Первой жертвой той грозы стал минчанин Александр Тарайковский. Люди в черном, пытавшиеся разогнать собравшихся, просто выстрелили в упор. Он погиб на месте. Потом в автозаке стало плохо Александру Вихору. «А с этим что делать?» — «Пусть подыхает». Так, по словам свидетелей, переговаривались конвоиры, везущие в СИЗО партию задержанных. В больницу Вихора доставили уже в состоянии клинической смерти. Спасти не удалось.

Геннадию Шутову выстрелили в голову в Бресте. 19 августа он умер в минском военном госпитале, куда его перевезли медики из Бреста. Артема Парукова сбила машина, когда он убегал от силовиков. Никиту Кривцова нашли повешенным.

Александр Будницкий пропал без вести в ночь на 11 августа, а потом его тело нашли возле универсама «Рига», где в ту ночь строили баррикады. Дениса Кузнецова привезли в больницу из тюрьмы на Окрестина с переломами костей черепа и множественными травмами. До того как впасть в кому и умереть, он успел сказать врачам, что его избили милиционеры. Константин Шишмаков, член избирательной комиссии, отказавшийся подписывать итоговый протокол с 80 процентами за Лукашенко, пропал без вести 15 августа, потом его нашли мертвым. 18-летний Дмитрий Стаховский бросился из окна после допроса в качестве подозреваемого в организации массовых беспорядков. Роман Бондаренко был избит силовиками в собственном дворе и умер в реанимации. Витольд Ашурок умер в тюрьме. Андрей Зельцер был застрелен бойцами «Альфы» после того, как они ворвались в его квартиру. Двенадцать жертв.

Я не люблю цифры. Точнее, в таких случаях, как подсчет жертв и пострадавших, я их ненавижу. Потому что когда речь идет не о ВВП и процентных ставках, а о смертях и репрессиях, цифры искажают смысл. Двенадцать убитых — всего-то? В почти десятимиллионной стране? Это ведь не так уж много. Тысячи сидящих в тюрьмах — это, наоборот, цифра такого масштаба, что лица людей начинают размываться, фамилии выпадать из памяти, трагедии переходить в разряд статистики.

Недавно услышанный диалог:

— Что-то про Федынича давно ничего не слышно. Он случайно не уехал?

— Он сидит. По делу профсоюзов. Уже четыре месяца в СИЗО.

— А Зина Михнюк жива-здорова? Давно в Фейсбуке постов не было.

— А Зину на прошлой неделе в гомельскую колонию этапировали.

Тем более когда поток арестов не прекращается ни на день. Каждое утро — новости о том, к кому пришли. Каждый день — новые покаянные видео в телеграм-каналах силовиков. Каждый вечер — новая порция пропаганды в сериале «установлены еще сто участников протестов в августе 2020 года, придем к каждому». Одни успевают сбежать, другие садятся в тюрьмы, третьи идут на сотрудничество и отделываются «условками», а то и «административками» (этих меньше всего).

Вообще, белорусские репрессированные могли бы составить население небольшого города. И надо сказать, это был бы процветающий город. Потому что среди сидящих в тюрьмах — представители всех профессий. Педагоги, инженеры, политики, журналисты, музыканты, высококвалифицированные рабочие, офицеры, фермеры, профсоюзные деятели, врачи, юристы, предприниматели. Возраст — от 16 до 68. Вот только точную цифру уже не назовут даже правозащитники. Во-первых, потому что сидят: правозащитный центр «Вясна» был арестован практически в полном составе год назад.

Во-вторых, критерии признания политзаключенными в Беларуси настолько же сомнительны, насколько сомнителен последний отчет Amnesty International (тот самый, где утверждается, что украинские войска «подвергают опасности мирное население»).

Но по неофициальным подсчетам тех же правозащитников, количество политзаключенных в Беларуси уже перевалило за четыре тысячи. И если раньше список обвинений, по которым судили политических, состоял всего из нескольких статей УК, то к политзаключенным, попавшим в тюрьмы после августа 2020 года, силовики подходят с фантазией: статей, по которым их обвиняют и судят, уже 74 — от воспрепятствования осуществлению избирательных прав и уничтожения официальных документов до терроризма и даже убийства (именно по статье «убийство» судили Марию Успенскую, вдову застреленного «Альфой» Андрея Зельцера, которая с первого удара по двери снимала происходящее на телефон).

Суд над Марией Успенской был закрытым, и известно лишь, что ее приговорили к бессрочному принудительному лечению в закрытом психиатрическом стационаре. Этот приговор не ограничен по времени. А вообще, за два года сроки, которые стали давать политическим узникам, стали чаще двузначными, чем условными. В 2020 году и в первой половине 2021 года большинство приговоров выносилось по статье 342 УК, прозванной «народной статьей», — организация действий, грубо нарушающих общественных порядок. Максимум по этой статье — три года лишения свободы. Вот и давали — кому два, кому три, а при большом везении вообще «химию» вместо колонии. А потом, вероятно, поняли, что с таким подходом все протестующие к следующим президентским выборам окажутся на свободе и снова рванут на улицы, только теперь они будут опытнее и злее. И лучше, спокойнее, проще будет, если загерметизировать их всех там надолго. Отсюда и новые статьи, которые ложатся в основу обвинения. За разжигание розни (комментарий в соцсети) или за участие в экстремистском формировании (подписку на телеграм-канал) можно посадить не на вялую «двушечку», а на 5–6 лет. За организацию массовых беспорядков (участие в демонстрации два года назад) — до 15 лет. А тех, кто еще протестной осенью 2020 года сел на два года, можно судить повторно и добавить приличный срок, как это случилось с журналисткой польского телеканала «Белсат» Катериной Андреевой: свою «двушечку» за стрим с акции протеста она уже почти отсидела и осенью должна была выйти на свободу, но в июле ее приговорили к восьми годам лишения свободы за измену государству.

Абсолютные рекордсмены среди политзаключенных — анархисты Игорь Олиневич (20 лет лишения свободы), Дмитрий Резанович (19 лет лишения свободы), Дмитрий Дубовский (18 лет лишения свободы), которых осудили по статье «терроризм» за поджог служебных автомобилей силовиков и здания комитета судебных экспертиз в Гомельской области.

По 18 лет получили блогер Сергей Тихановский (в его обвинении и организация массовых беспорядков, и разжигание социальной розни) и капитан белорусской армии Денис Урад (на дежурстве в Генштабе он сфотографировал письмо министра внутренних дел министру обороны — о привлечении армии для подавления протестов). По 16 лет — помогавшие Тихановскому видеооператор Артем Саков и модератор социальных сетей Дмитрий Попов, по 15 лет — блогеры Игорь Лосик и Владимир Цыганович. На этом фоне даже 14 лет одного из лидеров оппозиции Николая Статкевича и 13 лет кандидата в президенты Виктора Бабарико начинают выглядеть не так страшно. А уж сотни тысяч уехавших — и вовсе счастливчики: со всеми их травмами, брошенным имуществом и родными, истериками детей, вырванных из школ и дворов. Зато живые и на свободе. А деньги заработают, жирок нарастет, дети успокоятся да и привыкнут. Или не привыкнут, но разве это проблема по сравнению с трагедиями убитых и отправленных на нары на двадцать лет?

В этом, похоже, и состоит одна из задач большого белорусского террора. Не только размыть, растворить лица, имена, истории героев сопротивления в их количестве, но еще и заставить воспринимать как норму и почти как благо приговоры до 10 лет. Парализовать цифрами. Получить лет 8–10 усиленного режима — это ведь уже почти ерунда по сравнению с Тихановским. Формирование искаженной действительности — вот чем они занимались два года, выжигая землю, которую белорусы хотели увидеть счастливой и свободной.

Но есть и другая цифра. Та, которую белорусы произносили на августовских маршах, на допросах и в судах, на вечерних дворовых чаепитиях. Та, любое упоминание которой в Беларуси сейчас считается экстремизмом. Та, которая дает надежду. Эта цифра — 97. Нас, жаждущих свободы белорусов, 97 процентов. Так мы решили 9 августа. И еще доживем до нового лета.