Россияне незаконно удерживают в оккупированных районах Украины до 10 тысяч мирных жителей, сообщил мэр Мариуполя Вадим Бойченко. Для этого развёрнуто как минимум четыре тюрьмы: две в Еленовке, одна в Донецком СИЗО и одна в Макеевке. Задержанные закрыты в помещениях 2 на 3 метра по 10 человек в камере, не получают медицинской помощи и подвергаются психологическим и физическим пыткам, рассказывают очевидцы. Задерживают не только военных. В Донецком СИЗО ждёт суда кинолог Ярослав Ждамаров, который не брал в руки оружия. Ему грозит 10 лет лишения свободы за сотрудничество с «Азовом». Историю рассказала жена Ярослава — Виктория.
Ярослав Ждамаров с женой. Фото из личного архива
«Мы надеялись, что это ненадолго»
До войны у нас было всё как у большинства молодых семей. Жили, работали, потихоньку делали ремонт в квартире, строили планы, встречались с друзьями.
Работали в удовольствие: я — мастером маникюра, Ярослав — кинологом. Занимался в частном порядке дрессировкой собак, работал с бездомными животными в приюте. Это была его отдушина, работа в удовольствие, он горел этим делом. Несколько лет назад он работал в «Азове», тоже кинологом. Но он не воевал. Мой муж — гражданский! Последние полгода он начал развивать свой бизнес, у него было три точки с аппаратами по продаже питьевой воды.
Приют Dog’s Ambulance, которому помогал Ярослав Ждамаров, находится в Грузии. Там подтвердили, что украинец регулярно приезжал туда и помогал социализировать бездомных собак, корректировать их поведение.
Конечно, планов, разрушенных войной оказалось очень много. Мы с Ярославом вместе уже 8 лет, но официально стать семьёй планировали в апреле этого года. Собирались подать заявление в ЗАГС в последнюю неделю февраля, но случилась война. Планировали расширять мой кабинет до студии, я писала курс по обучению маникюру. Собирались осваивать новые профессии, чтобы перейти на дистанционную работу и начать путешествовать.
Ярослав. Фото из личного архива
Момент, когда мы поняли, что началась война — одно из самых жутких воспоминаний. Мы были у себя дома, на левом берегу, кажется, около 5 утра, проснулись от нескольких взрывов. Сразу зашли в мариупольский чат, и в новостях увидели публикации о том, что объявлена война. Было очень страшно, мы не могли поверить, что это происходит на самом деле. Страшное ощущение, что твоя жизнь в одну минуту разделилась на до и после.
Мы собрали «тревожную» сумку, кое-какие вещи, лекарства, деньги и документы. До последнего надеялись, что это ненадолго, наверное, как и многие, кто остался в Мариуполе. В один момент мы лишились всего: жилья, машины, работы, планов.
«На наших глазах горел наш дом»
К сожалению, в первые дни мы никуда не уехали. А потом уже просто не было возможности. Нас лишили света, газа, воды, со 2 марта пропала связь. Дом, в котором мы были, практически постоянно оказывался на линии огня, обстрелы были каждый день с небольшими перерывами. Без связи мы попросту даже не знали, какими дорогами можно безопасно выехать и куда, не знали, какая ситуация в других районах города. Мы не знали, есть ли официальные коридоры, проводилась ли эвакуация. Некоторые люди уезжали и уходили на свой страх и риск. Кто-то возвращался, кто-то попадал под обстрел, некоторых просто останавливали и отправляли в подвалы ближайших домов.
Первые три недели мы ночевали в тамбуре, а потом полтора месяца жили в подвалах. На наших глазах горел наш дом.
Последние две недели мы жили в частично обвалившемся подвале своего же собственного сгоревшего дома, потому что поблизости больше других укрытий не было.
Все дома в нашей части района были сожжены и разрушены. Еду готовили на кострах возле подъездов. За водой спускались к морю, набирали полуморскую из родника, кипятили её. Март был очень холодным, долго держался мороз, мы собирали снег с крыш автомобилей и растапливали на кострах. Потом, когда к морю стало спускаться очень опасно, ходили на хлебозавод, всегда группами, чтобы в случае чего помочь друг другу. К сожалению, не всегда возвращались в полном составе. За всё время к нам только дважды приезжала гуманитарная помощь.
«Была бы моя воля — сразу бы расстрелял»
23 апреля всех, кто находился в нашем доме, колонной примерно в 60 человек эвакуировали военные ДНР. Нас вывезли на Поживановскую церковь. Оттуда каждый сам выбирал свой путь, но всем без исключения необходимо было пройти фильтрацию, даже тем, кто после хотел вернуться в Мариуполь. Мы хотели закончить это сразу, не тянуть. Жить было негде, уйти разрешали только на Восточный район, военные сказали занимать пустые квартиры ну или заселяться в подвалы. Мы прошли блокпост, оттуда эвакуационным автобусом всей группой отвезли в село Безыменное, там был пункт временного размещения перед фильтрацией. Несмотря на то, что этот пункт официально не назывался фильтрационным, на входе молодые люди в военной форме проверяли сумки, личные вещи, электронные устройства и документы.
Ярослав пошел первым. У него взяли паспорт, спросили, где он служил и когда.
Он не стал скрывать, что с 2016 по 2019 годы служил по контракту кинологом в «Азове». Его данные передали кому-то по телефону, забрали паспорт и сказали ждать, обещали, что за ним придут. Ночью 24 апреля в 00:30 за ним явился один из военных, которые проверяли на входе наши вещи. Он был в балаклаве, но я его всё равно узнала. Военный назвал фамилию мужа и приказал выйти. Ярослава забрали без личных вещей, больше он к нам не вернулся.
Когда его мама попыталась узнать, куда отвезли Ярослава, тот же военный ответил: «Его дело будут рассматривать, но была бы моя воля — сразу бы расстрелял». Нам сказали, что ждать Ярослава не нужно. Мы выехали в Старобешево на фильтрацию через день после случившегося.
Ярослав с подопечными приюта Dog’s Ambulance в Грузии. Фото из личного архива
«Подтвердить, что он в плену, может только российская сторона»
За два с половиной месяца Ярослав вышел на связь только один раз. Сообщил, что находится в СИЗО Донецка, ждёт суд, и судить его собираются как бывшего члена террористической организации (В России полк «Азов» пока не считается террористическим, Верховный суд России перенес рассмотрение вопроса о его запрете на 2 августа, — прим.ред.) Назвали предварительный срок — от 5 до 10 лет. Пока мне больше ничего о нём неизвестно.
Я не знаю, в каком он состоянии сейчас, есть ли у него тяжёлые травмы, оказывают ли ему медицинскую помощь, есть ли вода, дают ли хоть какую-то еду.
О судьбе мужа я пыталась узнать в разных организациях. Как только я выехала в безопасное место, сразу же стала подавать заявления во все ответственные органы: Национальное Информационное Бюро, СБУ, МВД, Международный Комитет Красного Креста. Ответа пока мне никто не дал. Подтвердить, что он в плену, может только российская сторона.
«Мужчин забирали прямо с улицы»
В лагерях о тебе собирают все возможные данные, проверяют на наличие знакомых среди военных, полицейских, пограничников, работников государственных органов и прочее. Задают провокационные вопросы, например, об отношении к политике Украины, в особенности с 2014 года. Снимают отпечатки пальцев, делают фото. В телефонах проверяют личные переписки, контакты, фото, посты в соцсетях.
Особое внимание, конечно, уделяют мужчинам, их дополнительно проверяют на наличие патриотических татуировок, следы от бронежилетов. Вызывают на допрос в отдельные комнаты, держать там могут до нескольких часов. С нами в ПВР (пункт временного размещения) было около 20 мужчин, у которых забирали паспорта и, не называя причин, насильно удерживали там более 10 дней. Их родные не знали, где они, по их словам, мужчин забирали прямо с улицы.
При успешном прохождении процедуры тебе выдают малюсенький листочек размером со спичечный коробок. Это и есть тот самый пропуск, с которым ты имеешь право свободно передвигаться по территории ДНР.
Я периодически общаюсь с родственниками других пленных. В основном, это не знакомые мне ранее люди, которые попали в подобные ситуации. Находим друг друга в чатах или группах по поиску пропавших. Среди моих знакомых, к сожалению, ещё нет тех, чьи родные уже на свободе. Хотя в целом такие случаи есть. Верю, что их будет больше.
Сейчас я в Литве. Не знаю, останусь ли здесь, или уеду со временем в Украину. Меня очень тянет обратно. Но где бы я ни находилась, сердцем и душой я с Ярославом. Я верю, что скоро мы будем вместе. И вот с ним я готова отправиться хоть на край света. Он всегда хотел совмещать волонтерство и путешествия. Кто знает, может быть, этим и займёмся, когда он вернётся.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».
