Военные эксперты, а вслед за ними и журналисты, уже назвали войну на Донбассе «позиционной войной». Мол, с наскока у Путина захватить Украину не удалось, он переменил концепцию и сумел навязать украинской армии позиционную войну образца Первой мировой. Войну, в которой Украина находится в заведомо невыгодном положении, потому что у нее меньше живой силы, техники и снарядов.

Возражу. Это не позиционная война и не война на истощение в ее классическом понимании, — в том виде, в котором ее вели на Ипре, или на Гуадалканале, или подо Ржевом.

Позиционная война предполагает несколько условий. А именно: безграничный мобилизационный ресурс по крайней мере у одной из сторон. Массированный огонь по площадям. И полную или частичную неосведомленность сторон о том, что происходит за линией соприкосновения с противником: где расположены его склады, как устроена линия обороны. Собственно, второе и третье условие связаны неразрывно. По площадям потому и бьют, что целей не знают.

Посмотрим теперь, что происходит на Донбассе непосредственно на поле боя. Начнем с Северодонецка, который обе армии оспаривают друг у друга уже месяц.

Для стороннего наблюдателя это выглядит как «затяжные бои». На самом деле оперативная обстановка и, что важнее, характер боев менялись каждую неделю.

Тактика была следующая. В брошенной пятиэтажке (город эвакуирован, за исключением самых упрямых и тех, кто ждет «русский мир»), сидят украинские бойцы. Видят противника.

Обычно это было мобилизованное «мясо» из ДНР, которых гнали впереди себя российские контрактники. Иногда это было мясо, которое гнали контрактники, которых гнали вагнеровцы. Украинцы начинали стрелять. Почему?

«Потому что страшно, — честно объяснял мне один из воюющих в Северодонецке, — боишься окружения. Боишься того, что подойдут поближе и увидят. Но больше всего солдат стреляет, потому что страшно, а в руках оружие и хочется что-то сделать».

После этого «мясо» отходит, а контрактники вызывают танк. Танк приезжает, высовывает ствол из-за угла и сносит пятиэтажку под корень. Почему сейчас украинцы сидят на «промке»? Потому что там, как и на «Азовстали», перекрытия выдержат не то что танк — ядерный взрыв.

Танк, — если в нем обученный экипаж, — действует грамотно, под огонь не подставляется. «Русские научились воевать в городских условиях, — констатировал мой собеседник, — с помощью NLAW и даже «Джавелина» такой танк (на мгновение высунувшийся из-за угла) не подбить».

Так было до прихода натовской артиллерии: гаубиц M777, «Цезарей» и других.

После того, как новая артиллерия появилась, картина в Северодонецке существенно изменилась.

Что стало происходить? Очень просто. Для сидящих в пятиэтажке танк по-прежнему был неуязвим. Но над полем битвы висел квадрокоптер, который передавал данные новой арте. Она стреляла и сносила танк под корень. Кроме этого, новая арта накрывает танк еще на подходе к городу.

Кроме этого, она позволяет вести огонь по противнику на расстоянии до 40 километров от линии непосредственного соприкосновения. Кроме этого, она накрывает военные склады в Донецке. А еще после появления новой артиллерии украинцы перестали беречь снаряды к старой, советской артиллерии.

Именно после того, как под Лисичанск на другой берег Северского Донца пришла натовская арта, ВСУ перебросило в Северодонецк элитные части, — иностранный легион, ССО, силы ГУР.

После этого ситуация еще раз изменилась, и сейчас никаких танков и крупных подразделений в городе вообще нет. Почему? «Потому что как только в городе показывается крупная цель, ее накрывает либо та, либо другая сторона», — объясняет полковник запаса, бывший летчик ВСУ Роман Свитан.

В город заходят небольшие, по 5-6 человек группы вагнеровцев или кадыровцев, с российской стороны, — или такие же небольшие украинские группы с «промки». Еще раз: единственный способ передвигаться по улицам Северодонецка сейчас — это передвигаться в составе группы, которая слишком незначительна, чтобы на нее тратить снаряды.

То, что отличает Северодонецк от Мариуполя, — это, конечно, близость украинской артиллерии, которая бьет из-под соседнего Лисичанска, расположенного вплотную к Северодонецку на другом, обрывистом, берегу Северского Донца. Кроме того, южная часть Северодонецка находится по-прежнему под контролем Украины, и оттуда можно отступить на Золотое — мощный укрепрайон, составляющий ту эшелонированную линию обороны, которую ВСУ с 2014 года выстроила вдоль границ с ОРДЛО.

Чтобы взять Северодонецк, российской армии надо взять Лисичанск. Так сначала и задумывалось. Для этого в начале наступления на Донбассе российские войска пошли на штурм Попасной, с одной стороны, а с другой — попытались переправиться через Северский Донец в районе Белогоровки. Переправа не удалась. Под Белогоровкой были разгромлены две батальонно-тактические группы.

Попасную российские войска взяли. Это был их главный успех, ибо Попасная была одним из ключевых укрепрайонов по линии Золотое-Попасная-Углегорск. В этом месте линия украинской обороны была прорвана. Брали Попасную вагнеровцы. Действовали они очень умело.

«Главная их особенность была в том, что у них была своя артиллерия, и они наступали сразу за огневым валом. Кончается артподготовка — и сразу валят вагнеровцы», — рассказывал мне один из участников этих боев. Он потерял многих товарищей, сам был контужен.

Кроме этого, под Попасной применялась уже знакомая нам тактика: вагнеровцы гнали перед собой пушечное мясо из ДНР, нащупывая слабые места в обороне противника, — там, где стояла тероборона, а не ВСУ, или стыки частей, где было недостаточное боевое слаживание. Измученные украинские войска, которых не меняли в этом месте два месяца, а натовской артиллерии тогда еще не было — отступили.

Таким образом, Северодонецк с другой стороны реки окружить не удалось, и пришлось штурмовать его в лоб. Сейчас, в развитие успеха, российские войска сейчас сносят артиллерией с лица земли Лисичанск и штурмуют Золотое.

Золотое штурмуют почти по тому же принципу, что и Попасную, с той только разницей, что роль «вагнеровцев» выполняет донецкое «мясо». «Артподготовка — и сразу на позиции идет мясо, — говорит Роман Свитан. — Мясо встречают пулеметами, а артой накрывают тех, кто только выходит из Попасной».

«Мясо», в отличие от вагнеровцев, воевать не умеет, и Золотое пока не взяли.

А где же вагнеровцы? — спросите вы? А их уже нет. Слишком многих перемололи, именно потому, что у украинской артиллерии есть глаза-квадрокоптеры, и она умеет точно накрывать цели.

И элитных российских дивизий больше нет. «Это больше не элитные войска, — говорит советник офиса президента Алексей Арестович, — это вчерашние резервисты, которым предложили 300 тыс. руб».

А новые вагнеровцы — это вчерашние резервисты, которым предложили 500 тыс. Не хватает и пушечного мяса. Его в Луганске и Донецке вымели подчистую.

Итак: российское наступление на Донбассе выдохлось, толком не начавшись. ВСУ как стояли в 8 км от Донецка в Марьинке, так и стоят (а как вы понимаете, их пытались выбить прежде всего). Под Херсоном ВСУ медленно, но неуклонно расширяют два плацдарма. Цель этих плацдармов совершенно ясна: они должны накрывать артиллерией Антоновский мост, когда по нему пойдут отступающие российские войска, и армия РФ, как ни пытается, не может ничего с этим поделать: позиции ВСУ укрепляются прежде всего за счет сил ССО, которые передвигаются ночью.

Все атаки на Славянск захлебываются, а ведь это, между прочим, и было главной целью российского наступления на Донбассе. Ни Попасное, ни Золотое, ни Лисичанск, ни Северодонецк, знаменитый разве что своим сепаратистским съездом 2004-го года, на котором Янукович и Ахметов впервые отрепетировали донбасский сепаратизм, попытавшись по-бандитски создать проблему для того, чтобы поторговаться о ней с правительством в Киеве, — ничего из этого даже близко не являлось целью.

Целью российского наступления являлась гигантская система водоснабжения всего Донбасса водой из Северского Донца, с четырьмя насосными станциями, пятью водохранилищами и 26 км трубных мостов через балки, железные дороги и даже реки. Без этой системы, выстроенной во время индустриализации, Донбасс необитаем. Без нее он превращается обратно в безлюдную степь. В ходе российского наступления эта система: а) тотально разрушена; б) взятие ее представляется невозможным.

И это не говоря уже о том, что первоначальный план, как мы помним, состоял не в том, чтобы за два месяца кровопролитных боев взять (невзятую, недостижимую и полностью разрушенную) систему водоснабжения Донбасса.

А в том, чтобы взять Киев в двое суток.

Вернемся теперь к тому, с чего мы начинали, и констатируем: нет, битву на Донбассе нельзя назвать «позиционной войной».

После того, как оказалось, что часть российских «коробочек» ломается еще до столкновения с противником, что танковые колонны забивают дороги, что сами размеры делают их прекрасной мишенью, что российские солдаты хорошо грабят, а воюют плохо, — генералы продали Путину идею, что вот мы сейчас сократим плечо снабжения, упрячем коммуникации в тыл, а на фронте начнем «позиционную войну», как в старом добром 1943-м году, и задавим противника своей массой.

У этого прекрасного плана есть три проблемы.

Первая — о нем забыли известить украинскую армию. Если у вашего противника есть система «Кропива», навык сетецентрической войны, опыт самостоятельного принятия решений и натовская артиллерия, которая с помощью висящего над фронтом гражданского квадрокоптера накрывает ваши склады, тылы и идущие на фронт соединения, — то никакой «позиционной войны» в полном смысле слова у вас не получится.

В «позиционной войне» размер армии является однозначным преимуществом. В этой войне сам размер российской армии является в том числе недостатком. Он являлся недостатком, когда российская армия забивала собой дороги и стояла без горючего, и он является недостатком сейчас, когда украинская арта накрывает ее гигантские, неизбежные в случае «позиционной войны» и стрельбы по площадям склады.

Причем обратно накрыть такие же гигантские украинские склады российская артиллерия не может по одной простой причине — их нет. Украинская армия ведет другую войну. Не могут российские ракеты накрыть и пресловутые «склады, где перед отправкой на фронт сосредотачивается западное вооружение». «Наша логистика такова, что западное вооружение не сосредотачивается нигде и идет на фронт сразу», — говорит военный эксперт и бывший сотрудник ВСУ, полковник запаса Олег Жданов.

Вторая проблема заключается в том, что стратегия российской массовой армии заточена под другую демографическую и политическую ситуацию. Путин воюет так, как Жуков в 1942-м. Штурмуйте врага в лоб, тех, кто отступит, расстреляют заградотряды, а бабы новых нарожают. Но бабы больше не нарожают. Российская армия близко не дотягивает до размеров сталинской, действовавшей в той же Украине. А если мобилизовывать всех, то электорат Путина превратится в коллективного Шкребца (матрос, погибший на крейсере «Москва» — прим. ред.).

Проблему мобилизации пушечного мяса какое-то время решали с помощью резервации под названием ДНР/ЛНР. Оттуда на фронт действительно гнали всех.

При этом в этой резервации было свое НКВД, которое и гнало. Это — менты ДНР. Это те самые люди, которые стреляли в Майдан и которые, собственно, вернувшись в Донецк, и устроили ДНР от страха. Их около десяти тысяч человек, и сами они на фронт не идут. Они только ловят и посылают других. Это все, что вы хотели знать о глубине убеждений основателей донецкого «русского мира». У Путина нет демографических ресурсов вести войну так, как ведет ее он.

И, наконец, третье.

«Они применяют сталинскую тактику огневого вала и стирания городов в условиях, когда городское население и городская экономика доминируют, — напоминает военный эксперт Павел Лузин. — Руины, которые создавала сталинская армия, можно было восстановить за счет сельской округи и остававшихся в пригородах довольно простых по нынешним меркам заводов. А нынешнее стирание городов оставляет просто пустыню, не подлежащую восстановлению в рамках российской социально-экономической модели, и сельской округи, откуда можно пригнать людей на восстановление города и работу заводов, тоже нет».

При Сталине страна получила огромную западную помощь и репарации в виде целиком перевезенных немецких заводов. Администраторы Путина, в силу многолетнего отбора, в принципе не умеют ничего восстанавливать, а умеют только воровать. И это опять-таки не говоря о том, что ни Донецк, ни Мариуполь, ни все пространство между ними без водоснабжения станет безводной степью, а водоснабжения, как мы уже отмечали, не будет.

Так что «позиционная война» — это не то, что происходит на Донбассе. Это то, что хотелось бы Путину, чтобы происходило. «Позиционная война» стала очень сильно затруднена с того момента, когда Украина начала получать хоть какое-то западное вооружение, и станет вовсе невозможна, когда лендлиз заработает в полную силу. Путинский метод ведения войны не соответствует ресурсам, имеющимся у него в распоряжении. Да, украинской армии очень тяжело, — она меньше, она обороняется, и у нее меньше ресурсов, — но на войне вопрос не в том, чтобы одной армии было тяжело, а другой нет. Вопрос в том, кому тяжелее.

Поставки западной артиллерии и навыки сетецентрической войны сделают позиционную войну прошлого века в том виде, в котором ее задумал Путин, невозможной, и превратят российскую армию, так же как и в первой фазе российского наступления, в большую и неуклюжую мишень.

При условии западной помощи Россию в Донбассе ждет еще более унизительное поражение, чем под Киевом, и именно поэтому главное поле битвы сейчас — это не Северодонецк, а Раммштайн, Елисейский дворец и Белый дом.