Глава 1. Прилетное время

Журавлевка — большое, на 1193 жителя, село в Белгородской области, всего в 5 километрах от границы с Украиной. По российским меркам — зажиточное: здесь есть школа, детский сад, фельдшерско-акушерский пункт, дом культуры, музыкальная школа, почта, два магазина, пекарня.

Точнее, многое из этого в Журавлевке теперь только было.

Уже пятый месяц в сельских полях, обычно засеянных зерновыми, стоит военная техника. На въезде — два блокпоста с автоматчиками. Местные уже привыкли к ударам орудий: только по официальной информации, с начала войны село обстреливали не менее 11 раз, а на деле — снаряды в Журавлевке и ее окрестностях рвутся почти ежедневно. Двое сельчан стали жертвами конфликта, больше десятка — ранены, и, по словам местных, в больницу обращаются далеко не все.

С началом боев большая часть жителей покинула село, став вынужденными переселенцами, фактически — беженцами. Следом свернулась и инфраструктура. Люди говорят: жить здесь теперь страшно, страшно умереть под завалами. В Журавлевке разрушено около 50 домов, повреждены осколками снарядов — сотни.

И все-таки многие не уезжают: не могут оставить огороды и скот, ведь как иначе пережить голодную зиму? Десятки человек продолжают оставаться здесь на свой страх и риск.

«Мы «добровольцы» оказались»

От Журавлевки до Харькова — ближе, чем до Белгорода. Немалая часть жителей — украинцы. Близость государственной границы никого в селе не смущала вплоть до февраля.

Зимой журавлевцы сначала недоумевали, глядя на постоянно прибывающие к их домам колонны военной техники, а в день объявления «спецоперации» — одними из первых в стране услышали залпы снарядов.

Жизнь в селе изменилась в одночасье.

Первые сообщения об «инцидентах» (так официальные лица называли обстрелы Журавлевки и других селений) появились уже в феврале. Губернатор Вячеслав Гладков предложил желающим эвакуироваться, и около сотни человек переехали в отель «Белгород». Затем волны эмиграции только усиливались — с новыми обстрелами. Люди уезжали не только спасая свои жизни, но и на поиски заработка.

– Пекарня, где я работала кондитером, закрылась — хозяин уехал на родину, в Грузию, — рассказывает жительница села Татьяна Барабаш. — Повара, уборщицы остались без средств к существованию, ведь больше здесь устроиться негде. Нас призывали помогать в школьной столовой, которая обслуживала солдат. По 8-12 часов мы готовили, мыли посуду — подключились даже старенькие бабушки, рук не хватало. На 8-е марта нам выдали так называемое «поощрение»: солдаты привезли откуда-то и раздали одеяла. А потом выяснилось, что одним заплатили порядка 20 тысяч, другим — ничего. Мы «добровольцы» оказались, хотя работали три недели.

Татьяна очень переживала из-за закрытия пекарни — она переехала в Журавлевку из Харькова 20 лет назад, а для разрешения на временное проживание нужно каждые 12 месяцев предоставлять отчет о доходах. Полтора месяца она была фактически безработной, обращалась к главе администрации Белгородского района Владимиру Перцеву за помощью в упрощении принятия гражданства, но ее проигнорировали. Никакие компенсации не полагались и другим людям, потерявшим работу.

В конце марта территорию села начали обстреливать — губернатор объявил режим ЧС и призвал сельчан эвакуироваться. Татьяна рассказывает, как днем 24 марта снаряд разорвался в двухстах метрах от ее дома. Испугавшись за жизнь детей, они с мужем приняли решение эвакуироваться, но хозяйство требовало присмотра, потому Татьяна с дочками уехали, а муж со свекровью остались ухаживать за живностью. В тот же вечер снаряд упал еще ближе к дому — вылетели стекла, оказались повреждены крыша и забор.

Эвакуация с самого начала обернулась для жителей неудобствами. Татьяну и ее дочерей отвезли в детский лагерь имени Гагарина в 12 километрах от Белгорода. Здесь был организован пункт временного размещения:

– Это был летний домик с комнатами, в одной из них мы жили вместе с дочками, рядом — другие семьи. Комнаты не закрывались. Идешь в столовую и думаешь: что там с твоими вещами и деньгами? А как там детей одних оставить? Война войной, но мне их нужно кормить и одевать на что-то, я уже устроилась в кондитерскую в Белгороде.

Чтобы вовремя попасть на работу из загородного лагеря, Татьяне приходилось вставать в шесть утра, будить детей, отвозить их к сестре в городскую квартиру. Вечером — забирать детей и снова ехать в лагерь. На одну только дорогу каждый день уходило почти два часа. В таком режиме семья смогла прожить в лагере только неделю, потом Татьяна вернулась в село и время от времени стала привозить туда детей, но в мае на ее улицу снова начали падать снаряды.

– Мы только поставили четыре стеклопакета, а в начале мая снова понеслись удары — и эти же окна повыбивало, как и у соседей, успевших кое-как подлатать свои дома. Страшно было очень, поэтому вновь решили эвакуироваться, — вспоминает Татьяна.

Во второй раз Татьяну с дочками привезли в отель «Патриот», где они смогли выдержать только пару дней.

– Мужчины проносили алкоголь, распивали, ходили пьяные. Ресепшн на это внимания не обращал. Рядом с нами пятеро мужчин проживали в одном номере — всю ночь дебоширили, матерились, а мне утром нужно на работу. Душ-туалет общий на этаже, как там оставить девочек-подростков одних на весь день? Я же не могу знать, что на уме у пьяных мужчин. Ругалась с главой администрации, чтобы нас перевезли в другой отель — она игнорировала. Пришлось съехать к моей сестре. Я стала угрожать администрации, что вернусь в село, и тогда нас перевезли в отель «Белгород», где все более-менее нормально, — рассказывает женщина.

Однако эвакуация не решает всех проблем: Татьяна говорит, что многие потеряли работу в Журавлевке или были вынуждены уволиться, например, из таможни (расположенной в соседнем селе Нехотеевка) — хотя пропуск на проезд через блокпост им выдают, но тратить по 2-2,5 часа в день на дорогу очень тяжело. В Белгороде найти работу эвакуированным оказалось непросто, люди в смятении, потому что не знают, что будет дальше, на что им рассчитывать. Им не на кого оставить детей: в городские садики не берут, в школу не оформляют, ссылаясь на то, что к осени «все может закончиться, тогда придется обратно переводить». Татьяна переживает и за психологическое состояние своих дочек:

– Нам, взрослым, с этим трудно жить, а им каково? Оторваны от дома, скучают за папой, домашними питомцами. Несмотря на приемлемое питание, они похудели. Морально очень тяжело.

Больше всего, по ее словам, жители переживают за свое хозяйство.

– Знакомая говорит: у меня огород, сейчас спецоперация закончится, люди останутся без всего. Ладно нас поселили, кормят, бесплатно проживаем.

В мае осколками снарядов были повреждены уже сотни домов, сельчане получали ранения, но либо отказывались уезжать, либо, находясь в эвакуации, периодически возвращались.

Эвакуация, по словам Татьяны, начала носить принудительный характер, а после гибели 26 мая местной жительницы Елены Ушаковой въезд закрыли даже для местных. Магазины перестали работать, и две недели жители, не сделавшие запасы, просидели без хлеба и продуктов. Сейчас один магазин принимает покупателей несколько часов в день и продает минимум необходимого — хлеб, мясо, молоко. Муж Татьяны продолжает жить в своем доме — эвакуироваться он согласен, но кто присмотрит за живностью?

– У нас куры, поросенок, еще он ухаживает за хозяйством своего эвакуированного брата — там кролики. Когда после первой эвакуации мы сюда приехали, соседи просили покормить их птицу. Дочки мои заглянули и говорят, что кормить уже некого, все погибли от голода, а у другой бабушки утки и вовсе пропали, — говорит Татьяна.

Еще во время первой эвакуации сельчанам обещали, что за имуществом эвакуированных будут присматривать дружинники — в местных пабликах постили их фотографию, а в новостях писали, что к охране привлекут полицию и казаков. Татьяна рассказывает, что, когда приезжала в село, ни разу не видела, чтобы кто-то обходил территорию, проверял сохранность имущества или кормил животных — говорит, что улицы пустые, по селу хоть «голышом ходить можно».

Еда и бомбы

Риск потерять свое хозяйство часто оказывается для людей страшнее, чем риск пострадать или даже погибнуть под обстрелами. Таков один из парадоксов, вскрытых войной. Логика простая: если сейчас ради своего огорода не пойдешь под снаряды (которые, может, еще и не заденут), то по осени столкнешься с голодом (а он заденет точно).

Многие в Журавлевке и согласны бы покинуть село, но ждут от государства гарантий, что оно их не оставит. А гарантий этих никто не дает.

26 мая 54-летняя Елена Ушакова вернулась в село из пункта временного размещения в гостинице. Как рассказывает ее племянница Тамара Кузнецова, женщине понадобились летние вещи: она уехала из Журавлевки еще зимой, сразу все с собой забрать не смогла. Кроме того, нужно было покормить животных, проверить дом, выбросить испорченные продукты — Елена надеялась, что за несколько часов ничего не произойдет. Но случился обстрел. Женщина получила серьезное ранение, из-за которого ее даже не смогли сразу доставить в больницу. На следующий день она скончалась.

«Уже сил нет говорить, убеждать. Из-за нескольких кур и двух вёдер картошки люди рискуют единственной ценностью, которую нужно беречь, — своей жизнью», — прокомментировал гибель Елены губернатор Гладков. Но обещать жителям те самые два ведра картошки не стал.

Тамара Кузнецова в комментариях на странице Гладкова поинтересовалась, почему за четыре месяца не найдено свободных деревенских домов, чтобы переселить жителей с имуществом и хозяйством. Вопрос остался без публичного ответа.

Другая жительница, Валентина Александровна, несмотря на возраст (ей 55 лет), вынуждена оставаться в Журавлевке безвылазно, потому что не представляет, как деревенский житель может выжить без огорода. Она работала в сельской пекарне, а после ее закрытия потеряла единственный источник дохода.

– Ситуация критическая. Спасает только огород — десять соток, как его оставишь? Зима-то длинная. Выращиваю все, что в погреб можно сложить: картошку, морковку, свеклу, лук. Пенсию мне отодвинули (имеется в виду пенсионная реформа — А.А.), так что подрабатываю присмотром за соседскими животными: утками, курами, собаками, кошками — в гостиницу с ними не пустят, а накормить-то надо.

Валентина Александровна говорит, что даже после того, как магазин начал открываться на несколько часов в день после двухнедельного перерыва, проблем меньше не стало. Чтобы закупиться, нужны деньги, а взять их негде.

– Глава администрации переписала тех, кто тут есть, я спросила: кто-то на трехразовом питании в гостинице, а мне как? Она сказала: обращайтесь к своему работодателю. Я ей говорю, что работодатель уехал, как я его найду? Она на меня посмотрела как на Иисуса Христа и дальше пошла.

Администрация в курсе, что часть жителей остается в своих домах.

рассказывает Татьяна. Жители тогда сидели по домам и боялись выйти, чтобы не нарваться на представителей власти. Муж Татьяны вынужден был написать расписку, в которой «отказывается выезжать из территории села в другое безопасное место». Ему еще повезло не нарваться на штраф, ведь 30 декабря 2021 года вступил в силу закон, согласно которому проживающие в зоне ЧС обязаны самостоятельно эвакуироваться. За несоблюдение предписания — до 30 тысяч рублей штрафа.

Глава 2. Жизнь под обстрелами

«Езжайте в поле и там воюйте»

35-летний Виталий Лучников никаких расписок писать не стал. Он возмущен обстоятельствами, в которых оказался. Свой монолог по телефону он начинает с того, что «спецоперацию активно поддерживает», а претензии свои обращает только к ее исполнению.

– Технику выстроили прямо за моим огородом! Там поле, военным это было очень удобно. КАМАЗы прямо на мой огород заехали. И туда же вскоре начали прилетать минометные снаряды. Я в погреб прятался, чтобы скрыться от обстрелов, а потом вышел на огород: в 10 метрах от него ракета на метр ушла в грунт и дымилась, вторая — в 70 метрах от участка. И после этого военные быстро собрались и перешли на другое место.

Виталий предполагает, что украинские военные смотрят фотографии со спутника и бьют по военным целям.

– Жилых домов у нас разбито очень много, соседу прямо в комнату снаряд упал, крышу пришлось перекрывать. Не думаю, что кто-то будет вот так впустуют тратить снаряд — он же денег стоит. Я сам служил в артиллерии: когда делаешь выстрел, срочно нужно сматываться, потому что отслеживаются координаты, откуда он был произведен. Зачем разрушать дом или гараж какому-то Васе, Пете, Коле? Все эти снаряды, на самом деле, летят в военную технику, но, конечно, есть поправки на ветер, на ошибку наводчика.

По последним данным, всего в Белгородской области повреждено около 359 домов, значительная их часть — в Журавлевке.

– Как только в селе были расположены установки, у нас тут высказывали мысль: украинские военные размещают свои танки во дворах, и российские силы призывают их выводить технику с жилых территорий. Хотите воевать — езжайте в поле и там воюйте. Но мы же тоже так сделали! У нас артиллерия стоит на территории села. Ладно, если бы они тут поставили будки и оцепление, чтобы не допустить диверсантов — это не цель. А когда вы тут размещаете танки — это уже цель. Как только они здесь расположили машины — это стало целью для ВСУ, тут же это стало угрожать моей жизни.

В эвакуации Виталий уже побывал: вместе с братом его разместили в детском лагере имени Гагарина — в том же самом, где побывала и Татьяна Барабаш с семьей. Однако он боится оставлять имущество без присмотра, хотя от главы администрации тоже слышал, что следить за сохранностью хозяйств поручили добровольцам (ДНД).

– Сегодня они проехали по улицам, осмотрели — не выносят ли где холодильники. А кто знает, что у кого было в доме. Как мы будем оценивать имущество? У меня украдут стиральную машинку, как я докажу, что она была? А если было десять коров, которые убежали на территорию Украины? Этот вопрос нужно урегулировать, — возмущен Лучников.

Охрана имущества, оставшегося без присмотра, вводится государственными органами в случае объявления «красного» уровня террористической угрозы. Но в Белгородской области пока введен только «желтый» (всего их три: «синий» — повышенный, «желтый» — высокий, «красный» — критический).

Информация о введении «красного» уровня появлялась в СМИ и соцсетях несколько раз в апреле и в мае, однако губернатор Гладков ее опровергал, а сообщения о назначении выплат для граждан, желающих покинуть приграничные районы, называл «чепухой». Интересно, что введенный «желтый» уровень не предусматривает даже создание пунктов временного размещения.

Не устраивает Виталия Лучникова и необходимость проживать именно в отеле — более справедливой он считает компенсацию аренды комнаты или квартиры, которая едва ли обойдется дороже номера в гостинице, но избавит от шумных соседей и «удобств на этаже». Он предлагал этот вариант главе сельской администрации, но понимания не встретил:

– Сельчане хоть и недовольны, но рассуждают так: крышу над головой дали, постель дали, поесть дали, значит — все хорошо. Но это же условия заключенных. А в чем тогда разница между мной и заключенным? Если я вернусь, и обнаружу, что у меня пропала техника или мебель, или посевная пройдет, а я картошку не посадил, — кто это будет компенсировать? У меня не будет запаса продуктов на зиму. Вот я вышел на огород, идет обстрел, а если снаряд упадет, мне жизнью рисковать, копая картошку?

Во время разговора с Виталием слышны нарастающие глухие удары — в какой-то момент они даже заглушают его голос, и приходится подождать минуту, пока все стихнет.

– Каждый вечер вот так у нас. Либо ПВО работают, либо… Почему я должен прислушиваться к грохоту и думать: наши стреляют или по нам? Страшно. Очень страшно проснуться под завалами и задыхаться от того, что на тебя давит груда камней, и ты не можешь выбраться. Я должен держаться подальше от окон, и сидя в подвале, надеяться, что бьют не осколочно-фугасным — 152-миллиметровыми. Ведь если такая болванка прилетит в мой погреб, даже если меня напрямую не заденет осколком, то есть шанс быть приваленным плитой перекрытия, а также стопроцентно получить контузию от взрывной волны, либо вовсе быть ею разорванным, так как сила детонации снаряда, особенно в небольшом, замкнутом пространстве, огромна.

Осознавая риск для собственной жизни, сельчанин в своих требованиях непреклонен.

– Если будет издано постановление, что за мое имущество они [власти] несут ответственность, назначат мне компенсацию, я согласен уехать. Но пока никто не ручается за имущество, они не имеют права требовать, чтобы я уезжал из своего дома. А ведь я даже временно выехать не могу — мне говорят, что обратно не пустят, и транспортное сообщение давно отсутствует, мы тут как индейцы в резервации.

Жители должны получить компенсации не только за материальный, но и за моральный ущерб, считает Виталий.

– Военнослужащий, несущий службу в моем селе, исправно получает денежное довольствие: боевые, премию, квартальные. Ему зачисляется стаж к службе, а после завершения спецоперации он получит статус и соответствующие льготы, хотя мы с ним находимся в одинаковых условиях, с той лишь разницей, что он подписался на это, а я стал невольным заложником ситуации. Мне, кстати, даже средств защиты: бронежилет, каску, — никто не выдал.

Всего в Журавлевке, по разным оценкам, сейчас проживает от 40 до 70 человек. В июне блокпосты стали регулярно пропускать в село местных. Как рассказывает Александра Петровна (жительница попросила изменить свое имя), вместе с родными они стараются выезжать в село каждые выходные.

– Проверить, все ли дома цело, не побиты ли стекла, не залилась ли вода через крышу. Восстановительные работы у нас не начинают, потому что опасно. Еще кормим кошек и собак, а как иначе? Это же наш дом, нужно за ним следить. С пограничниками договариваемся — они просят не больше двух часов на все про все тратить. Надеемся каждый раз, что ничего не случится.

«Боль и страх останутся с нами на всю жизнь»

Журавлевка — не единственное село, оказавшееся в зоне боевых действий. Обстрелам подвергались Головчино, Безымено, Хотмыжск, поселок Политотдельский и другие. Всего, по информации главы региона Вячеслава Гладкова, пострадало 359 домовладений и 112 автомобилей.

Сильно пострадало село Солохи, находящееся в 11 км от границы: на его территорию снаряды падали 11 и 18 мая, повредив 61 домовладение и 31 автомобиль.

Продавцы наперебой благодарят местные власти за быстрое начало восстановительных работ.

– Окна новые вставили пластиковые, фасад подлатали. И не только у нас, тут же рядом практически каждый дом задело — и все уже как новые стоят.

Отправляют к местной жительнице Маргарите, рассказывая, что ей пришлось тяжелее всего. Ее участок — через дорогу от магазина. Стальные ворота, за которыми виднеются два кирпичных коттеджа, будто только что возведенных. Бегающие туда-сюда дети обещают позвать маму — выходит крепкая женщина с руками в муке и, отметив, что приходится отрываться от замешивания теста, соглашается поговорить.

Общаться с журналистами ей не привыкать: в центре внимания Маргарита оказывалась не только в связи с обстрелами, но и как мать пятнадцати детей.

– Самый сильный удар был 11-го числа. Снаряд влетел в крышу, разорвал натяжной потолок, поколотил мебель. Окна выбиты, даже стены были повреждены, — женщина сбивчиво вспоминает один из самых страшных дней в своей жизни. — Мы тогда во двор вынесли ковер, чтобы постирать, и холодильник новый выгрузили, чтобы потом установить. А когда ударило в машину, она загорелась, а вместе с ней и ковер, и холодильник, и даже деревья, алюминиевые крышки будто топором разрубило.

Спустя неделю после первого обстрела, 18 мая, произошел второй — и жителей села эвакуировали. Несколько раз Маргарита просит передать благодарность главе администрации сельского поселения Александру Сыромятникову — «за активность, сплоченность, за то, что он постоянно был на связи». И действительно: Солохи стали одним из первых сел, где полностью завершили восстановительные работы. Но имущество — не самая высокая плата за нахождение рядом с границей: в результате обстрела 11 мая погиб подросток. Получили ранения и дети Маргариты.

– У меня двое детей пострадало, у одного сына четыре осколочных ранения: в ноге, руке, на лице, — другого сына контузило сильно, что он слух потерял. Муж успел загнать других мальчишек, а сам упал возле машины, когда начали кассеты лететь, и машина взорвалась. Никита выбежал из дома и лег, прикрыл отца собой, вот и получил четыре ранения, а у папы ничего, только контузия.

Маргарита говорит, что они считаются эвакуированными и в основном находятся в гостинице в Белгороде.

– Маленькие дети все там, а нам вместе со взрослыми мальчишками приезжать все равно приходится: огород прополоть и так далее. И все равно страшно: к каждому баханию прислушиваешься и думаешь: куда и как оно летит? Вся эта боль остается, хоть и восстановили, но радости уже нет никакой, ведь было все хорошо, а теперь боль и страх останутся с нами на всю жизнь.

Недалеко от дома Маргариты стоит школа — новое здание, в котором все еще выбиты стекла, рабочих или строителей не видно. Село кажется вымершим — по улицам никто не ходит, по дорогам чаще разъезжает военный транспорт, чем обычные автомобили. Возле места, куда пришелся основной удар, при мне дважды паркуются военные КАМАЗы — солдаты отовариваются в магазинах.

Такси в Солохи приезжает с неохотой — никому не хочется попасть под очередной обстрел.

«Все дешево распродали»

Из села Середа Шебекинского городского округа жителей эвакуировали 5 мая, поселили по местным меркам далеко — в санаторий, находящийся в получасе езды на автомобиле. Огород уже был засеян, ждал еду скот — сельчане просились обратно, и пограничники на блокпосте шли навстречу: разрешали регулярно возвращаться и ухаживать за хозяйством.

– Мы с женой и родственниками каждый день в 8 утра собирались и ехали кормить скот. Если было тихо, нас пускали, — рассказывает житель Середы Сулейман Исфандиев. — На хлопоты давали не больше часа.

Этого короткого времени хватило, чтобы 15 мая Сулейман попал под обстрел и получил ранение — осколок прошил ногу насквозь. Жителям Середы было окончательно запрещено посещать территорию села. Весь местный скот администрация собрала и вывезла на ферму. Там началась его распродажа.

– У меня было четыре телочки и три бычка. Покупал по 10 тысяч за одного, а продать пришлось по 7. А как иначе? Вынужденно же. Не хотелось их отдавать, я же собирался их откормить — взрослый бык в среднем весит полтонны, живой вес берут по 190 рублей за килограмм, вот и считайте (одного быка можно продать за 95 000 рублей — А. А.). У остальных тоже все дешево пораспродали.

Зато теперь, говорит Сулейман, у местных уже нет повода возвращаться. Да никто их в село и не пустит.

Глава 3. Никто не должен?

Еще 10 июня я отправил главе администрации Журавлевского сельского поселения Анжелике Самойловой вопросы, которыми обеспокоены местные жители: об условиях эвакуации, о компенсациях и гарантиях сохранности имущества. Однако ответа от нее так и не последовало.

Дозвониться до чиновницы по официальным телефонам не удалось. Отвечать в социальных сетях она также не стала.

С местными, по их словам, Самойлова тоже разговаривает неохотно — Александра Петровна несколько недель не может с ней связаться.

У пресс-службы губернатора Белгородской области — тоже «помехи»: запрос, отправленный на электронный ящик, сначала не доходил, но после нескольких звонков наконец был зарегистрирован в канцелярии и обрел порядковый номер.

а, услышав номер фиксированного запроса, сказала, что «таких писем к ним не поступало».

«Новая газета. Европа» адресовала часть вопросов местных жителей белгородскому юристу, управляющему партнеру адвокатского бюро «Лапшин, Ткаченко и партнеры» Руслану Лапшину.

– Обязаны ли местные власти издавать указ или постановление о необходимости эвакуации и письменно уведомлять жителей об этом решении?

– Нет, это просто применяемая мера в соответствии с Указом Президента РФ и действующим законодательством. Какой-то обязанности издавать постановления у местной власти нет.

– Выезжая из села, жители не могут вернуться обратно: через блокпосты их не пропускают. При этом сотрудники не ссылаются на какой-либо нормативный акт. Это нарушение закона со стороны погранслужбы?

– Сотрудники правоохранительных органов действуют в данном случае на основании действующего законодательства в рамках мер, предусмотренных при «желтом» уровне террористической опасности. Погранслужба не нарушает закон.

– Как жители могут получить компенсацию за моральный, физический и имущественный ущерб?

– Вопросы компенсаций решаются на основании статьи 5.1 Федерального закона «О противодействии терроризму» органами исполнительной власти субъекта РФ. Имущественный вред, насколько мне известно, в настоящее время компенсируется за счет бюджетных средств: дома восстанавливают. Что касается ран, то пострадавшие получают бесплатную медицинскую помощь. Моральный же вред, к сожалению, по закону не подлежит компенсации, но по желанию руководства страны или региона пострадавшим могут производиться какие-либо выплаты.

– Какие возможны льготы для потерявших работу в селе в связи с эвакуацией или тех, кто продолжает работать под обстрелами?

– Пострадавшие обеспечиваются временным жильем, питанием, предметами первой необходимости. Они могут обратиться в службу по труду и занятости и оформить получение пособий или найти себе новую работу.