«Наступали на руки и били, заставляя признаться, что он — нацист»

В июле харьковчане Валерия и Георгий Лебедевы должны были отметить 14 лет семейной жизни. Но эту дату они встречают не вместе. Валерия с двумя дочками — в Латвии, куда она уехала, прожив несколько месяцев в России. Георгий — неизвестно где. Он исчез 20 марта: российские силовики увезли его из дома в одном из сел Харьковской области.

Дом расположен в 30 км от Харькова и в 15 — от Белгородской области, там жили родители Георгия. Лебедевы перебрались в село в первые дни войны, когда Харьков уже сильно бомбили. Супруги надеялись, что вдали от города будет спокойнее. Село действительно обстреливали меньше, но через несколько дней туда зашли российские войска.

Валерия говорит, что гражданских солдаты не трогали: «относились нормально и даже раздавали гуманитарную помощь». Но 16 марта по селу ударили ракетой: было много пострадавших и серьезных разрушений. Лебедевы поняли, что нужно срочно уезжать. По словам Валерии, вместе с ними село покинула половина жителей.

Семья решила выбраться в Тамбовскую область, где жили ближайшие родственники Георгия — бабушка, тетя и брат с сестрой. Семья всегда была дружной. В детстве Георгий проводил под Тамбовом каждое лето, а когда вырос и женился, навещал родных вместе со своей семьей.

Вместе с Лебедевыми уехали родители, родной и двоюродный братья — ехали караваном на трех машинах. Из Украины выезжали через КПП Нехотеевка на границе с Белгородской областью. При пересечении границы всех мужчин увели на допрос: сотрудники ФСБ заставили их раздеться, искали на теле татуировки и мозоли от оружия. Женщины весь день ожидали на улице. В итоге через КПП пропустили всех, кроме Георгия.

«Поздно вечером к нам вышел военный и сказал, что у мужа «что-то не то с документами», и ему запрещен въезд на территорию России, — рассказывает Валерия. — Он сказал, что если мы хотим, то можем ехать дальше без него, и потребовал, чтобы мы быстро приняли решение. Посоветоваться с мужем мне не дали. Конечно, я отказалась переходить границу, и тогда его вывели к нам и сопроводили нас на машине обратно до выезда в Украину».

В занятом российской армией районе действовал комендантский час, поэтому семья ночевала на границе прямо в автомобиле. В 6 утра Лебедевы вернулись в село, и Георгий рассказал жене, что происходило на КПП. По словам Валерии, сотрудники ФСБ отобрали у него телефон и «прицепились» к аккаунту в «ТикТоке» — Георгий снимал ролики о своей работе. Он был сотрудником украинского интернет-провайдера «Nova Line» и занимался укладкой оптоволоконных кабелей. У него была рабочая камуфляжная форма и рация, укладчики часто работают на высотных зданиях. Это сильно не понравилось тем, кто проводил допрос.

«У мужа был кровоподтек на лице и большой синяк под грудью, — рассказывает Валерия. — Он сказал, что его пытали: положили на пол вниз лицом, наступали на руки и били, заставляя признаться, что он — нацист. Не давали пить и ходить в туалет. Издевались над тем, как он одет. Все это продолжалось около 10 часов».

20-го марта к дому Лебедевых приехали российские военные. Они потребовали, чтобы Георгий показал им свою машину, которая стояла во дворе. Когда мужчина вышел, к дому подъехал легковой автомобиль без номеров. Валерия видела в окно, как мужа сажают в него и куда-то увозят.

Домой Георгий не вернулся.

Валерия постоянно спрашивала о нем у российских военных, которых встречала, но те отвечали, что ничего не знают. Женщина утверждает, что ее муж был не единственным мужчиной в селе, которого забрали из дома во время оккупации. По ее словам, еще одного местного жителя силовики увезли раньше, чем Георгия. Кроме того, мужчин забирали из соседнего села.

Между тем, обстрелы стали настолько сильными, что семья фактически жила в подвале, почти не поднимаясь наверх. «Мы только забегали домой, готовили еду и спускали в подвал кастрюли», — вспоминает Валерия. 27-го апреля вместе с детьми и со своей мамой она решилась выехать в Белгородскую область во второй раз, уже на эвакуационном автобусе:

«На границе нас сильно задержали: когда пограничники узнали мою фамилию, начали интересоваться — где мой муж, почему он не со мной, — рассказывает Валерия. — Я прямо ответила: «так вы же сами его забрали, это я у вас хочу спросить — где он?». После этого нас все-таки пропустили, и мы поехали к родственникам мужа».

За три месяца пребывания в Тамбовской области Валерия написала с десяток писем. В прокуратуры Белгородской и Воронежской областей, ФСБ, военную прокуратуру, администрацию президента России и погранслужбу по Белгородской и Воронежской областям. Последняя ответила, что Георгия Лебедева не пропустили в Россию из-за сообщения заведомо ложных сведений. Причем в письме был указан только номер соответствующий статьи федерального закона, без пояснений (документ есть в распоряжении редакции). Остальные ведомства отписались, что местонахождение мужа неизвестно, и что поисками иностранных граждан они не занимаются.

Искать Георгия Лебедева помогали друзья и знакомые, которые обращались к своим знакомым в силовых структурах. Некие «неофициальные источники» утверждали, что мужчина находится в СИЗО № 3

Белгорода, но подчеркивали, что «ничего делать не надо, потому что все пострадают». В самом изоляторе Валерии ответили, что ее мужа там нет.

Спустя время информация изменилась: другие источники сообщили, что Георгия в числе других задержанных украинцев отправили на строительные работы в Херсонскую область.

«Если моего мужа осудили по какой-то статье, у него должен быть адвокат, — говорит Валерия. — Я не понимаю, почему мне нельзя хотя бы передачку ему передать или поговорить с ним». Она уверена, что российские военные намеренно забирают из Украины молодых мужчин, чтобы «использовать их, как рабсилу или «пушечное мясо». Валерия утверждает, что у ее знакомой в Украине есть племянник, который тоже находится в российском СИЗО, хотя был гражданским. Этой женщине, якобы, даже присылали оттуда его фотографию в тюремной робе.

Несколько дней назад Валерия неожиданно получила оповещение о муже из Вайбера. Георгий сам пользовался этим мессенджером: последний раз он был в сети 17 марта. «Там было написано что-то вроде: «Георгий снова здесь, поприветствуйте его», — говорит Валерия. — Такое же сообщение получили наши родственники и друзья. Все бросились звонить и писать: «Что такое, Гоша нашелся?» Я сразу написала на этот номер, но сообщение даже не дошло — так и стоит одна «галочка». Наверное, кто-то включил телефон и просто вытащил из него сим-карту».

«Таких людей значительно больше»

О задержаниях и похищениях людей на занятых Россией территориях украинские СМИ стали сообщать с первых же дней войны. По их данным, российские силовики преследовали, в первую очередь, активистов, участников боевых действий на Донбассе, сотрудников правоохранительных органов, а также крымских татар.

Среди людей, которых задерживали и пытали — организаторы и участники антироссийских протестов, журналисты и чиновники, которые отказались сотрудничать с российскими властями.

На самом деле, случаев похищений гораздо больше — уверен член Правозащитного совета Санкт-Петербурга, епископ Апостольской православной церкви Григорий Михнов-Вайтенко. По его мнению, можно говорить о сотнях человек, предположительно, удерживаемых российскими силовиками. С начала войны Михнов-Вайтенко, как и многие другие российские волонтеры, активно занимается проблемами украинских беженцев, которые выехали в Россию: помогает им найти жилье, купить билеты, еду, одежду и медикаменты. С некоторых пор среди его подопечных появились украинцы, которые ищут пропавших родственников:

«Есть большое количество пропавших без вести, и среди них — те, чьи родственники имеют прямые доказательства того, что человек находится в России в условиях заключения. Целый ряд свидетельств говорит о том, что придумать это было невозможно. Особенно когда человек в Украине сообщает, что у него раздался звонок с российского номера, и его родственник назвал не только номер спецприемника, где он находится, но и этаж, номер камеры и даже людей, которые находятся с ним рядом».

Правозащитники называют несколько городов, где могут содержаться граждане Украины — это Симферополь, Курск и Брянск. Есть также информация, что многие похищенные попадают на территорию «ДНР». При этом, попытки юристов взаимодействовать с органами власти — ФСИН, ФСБ, МВД и военной прокуратурой — результатов не дают. «Адвокаты, которые работают по заявлениям родственников, получают довольно однотипные ответы «такого гражданина нет», — подчеркивает Михнов-Вайтенко.

Впрочем, бывают и исключения. Петербургская правозащитница Диана Рамазанова в мае и июне занималась историей похищенной жительницы Херсона. 35-летняя женщина работала в IT-компании и, по словам родственников, активизмом не занималась. Российские силовики увезли ее из дома после обыска. Помочь с поисками похищенной Рамазанову попросили в правозащитной организации ОВД-Инфо (в РФ признаны иноагентом), с которой она активно сотрудничает — именно туда обратился отец похищенной.

Рамазанова связалась с мужчиной, и он рассказал, что с конца февраля в Херсоне были похищены несколько сотен мирных жителей. Некоторые из них вернулись домой, но большинство остаются в заключении. Диана Рамазанова предложила ему юридическую помощь, но мужчина перестал выходить на связь. Правозащитница нашла контакт его сестры, которая активно писала о племяннице в соцсетях и попросила помощи в ее поиске. Однако та тоже общалась с ней настороженно и неохотно. По словам Рамазановой, украинцы не могли понять, почему кто-то в России берется им помогать.

В документе похищенную называли «лицом, которое оказало противодействие специальной военной операции». Утверждалось, что лицо «размещено и содержится в соответствии с требованиями законодательства», а решение о его судьбе будет принято по завершению военных действий.

«То есть они признают, что она действительно задержана, но в ее отношении ничего не предпринимают. Они говорят: мы будем заниматься ею после окончания войны, — уточняет Диана Рамазанова. — А то, что люди содержатся непонятно где и не могут увидеться с близкими — их не волнует. Но это же ненормально, когда у тебя забрали родственника, и ты не можешь с ним пообщаться, узнать, где он, что с ним. Семьи с ума сходят».

Условно правозащитники делят похищенных на две группы — тех, кого силовики задержали дома, на работе или на улице. И тех, что пропали при переходе границы — во время так называемой фильтрации. С последними проще: бесследно исчезнуть на КПП сложно — при переходе все документируется, плюс много свидетелей. Хотя задержаться на границе человек может надолго — административные статьи, по словам Михнова-Вайтенко, «можно шлепать и шлепать, ограничений нет». И все же случаи похищений на оккупированных территориях он называет «самыми страшными» — кроме показаний родственников никаких зацепок нет.

По словам Михнова-Вайтенко, информацию для доклада Human Rights Watch российские и украинские правозащитники собирали совместно. При этом, имена некоторых пропавших после проверки в него не вошли. В основном, это были гражданские лица, которые считались похищенными в марте — после того, как российские войска продвинулись в Киевской и Сумской областях Украины: «Понятно, что людям хочется верить в лучшее: «Да я Васю видел, он с военными уехал!». Пускай в тюрьме, но он жив. К сожалению, был целый ряд случаев, когда оказывалось что человек погиб».

В том, что в докладе не упоминается Харьковская область, где пропал Георгий Лебедев — правозащитник противоречий не видит. Информация для отчета проверяется долго, и опубликованный документ явно не будет последним. К тому же, любой поиск начинается с заявления, которое должны написать родственники пропавших. Есть много случаев, когда они этого не делают по-разным причинам: одни просто не знают, что это необходимо, другие боятся последствий огласки.

По мнению Михнова-Вайтенко, главная задача правозащитников — выяснить, где находятся пропавшие люди и определить их юридический статус. Сейчас у похищенных украинцев его нет, хотя российское государство обязано его предоставить. «Если человек задержан без определения статуса и неизвестно где удерживается — это само по себе отдельная статья уголовного преступления», — подчеркивает правозащитник. По его словам, никто не оспаривает право государства предъявлять человеку обвинения. Но точно так же и гражданин имеет право на защиту и элементарный уход:

«Вы хотите сказать, что это человек намеревался взорвать атомную бомбу на Красной площади? У вас есть основания, доказательства, оперативная информация? Замечательно — арестовывайте, расследуйте. Но человек имеет право на работу с адвокатом и право хотя бы иногда сообщать родственникам, что он жив и здоров. Внутри этого списка [в докладе HRW] есть целый ряд людей с тяжелейшими хроническими заболеваниями, они нуждаются в постоянном уходе. И если не можем его предоставить — это означает медленное убийство человека. И это не очень хорошо».

Михнов-Вайтенко считает, у его коллег из Украины есть основания серьезно опасаться за судьбу украинских граждан. За последние 8 лет их неоднократно приговаривали в России к крупным тюремным срокам. Наиболее показательными служат громкие дела Олега Сенцова, Станислава Клыха и Николая Карпюка. Однако в некоторых случаях о судьбе таких осужденных узнавали уже после вынесения приговора. Теперь украинские правозащитники боятся, что похищенных в оккупации людей «незаметно осудят, дадут им большие сроки и потом их надо будет мучительно оттуда доставать».

«Они любят таких, как ты, и они будут тебя убивать»

Алексей Коваленко из Мариуполя — один из тех, кто мог пропасть во время перехода через границу России и непризнанной ДНР. Но не пропал, и считает это большим везением. Хотя все этапы и саму суть «фильтрации» прочувствовал в полной мере: «У них это называется «сито». Все попадают в это сито, но кто-то выходит, кто-то — нет».

Вместе с женой Юлией и тремя детьми Алексей выехал в Россию в мае. К этому времени семья Коваленко осталась без квартиры, которая сгорела при бомбежке, и пережила типичный мариупольский ад: «Жили в холодном подвале — без воды и нормальной еды. Я помню, как готовила на улице, а вокруг стоял трупный запах, — вспоминает Юлия. — Прямо во дворе у нас было 23 могилы с крестами».

Супруги говорят, что ехали «со спокойной душой» — Алексей работал таксистом и к силовым структурам отношения никогда не имел. Границу переходили у села Весело-Вознесенка. На погранпереходе Алексея допрашивали несколько часов. В числе прочего, сотрудники ФСБ интересовались, «не скрывает ли он свою сущность, как это делают маньяки». Под сущностью подразумевалось сотрудничество с СБУ. Те же вопросы задавали и Юлии, которая пришла встретить мужа после допроса:

«Я спрашиваю у пограничника: «С моим мужем все в порядке?», а он так странно отвечает: «Откуда я знаю, все ли с ним в порядке, я же не знаю, что с его психическим состоянием». Я так и не поняла, что означает эта фраза. Другой пограничник спросил: «Может, ваш муж от вас что-то скрывает». Я говорю: «Да вы что, он — прекрасный семьянин, никто о нем никогда плохого слова не скажет». Потом вышел Алексей и говорит: «Мне нужно остаться тут до утра».

Утром Алексею дали 5 суток ареста за мелкое хулиганство. Хотя никаких хулиганств он не совершал. Отбывать срок отправили в село Покровское Неклиновского района. Юлии пограничники велели идти в палаточный лагерь для беженцев, который располагался неподалёку: «Я начала возмущаться, говорю: «что вы делаете, у меня ситуация такая тяжелая, младший ребенок — инвалид». Тогда они сказали: «Если не хотите, идите куда угодно, хоть на улицу».

В камере спецприемника было 8 человек, среди которых Алексей неожиданно узнал знакомого из Мариуполя: тот выехал из города за 2 недели до того, как это сделали Коваленко, и потом с ним пропала связь. Оказалось, что мужчине дали 12 суток ареста, и его срок как раз подходил к концу. Позже Алексей узнал, что его знакомый смог выбраться из России в Грузию. Правда при выезде, по словам Коваленко, его снова задержали и избили сотрудники ФСБ. При этом, они, якобы, заставили мужчину написать расписку о том, что он «поддерживает эти действия и не имеет к ним никаких претензий».

Когда пять суток подошли к концу, Алексея не выпустили — на него снова составили протокол о мелком хулиганстве. Суд проходил в Матвеевом Кургане, Коваленко дали 10 суток. В ответ на его протесты силовики пригрозили добавить еще. «В протоколе было написано, что я шел по улице, приставал к людям, ругался матом и хватал кого-то за одежду, — говорит Алексей. — Ты можешь с этим не соглашаться, все равно закроют. Я не согласился, и тогда они привели понятых. Понятые сказали судье, что все это видели — это все у них отлажено, все делается моментально».

Новый административный срок Алексей отбывал в спецприемнике Таганрога. С новым арестом его отчасти примиряло то, что условия содержания были гораздо лучше: «В Покровском мы сидели в подвале — без света и воды. На улицу нас не выводили, поэтому была полная дезориентация: я пять суток не понимал — день сейчас или ночь. В Таганроге еда была нормальная, душ с горячей водой и камера на четырех человек».

Юлия к этому времени перебралась с детьми в Ростов. Пограничники пообещали, что муж приедет к ней туда из Таганрога. Сначала сняла комнату в отеле, но когда поняла, что ждать придется долго, и это будет накладно, переехала в съемную квартиру.

«Я поняла, что они [силовики] для чего-то тянут время время. Когда муж перезвонил и сказал, что его забирают и опять куда-то везут, я услышала, как ему кто-то сказал: «клади трубку, иначе вообще получишь 15 суток». Потом тот же голос спросил: «Ты что здесь вообще делаешь?» Муж ответил: «Я в поисках работы и новой жизни». А ему ответили: «Почему ты не взял автомат и стал защищать Родину?» Я не понимаю, о какой Родине шла речь. Об Украине? Как он должен был ответить на этот вопрос?»

По истечении 10 суток, Алексею дали еще 8 — опять по делу о мелком хулиганстве. Он признается, что «обалдел, и подумал, что его уже не выпустят». Адвокат пробиться к нему не смог — «опера его просто вытолкали”. По словам Алексея, силовики не скрывали, что хотят удерживать его как можно дольше: «Я спросил прямым текстом — это проверка ФСБ? Они: да. Я говорю: а зачем вы из меня хулигана-то делаете? Поселите тогда мою семью в ПВР, и потом проверяйте. Я что, преступник какой-то? А они говорят: у нас процедура такая, это все идет от Вовы».

Пока Коваленко отбывал новый срок, некоторых его сокамерников допрашивали с использованием полиграфа. Спустя какое-то время такой специалист приехал и к нему. Алексей уверен, что этого добился адвокат, который подал на имя начальника отдела полиции №1 Таганрога заявление о похищении человека.

Коваленко проверяли на детекторе лжи трижды, но прибор каждый раз показывал сильное волнение. «На третий раз эфесбешник психанул, — говорит Алексей, — сказал, что приедут специалисты по воспитательной работе, и «выбьют из меня дурь» — чтобы я рассказывал все как положено». После этого Алексеем занялись люди, которых он называет «спецназовцами»:

«Завели меня в кабинет начальника спецприемника, закрыли дверь и начали угрожать. Один спросил: «Знаешь, почему нас двое? Потому что если я захочу тебя здесь убить, меня второй сотрудник остановит. Если ты признаешься во всем — мы тебя не тронем. Если будешь врать — начнем тебя прессовать. И меня опять начали спрашивать, знаю ли я сотрудников СБУ и выполнял ли я их поручения».

Допрос сопровождался пытками — Алексею заломили руки и били по ногам резиновой дубинкой. «Спецназовцы» говорили ему, что нашли сейф с распиской о сотрудничестве с СБУ и его позывным. Предлагали сознаться, что он подписывал такую бумагу: «Говорили — сознайся, тогда мы тебя помилуем, а если не сознаешься, мы тебя отдадим чеченцам — они любят таких как ты, и они будут тебя убивать». Коваленко сопротивления не оказывал, но и ни с чем не соглашался: «Я сказал им — ну если у вас беспредел такой, отдавайте меня чеченцам, я буду сам с ними разговаривать».

Спустя два часа допроса с пристрастием Алексея внезапно оставили в покое. Он пробыл в спецприемнике еще два дня — до конца административного срока. Потом вышел на свободу — его забрал адвокат и увез на машине к жене в Ростов. Алексей искренне недоумевает — «я даже не знаю, почему меня отпустили». За время, проведенное в российских спецприемниках, он узнал много менее оптимистичных историй:

«Один парень шел с мамой пешком из Донецка, его задержали на КПП Успенка. Мать не могла найти его 2 недели, потом с трудом нашла — он просидел сначала 12 суток, потом еще 15. Был парень-водитель, который признался, что он общался с сотрудниками СБУ — сказал на допросе, что они «неплохие ребята и нормальные пацаны». Он не досидел до конца срока, его куда-то увезли из спецприемника. Еще был милиционер с Доброполья. Его пытались призвать [на фронт] в Украине, но он написал рапорт и уволился. Пока мы вместе сидели, его пару раз допрашивали. Он решил уехать в Россию помощи просить, а его там приняли».

«Верим и ждем, когда папа снова зайдет во двор»

Валерия Лебедева планировала дождаться мужа в России, но признается, что стало ей стало психологически тяжело. В доме мужниной родни в Тамбовской области проживало 13 человек — «все друг у друга головах, ни тишины, ни спокойствия».

На решение уехать повлиял и конкретный случай: «К нам приехали родственники из Москвы, там был маленький мальчик, и моя младшая дочь гуляла с ним во дворе. Мимо шла компания молодежи, которая увидела машину с украинскими номерами. Спросили, чья она, и говорят: «Так Россия же с Украиной не дружат, почему она здесь, надо ей окна разбить». Мы вечером сели и решили: все, уезжаем».

С другими проявлениями агрессии в России Валерия не сталкивалась. Но обратила внимание, что россияне вообще не говорят о войне — «как жили, так и живут, даже не думают, что где-то умирают люди». По ее мнению, большую роль в этом играет телевидение: «Они вообще не говорят «война», только «спецоперация».

Тамбовские родственники Валерию поддерживали, но советовали ни с кем на эту тему не разговаривать.

Вернуться в Харьков семья не могла — город до сих пор сильно обстреливается, а село остаётся в оккупации. Соседи Лебедевых рассказывали Валерии, что происходило в селе после их отъезда: «Российские солдаты пригоняли фуры, открывали двери в квартирах и гаражах, увозили все, что только можно — начиная от носильных вещей и заканчивая бытовой техникой».

Российские волонтёры предложили женщине уехать в Евросоюз — купили ей и детям билеты на поезда до Москвы и Санкт-Петербурга, сняли хостел, довезли до границы. Валерия не скрывает, что в Латвии почувствовала себя гораздо лучше: «Эмоционально тяжело находиться в стране, которая напала на твой дом».

Поиски мужа женщина не прекращает — состоит в нескольких украинских группах в интернете, где люди ищут пропавших близких. Иногда там появляются списки людей, о которых хоть что-то стало известно, но информация о Георгии ей ни разу не встречалась. С розыском в Украине помогает родственница — она подала данные о Лебедеве во все профильные организации. В России от имени Валерии действует законный представитель — такое заявление она оформила по совету правозащитников перед отъездом из страны.

Впрочем, искать для украинцев подходящих юристов в России очевидно будет все сложнее. По словам правозащитницы Дианы Рамазановой, российская адвокатура подвергается сильному давлению: «Адвокаты массово отказываются [от таких дел], очень боятся. Одно дело беженцами заниматься, другое — похищенными. Браться не хотят даже те, кто занимается политическими делами».

Рамазанова — не единственный правозащитник в Санкт-Петербурге, сотрудничающий с ОВД-Инфо. Но единственный среди них, кто помогает родственникам похищенных украинцев. «Из ОВД-Инфо ко мне людей отправляют, потому что больше не к кому. Я еще не тихая: и лекции провожу и интервью даю, везде свечусь».

Двое — уехали из страны, опасаясь преследований. Риск лично для своей свободы правозащитница тоже осознает: «Если государство делает такие страшные вещи с теми, кто не являются ее гражданами, где гарантия, что не начнут пропадать граждане России? За лайки и репосты, например. Мы тем более сгинем где-нибудь, если не уедем. Я отлично понимаю, что мне уже надо уезжать — счет идет на месяцы, может даже на недели. Я понимаю, что в России небезопасно, но и бросить свою работу тоже не могу».

По мнению Рамазановой, государством, которое похищает украинцев движет животный страх: «Они же [госструктуры] верят в эту историю с террористами и фашистами, и боятся. У меня другого объяснения нет».

В идеале для поиска пропавших нужно создать многостороннюю комиссию, в которую вошли бы люди, которым доверяют обе стороны — считает Михнов-Вайтенко. По его мнению, такие люди есть и в Украине, и в России. Это могло бы стать оптимальным решением на фоне отсутствия доверия к такому институту, как ФСИН. Правозащитник уверен, что нужно «либо определить статус похищенных, либо предъявить доказательства, что этих людей в России никогда не было и быть не могло, и закрыть эту тему»:

«Говорят, в брянском СИЗО находятся [похищенные], пустите [туда] такую комиссию, пусть приедет какое-то количество людей — Ева Меркачева, Марина Литвинович… Пусть они пройдут это СИЗО и убедятся, что там никого нет. Пусть арестанты скажут: не было у нас никого никогда. И все успокоятся. Мы же знаем, что российские власти — белые и пушистые — занимаются благородным делом, спасают Украину от украинцев. Ну так вытащите это все наружу. Покажите каких-то там мерзавцев, которые корректировали огонь вражеской артиллерии или каким-то терроризмом занимаются — возбудите уголовные дела, расследуйте их, дайте им по 25 лет. Но иначе получается ужас. Получается похищение, незаконное удерживание. Мы каждым своим действием ситуацию только ухудшаем».

Михнов-Вайтенко полагает, что если бы закончились военные действия, имело бы смысл создать российско-украинский центр по поиску похищенных людей — с единой командой специалистов. Пока бои в Украине продолжаются, сделать это невозможно. Но и ждать, когда война завершится, времени нет. Поэтому хорошо даже то, что в этом направлении работают разные команды — с разными наработками и подходами, — подчеркивает правозащитник.

Он сам и его коллеги обещают «продолжать долбить» власть. Харьковчанка Валерия Лебедева продолжает ждать мужа: «У меня даже слез не осталось, да и не хочется показывать их при детях. Мы ждем папу. Верим и ждем, что он снова зайдет во двор».