом, наша хата была своеобразным перекрёстком: дороги шли во все четыре стороны. Естественно, и движуха лютая на такой трассе, тем более, за стенкой котёл, который ежедневно делал разгон — отправлял в транзитные хаты чай, курить и глюкозу.

Выглядело это так.

Около 9 вечера котловая хата пробивала в стену спартака — что означало наладку дороги. Мы отвечали таким же боем котлу и пробивали спартака в следующую, 19-ю, хату. Затем созванивались с камерой, что была от нас через этаж, — и настраивались с ними. Затем — с хатой через продол:

– Один-ноль, здоров были!

– Здорово!

– Как сами?

– Пойдёт. А вы как?

– Тоже потихоньку. Давай наладимся?

– Давай. Ставь кукан!

– Кукан стоит!

– Смотри!

Когда все дороги были налажены, со всех сторон на нас начинали сыпаться грузá и малявы. Тот, кто принимал, кричал тому, кто ближе к точковке — листу бумаги, где фиксировали все передвижения по трассе.

– Серёга, точкани: малява с 10-й на 15-ю.

– Точканул!

– И с 6-й на 19-ю Лысому.

– Ага!

В какой-то момент из-под шконки, где была кабура в котловую хату, начинали вылетать, словно гильзы от крупнокалиберного пулемёта, груза: шутка ли — весь транзит обеспечить чаем, куревом и глюкозой! Каждый день из котла отправляли от 30 до 50 грузов в зависимости от нужд транзита. Сигареты разгоняли в пачках — по 2-3 пачки на хату, как правило. Чай и глюкозу заворачивали в тубусы из бумаги, чтобы они могли пройти по трассе. К слову, ячейки внутренней решётки на окне — её ещё называли намордник — немного меньше пачки сигарет, поэтому, отправляя груза наверх, пачки приходилось сминать, чтобы они могли пролезть сквозь прутья решётки.

В первый день к дороге я не подходил — присматривался, да и не до того было: то звонил, то знакомился с сокамерниками, то узнавал новости на централе и по лагерям. А на второй день уже приобщился к трассе — как-никак опыт дорожника у меня большой, спасибо «Матроске»!

Одному здесь на трассе стоять нереально — дорога в четыре стороны, да ещё и точковать надо. По-любому, как минимум вдвоём: один принимает, другой точкует, потом один в одну сторону отправляет, а другой — в другую.

Я то точковал, то бегал от кабуры к кабуре, от окна к броне, от брони к кабуре, и снова по кругу. Так как кабура в 15-ю хату была под шконкой, там лежала половина матраса, завязанная с одной стороны узлом. Когда котёл цинковал нам в стену «принимай», я, словно морской котик, влетал под эту шконку и скользил на матрасе.

Кстати о матрасах. Менты тогда нам всё-таки принесли пару матрасов с подушками и одеяла. Мы сделали лежанку на полу напротив стола — положили поперёк два матраса, а в ноги — куртки. Таким образом на этом лежбище помещалось три человека.

Спальных мест всё равно не хватало: их получалось 7, а нас — 11. Помню, в какие-то сутки так получилось, что в течение светового дня все сперва не спали, а потом ночью все стали засыпать… В итоге ложились по двое на этих узких шконках! Кто валетом, кто как.

Через сутки после моего заезда местные ребята наконец-то нашли натурпродукт в городе — до этого все их знакомые барыги предлагали лишь спайс. Той же ночью дурмахорка залетела к нам в хату.

Мы с Серёгой стояли на дороге и решили, что как трафик пойдёт на спад, передадим дорогу кому-нибудь другому (согласно одному из пунктов Арестантского уклада, стоять на дороге в нетрезвом виде не дозволяется), а сами накуримся. Особенно активно шли груза и малявы где-то до часу ночи, потом начинался период переписки с монастырём — корпусом, где сидели женщины. После трёх дорога в основном молчала, и лишь редкие малявы да возвращающиеся лейки, которые на ночь кому-то отправляли, проходили через нас.

В три часа ночи мы с Серёгой решили попробовать шалу.

Часа через полтора ещё курнули. Я уже ни за что не гнал — ни за Красноярск, ни за ТПП, ни за СИЗО-1, ни за ИК-17. Просто кайфовал: смотрел на братскую хату, где вповалку похрапывали арестанты, на весёлого Серёгу, на Саню, что стоял на дороге, на деревянный пол, на лавочку, на стол, на сигареты «Родопи». Всё-таки братская атмосфера — это кайф. Пусть нас 11 человек в 4-местной хате, но мы здесь все как братья — и благодаря этому мы можем противопоставить себя мусорам. Поэтому мы можем ставить дороги, делать кабуры, затыкать пику, затягивать лейки, дудку, ставить бражку.

Август-сентябрь 2021 года