Наша встреча посвящена делу Азата Мифтахова, но я не буду говорить собственно об этом деле: собравшиеся, полагаю, знают и это имя, и это дело.

И вообще, после 24 февраля 2022 года, после начала Россией масштабной войны в Украине, вряд ли можно говорить о чем-то другом, кроме этой войны. Или, если это слишком сильное утверждение, то: вряд ли можно, говоря о чем-то, не говорить при этом о войне в Украине. Но верно и другое: говоря о войне в Украине, о десятках тысяч погибших и миллионах беженцев, о военных преступлениях и преступлениях против человечности, нельзя забывать о причинах войны. Об условиях, сделавших возможной эту немыслимую войну.

Между тем, политические заключенные, политические репрессии в России, — одно из таких условий.

Государство, грубо и массово нарушающее права человека внутри своих национальных границ, рано или поздно становится угрозой миру и международной безопасности. Это, если угодно, теорема, казалось бы, окончательно доказанная опытом Второй мировой войны. На фундаменте этого опыта за десятилетия была выстроена система международного сотрудничества, система международных организаций, которая должна была предотвратить повторение 1939 года. Предотвратить не получилось: снова в центре Европы развязана война.

Сегодня наивными кажутся вопросы: почему в самой России не была запущена процедура импичмента? Почему нет ярких выступлений оппозиционных лидеров в парламенте, ни антивоенной кампании в общенациональных масс-медиа? Парламентская и партийная системы в стране давно демонтированы, остались лишь декорации. Медиа контролируются государством и превращены в орудие пропаганды. Не сработали обратные связи, которые должны были предотвратить войну. Как и почему не смогли, не успели, не пытались остановить процесс трансформации России в агрессора, в «больного человека Европы» — отдельная больная тема.

Но вот вопрос, который постоянно задают все эти месяцы: почему в России нет массовых уличных антивоенных выступлений? В чем причина столь эффективного контроля государства над обществом? Причина, не в последнюю очередь, — те самые политические репрессии, уголовное осуждение и заключение за мирную деятельность. Но есть также и важный контекст этих репрессий, который делает их столь эффективными.

Это, во-первых, политический террор.

Да, с 1996 года России не действует смертная казнь. Но я назову несколько имен: журналист «Новой газеты» Анна Политковская, адвокат и левый активист Станислав Маркелов, сотрудница «Мемориала» Наталья Эстемирова (Маркелов и Эстемирова также были авторами «Новой газеты» — прим. ред.). Все они боролись с насильственными исчезновениями людей в зоне вооруженного конфликта на Кавказе, в Чечне, — и все они были убиты. Оппозиционный политик Борис Немцов, с 2014 года — один из лидеров антивоенного движения в России. Убит. Казалось бы, эти и другие смерти журналистов, активистов, оппозиционных политиков можно было отнести на счет маргинальных групп, или властей Чечни. Но после попытки отравления другого лидера оппозиции, Алексея Навального, и во многом благодаря ему была вскрыта настоящая система политических убийств с использованием ядов, совершаемых агентами российских центральных властей. Навальный выжил после отравления, вместе с Христо Грозевым расследовал это отравление, вернулся в страну, и сейчас находится в заключении.

Зачем я говорю о политических убийствах, — казалось бы, совсем другой и совсем особой теме? Но эта «совсем особая тема» придает важное значение всему остальному, — так же, как «существенно особая точка» функции много говорит о поведении этой функции в других точках, и на всей области определения.

ставшие распространенной и систематической практикой в ходе и после Второй чеченской войны. «Инерция страха» — так советский ученый и диссидент Валентин Турчин назвал свою работу о советском обществе послесталинского периода, вышедшую в Самиздате в 1968 году. Но и теперь, рассуждая, например, о Чечне, о «кадыровцах», о всевластии Рамзана Кадырова, надо помнить о многих тысячах исчезнувших людей, смерть которых легла в основание нынешней «стабильности» и управляемости Чечни.

В России арестовывают и судят тех, кто открыто выступает против войны.

Другой российский политик, выживший после двух попыток агентов российских властей отравить его, — Владимир Кара-Мурза, — активнейшим образом занимался продвижением в мире обсуждаемой нами сегодня темы российских политзаключенных. Теперь он арестован за выступление о войне в Украине. Выступал он в американской глубинке, в Аризоне — и сейчас находится в российской тюрьме.

7 июля в Москве состоялось очередное судебное заседание по делу московского муниципального депутата Алексея Горинова. На заседании муниципального совета он заговорил о войне, о жертвах войны, об убитых детях, — и был за это арестован. Горинов был приговорен к 7 годам заключения.

Им и еще десяткам человек вменяют новую статью уголовного кодекса о «фейках об армии». Математики оценят логику: любое утверждение, которое не соответствует официальным заявлениям официальных представителей министерства обороны, объявлено в России ложным. За это можно получить до 10 лет заключения.

Или еще один московский депутат, Илья Яшин, все последние месяцы прямо и систематически высказывавший свою антивоенную позицию. Сейчас он арестован по сфабрикованному административному делу. Но, скорее всего, административное дело здесь — такая полицейская «лемма» перед доказыванием «теоремы», уже с использованием статьи 207.3 уголовного кодекса. Человека сначала задерживают по административной статье, а пока он под арестом, готовят основания для возбуждения уголовного дела: «фейки об армии, до 10 лет».

Тут я хотел бы обратить ваше внимание на второй важный момент — на соотношении и взаимосвязь административных и уголовных репрессий в современной России. Это соотношение, эта структура сравнима с тем, что уже было в позднесоветские годы — с конца 1950-х по конец 1980-х.

В послесталинское время власти Советского Союза встали перед проблемой: как эффективно контролировать социум (пусть и находящийся в состоянии «инерции страха»), не используя при этом массовые репрессии? Люди, стоявшие у власти, хорошо помнили собственный страх. Они помнили, что репрессии легко выходят из-под контроля. В итоге в 1959 году была введена система «профилактики», при которой на одного осужденного «за политику» по уголовной статье приходилось около ста человек «профилактированных», подвергнутых репрессиям внесудебным, административным, неофициальным, — но с очевидной угрозой репрессий уголовных в случае продолжения деятельности.

За выход на митинг или пикет полагается статья административного кодекса 20.2.5, со штрафом в несколько десятков тысяч рублей. За повторный выход на пикет — статья 20.2.8 того же кодекса, до 300 тысяч рублей штрафа, или до 30 суток ареста. А если Вы трижды задержаны в течение полугода, то может наступить уголовная ответственность по статье 212.1 — до пяти лет лишения свободы. Эту статью ещё называют «дадинской» — по фамилии активиста Ильдара Дадина, который был первым по ней осужден.

В самом начале войны в Украине, 4 марта 2022 года, были введены специальные статьи о «дискредитации российской армии»: статья 20.3.3 административного кодекса (штраф до 50 тысяч рублей, или до ста тысяч, если Вы призываете к публичным акциям), и статья 280.3 уголовного кодекса (до пяти лет заключения).

То есть, хотя нигде тут нет слова «профилактика», перспектива уголовного наказания в случае продолжения деятельности в обоих случаях прописана явно.

В ходе протестов прошедших месяцев были составлены административные протоколы на многие тысячи человек [на 10 июля, по данным ОВД-Инфо, «16334 задержаний за антивоенную позицию начиная с 24 февраля»], в основном, по «митинговым» административным статьям. «За дискредитацию армии» — больше двух с половиной тысяч [2876 дел в первой инстанции на 10 июля]. Все эти люди не осуждены и даже не обвиняются по уголовным статьям, — но они уже находятся под угрозой «посадки», если ещё раз выйдут на улицу или выскажут свое мнение.

При этом даже не обязательно, чтобы на улице их задержали полицейские. Мы живем в XXI веке, прогресс не стоит на месте, а в Москве действует система распознавания лиц по камерам, установленным на улицах и в метро. В прошлом году записи с таких камер использовали при оформлении административных дел «за митинги и шествия». Месяц назад, 12 июня, по данным таких камер полицейские останавливали людей, не вышедших ни на какой митинг, а просто ещё входивших в метро, чтобы ехать в центр города.

Отмечу ещё один момент, который особенно повеселит математиков. В случае такой «ступенчатой» ответственности — сначала административные дела, и только потом уголовные, — на втором этапе, в суде по уголовному делу, решения по первым, административным делам (то есть доводы, заведомо более «слабые»), используют как доказательства для последующего уголовного осуждения. В административном судопроизводстве для защиты нет таких возможностей, как в уголовном процессе, а обвинение представляет сам судья (то есть он и прокурор как бы выступают в одном лице). Суды конвейерным способом штампуют решения по сфабрикованным в полиции протоколам, но далее эти решения учитываются, как полноценные доказательства: действует «административная преюдиция».

Третье, — по порядку, но не по значению, — важное обстоятельство: условия содержания в ходе следствия и после осуждения. Проще говоря, пытки, жестокие и унижающие человеческое достоинство способы обращения и наказания. Вот несколько примеров из происходящего в эти дни.

Упомянутый выше депутат Алексей Горинов, признанный «Мемориалом» политическим заключенным, после ареста был помещен в четырехместную камеру, где находились семь человек. Он не мог нормально спать, и, будучи больным, не получал требуемого лечения и ухода.

Второй пример. Ученый-физик Дмитрий Колкер 30 июня был арестован ФСБ. Мы не успели включить его в списки политзаключенных. У него была четвертая стадия рака, его увезли из больницы, и на третий день он умер в Лефортовской тюрьме.

Тут я должен сказать, что даже в темные времена, когда главой Советского Союза был Юрий Андропов, Комитет государственной безопасности СССР старался не арестовывать людей с тяжелой онкологией. Когда в 1983 году «громили» солженицынский Фонд помощи политзаключенным, не арестовали Андрея Кистяковского, распорядителя Фонда, потому что он был смертельно болен. Я могу продолжать этот список. Тогда это казалось неприличным перед всем миром. Теперь — нет, уже не неприлично. Наоборот: все знают, что и больного, умирающего могут бросить в тюрьму.

Третий пример. На днях стало известно, в каких условиях содержат политического заключенного Алексея Навального. В колонии строгого режима для него создана «тюрьма в тюрьме». Шестиметровый глухой забор, строгая изоляция. Максимально неудобные условия для человека с больной спиной, — и в рабочее время, и после работы. Слушать песни, прославляющие ФСБ. Сидеть часами под портретом Путина. Это, возможно, лучше, чем «особые условия», ранее созданные для Навального в предыдущем лагере. Но, заметим, Навальный — человек, к которому приковано внимание.

С «простыми» политзаключенными всё проще. Упомянутого ранее Ильдара Дадина в заключении пытали сотрудники лагерной администрации. Это вовсе не исключение: пытки в российских местах заключения давно уже стали системой, — не для «политических», а для всех, кого не удается сломать.

Точно так же, системой давно уже стали пытки в ходе дознания и следствия. Я уже упоминал уничтожение КГБ Русского общественного Фонда помощи политзаключенным в СССР: в 1983 году другого его распорядителя, Сергея Ходоровича, после ареста полгода пытали в центре Москвы, на Петровке, — но делали эту «черную работу» его сокамерники. Уголовники, сотрудничавшие со следствием. Это называлось «пресс-камера», такое есть и теперь. Но в наши дни, в отличие от позднесоветских времен, системой давно уже стали пытки «без посредников», которые применяют «люди в форме», дознаватели и оперативники.

Подводя итог, я могу сказать, что политические репрессии, — уголовное осуждение за ненасильственную деятельность, — стали в России важнейшим методом управления социумом, «социальной инженерии». В том числе (а сейчас — прежде всего) способом подавления антивоенного движения.

Есть больше полусотни таких уголовных дел [58 дел по ст. 207.3 в разных стадиях производства на 10 июля], но эти репрессии косвенно касаются и тех многих тысяч человек, которые были осуждены административно, — что напоминает позднесоветскую практику «профилактики». Но такая «профилактика», как доказывал Юрий Андропов на Политбюро ЦК КПСС, неэффективна без продолжающихся уголовных репрессий, без лагерей, тюрем и «психушек».

Ведь, если эти репрессии имеют какую-то цель, то цель эта — не «всех посадить», а «посадив немногих, всех контролировать».

Говоря о «контроле», надо учитывать также такие системные факторы, как пытки и жестокое обращение (и в ходе следствия, и в заключении), и практику политических убийств (в каком-то смысле заменивших в России действовавшую в СССР смертную казнь).

«Профилактика» неэффективна без уголовных репрессий, контроль над обществом невозможен без репрессий, война невозможна без репрессий.

И последнее. Число пленных и насильственно удерживаемых в России граждан Украины — свыше шести тысяч человек. Украинские пленные сидят, хотя и отдельно, но в тех же тюрьмах. Их допрашивают те же следователи. Их пытают так же, как до того пытали граждан России.

Репрессии есть необходимое условие войны. Пытки и политические убийства суть условие эффективности репрессий. Значит, борьба за свободу политзаключенных, борьба против пыток и политических убийств в России есть неотъемлемая составляющая борьбы за мир.