Некоторое время назад в свет вышла книга «Русский язык на грани нервного срыва», практически сразу ставшая бестеллером. В одной из рецензий читателям был дан совет — прочитав книгу, решительно отбросить ее и ответить на главный вопрос: кто именно — русский язык или мы сами — находится на грани нервного срыва? Сам же автор произведения — лингвист, профессор НИУ ВШЭ и РГГУ Максим Кронгауз — призвал коллег и чиновников не впадать в истерику по поводу состояния родного языка. Прошло почти 15 лет. Мы спросили автора, актуален ли сегодня этот призыв, и не изменилось ли его мнение с той поры?

— Ответ будет простой и скучный: нет, мое мнение не изменилось.

— Тогда уточните, пожалуйста, а истерика действительно налицо?

— Последние три десятка лет она периодически вспыхивает и в основном связана с заимствованиями и просторечием в нашем общем речевом пространстве. Обычно поводом является мнение какого-то политика.

— Последний всплеск вызван политическими событиями?

— Думаю, да. Потому что сейчас идет очередное столкновение консерватизма и либерализма. А язык — еще одно поле битвы. На нашей территории и в нашем обиходе появляется все больше слов, которые нуждаются в переводе. Они буквально повсюду: в меню ресторанов, на вывесках магазинов, в инструкциях, документах, на телеэкранах и в радиоэфире. Само собой, они проникают в нашу речь. Есть даже мнение, что подобного наступления на русский как сегодня не наблюдалось никогда.

— Возможно, в результате глобализации у нас сейчас действительно перебор иностранных слов в лексиконе?

— Здесь все упирается в то, как вы понимаете слово «сейчас».

— Скажем, последние 5-10 лет.

— Нет, вы не правы. Это продолжается три десятка лет, начиная с перестройки. В 85-м еще не было в таком объеме. А с 90-х появилось — как последствие перестройки, как результат появления интернета и третий фактор — вы сами его назвали — это глобализация. Сколько за это время было попыток очистить, избавить, улучшить, вернуть к истокам — всех и не упомнишь.

Пожалуй, стоит перечислить наиболее заметные. Весной 2006-го из Общественной палаты поступает предложение запретить чиновникам употреблять слова «доллар» и «евро». А нарушителей из числа госслужащих штрафовать. По мнению авторов инициативы, это помогло бы сломать уж больно устойчивый стереотип о неустойчивости российской валюты. В таком виде запрет не поддержали, но сама идея запомнилась.

Несколько лет спустя Ассоциация учителей литературы и русского языка предлагает создать лингвистическую полицию, главной задачей которой стала бы защита русского языка от заимствований. И внести в закон о государственном языке пункт об ответственности (в том числе административной) за сохранение литературных норм.

В начале 2013 года либерал-демократы разрабатывают законопроект о запрете использования иностранных слов в СМИ. Сложись для авторов идеи все удачно, журналисты смогли бы употреблять только те слова, которые не имеют в русском языке аналогов. Документ отклонили в первом чтении.

В начале прошлого года комментаторы канала «Матч ТВ» получают список англицизмов, которые нельзя употреблять в эфире.

Зимой 2021-го власти Краснодара заявляют о намерении убрать с городских улиц рекламные вывески на иностранных языках. Коллег поддерживают и в Сочи, собираясь ликвидировать двуязычные аншлаги, установленные перед Олимпиадой-2014. Подобная наглядность, объясняют чиновники, нарушает закон «О государственном языке РФ». Урбанисты напротив — не видят проблемы в англоязычной рекламе. А юристы утверждают, что закон допускает использование иностранных слов в рекламе, если они сопровождаются переводом.

Из последнего: минувшей весной спикер Госсовета Крыма Владимир Константинов предлагает исключить из школьной программы английский. «Зачем учить, если человек не поедет никогда в Лондон», — объясняет Константинов. Вместо английского он советует изучать и развивать «свои языки». Чуть раньше в Госдуме РФ предлагают ужесточить нормы использования англицизмов. И начинают готовить законопроект, который может ограничить их оборот. По словам главы думского комитета по культуре Елены Ямпольской, вывески на английском и набранные латиницей на центральных улицах городов количественно преобладают над написанными по-русски. Борьба с англицизмами, считает парламентарий, это один из путей создания национально ориентированной среды в России. А устранение неоправданных лингвистических заимствований из «американского английского» должно и вовсе стать элементом новой информационной политики страны — это уже по мнению председателя комиссии Совета Федерации по информационной политике и взаимодействию со СМИ Алексея Пушкова.

По приблизительным подсчетам лингвистов, в современном русском языке исконной лексики сегодня меньше 10%. Сотрудники Государственного института русского языка имени А.С. Пушкина выявили 329 заимствованных слов, которые не просто вошли в наш язык, но и активно используются в 12 важнейших сферах жизни. Больше всего их оказалось, как ни странно, в образовании. Язык, с одной стороны, вбирает в себя все новое, с другой — становится проще. «Головоломка, состоящая из множества частей» — зачем нужна столь длинная конструкция, если ее можно уложить в одно всем известное слово — пазл. Уже и в голову никому не придет вместо футбола употребить сочетание «ножной мяч». И крайне заманчиво «отношения, в которых присутствует модель агрессора и жертвы» коротко и емко назвать абьюзом. Букв в разы меньше, а эффекта на порядок больше.

Стремительно развивающееся и обрастающее технологиями общество цифровизации выдвигает языку своего рода запрос на удобство и мобильность. Одно заимствованное слово в этом контексте способно заменить целое предложение. Возможно, кто-то назовет подобный подход утилитарным. Но, как показывает практика, он работает. Конечно, бизнес-ланч можно называть деловым перекусом, фуд-корт — точкой общепита, тимбилдинг — сплочением коллектива, коворкинг — коллективным офисом. Здесь вопросов нет. А вот с рейтингом, свитером, допингом и им подобными будет, пожалуй, сложнее. В одно слово, боюсь, не уложиться. Да и приживется ли?

Слова же, которые проникают в наш лексикон естественным, так сказать, путем, в процессе деятельности, окапываются там достаточно быстро и прочно. Так уверенные позиции в повседневном обороте имеют сложные финансовые и экономические термины.

Если слух кому-то и режут, то произносятся почти без запинки. И так же интегрируются в речь — зачастую без особой нужды и не всегда с четким пониманием смысла. Даже странно, что слово «маклер» кажется сегодня анахронизмом. Услышав его впервые в конце 70-х в популярном советском фильме, я не сразу поняла, о чем речь. Слово-то иностранное. Но оно в нашем лексиконе не прижилось. И было успешно заменено другим, тоже заимствованным — риэлтор.

Понятия, которые перешли в повседневное употребление из сферы информационных технологий — все эти интерфейсы, драйверы, апгрейды, комьюнити — для многих тоже до конца не ясны. Однако используются не только узким кругом специалистов, но и людьми совсем далекими от IT.

Обращаясь к Максиму Кронгаузу, я попыталась предположить следующее: англицизмы с такой легкостью попадают в обиход, потому что иностранные языки, в первую очередь, английский прочно вошли в нашу жизнь. Употребляя иностранное слово, молодые-то точно понимают его смысл. И интегрированное в нашу речь, оно не вызывает вопросов.

– Я так не думаю, — опроверг мое предположение эксперт. — Вы правы лишь отчасти. Скажем, жаргон геймеров — он построен сплошь на заимствованиях. Но я не уверен, что все геймеры владеют английским языком. Это совершенно не обязательно. Они владеют этой вот лексикой, причем немножко искаженной. То есть русским жаргоном, который сам по себе действительно основан на заимствованиях. А глобализация привела к тому, что этих слов не боятся. Но если мы вспомним, скажем, 60-е годы прошлого века, тогда тоже прекрасно существовали молодежные жаргоны с заимствованиями. Явление это не связано со знанием иностранного языка.

Узкие специалисты в своем кругу говорят на языке, изрядно сдобренном профессионализмами и неологизмами. В том числе иностранного происхождения. Зачастую употребляют эти слова, даже не задумываясь, самым естественным образом. Свои — поймут. А другие посчитают человеком с налетом посвященности.

Журналисты — не исключение. Выдал раз-другой заумное или новое словечко и словно добавил себе значимости в глазах окружающих. Марину Королёву, филолога, профессора НИУ ВШЭ и практикующего журналиста, я попросила объяснить очевидную тягу к использованию новых и заимствованных понятий конкретно у представителей СМИ. Ведь зачастую именно журналисты запускают в оборот иностранные слова.

— Новые заимствования не только журналисты любят, но у журналистов быстрее прочих получается эти словечки распространять, — считает эксперт. — Оно и понятно: это же средства «массовой информации»! Чем шире канал распространения, тем скорее разнесется слово или какой-то оборот. Ну, и мы всегда в поисках синонимов, каких-то новых средств выразительности.

Дальше — вирусный эффект: если словечко понравилось, оно становится модным, ведь его произносят модные люди, у которых такая большая аудитория! Эффект вполне понятный. Сама иногда ловлю себя на таком — я же не только лингвист и журналист, я тоже пользователь языка. Как все.

Но если подключив фантазию, допустить, что преобразования языка начались? И вот уже портал госуслуг избавляется от чужеродного слова «онлайн» — почему бы не начать с него? Предположу, что и замена найдется без труда. Может, не в одно слово, но зато по-русски. В конце концов, нашли же французы свой аналог. И вариант «на линии» вполне себе прижился.

Вслед за этим Центробанк (снова в порядке предположения) выпускает директиву вместо термина «банкротство» использовать «несостоятельность». А банкам рекомендует заменить кэшбэк на «возврат денег». Тем более что последнее гораздо благозвучней. Дальше уже политики со своими пресс-секретарями проводят не брифинги, а, например, «разговорники» или «оповещения». Спикер преобразуется в председателя (можно в оратора или докладчика). Вице-мэр становится первым замом. В школах больше не проводится тестирование. Точнее, проводится, но под другим обозначением. Генеральный продюсер государственной телекомпании тоже меняет название.

На эту захватывающую тему фантазировать можно бесконечно. Если же от фантазий вернуться к реальности, то вопросов возникает масса. Например, что будет с заимствованиями, которые давно ассимилировались в нашем языке? Какие из иностранных слов окажутся под запретом? Неблагозвучные? Пришедшие к нам с глобализацией? Сугубо профессиональные? Значение которых без словаря или хорошего знания иностранного понять невозможно? Или банально те, которые можно заменить на русские?

Дальше встает вопрос практического исполнения. Объявят день «Х», начиная с которого будет действовать запрет на использование? Кто и как станет следить за исполнением? Сколько времени и денег потребуется, чтобы вывести отбракованные слова из употребления и заменить их в документообороте? Но и это все частности. По большому же счету, хочется понять главное: язык — это живая, самоорганизующаяся система (одним из главных свойств такой системы является открытость, то есть постоянный обмен с внешней средой)? Или языком можно управлять решениями отдельных людей?

— Стремление очистить какой-либо язык от иноязычных заимствований периодически проявлялось в различных странах и языковых сообществах, — рассказывает Дмитрий Петров, лингвист и переводчик. — Наиболее экстремальное отношение к этому явлению в Исландии. Там на законодательном уровне запрещено включение в национальный язык слов иностранного происхождения. Строго относятся к проникновению в язык англицизмов во Франции, там борются штрафами. В какой-то степени такие меры могут притормозить, но не остановить процесс.

Англицизмы в городском пространстве — тема отдельная. Ей посвящают серьезные аналитические статьи и целые диссертации. Так на сайте КиберЛенинки (научная электронная библиотека) без труда можно найти работы, названия которых говорят сами за себя: «Свое» и «чужое» на городских вывесках»; «Чужие» слова в языковом пространстве города»; «Особенности проявления языковой гибридизации в названиях кафе и ресторанов». В последней работе, например, были выявлены закономерности создания гибридных номинаций с преобладанием элементов английского, французского и итальянского языков; редким употреблением заимствований из восточных языков; написанием русских слов латиницей. Анализ проводился на примере кафе и ресторанов отдельно взятого города.

В Интернете вы легко обнаружите научно-исследовательские проекты на тему эмпоронимов (названий магазинов) в городском пространстве. А теперь вопрос на засыпку: «Хун я ли»; «ДеЦкая Адежда»; «OP”Жора»; Supermarket — какая из этих реально существующих вывесок имеет бОльшее право на существование и не вредит облику города? Нет однозначного ответа. Здесь важней другое: проблема действительно настолько серьезна, что требует государственного регулирования на самом высоком уровне?

— Вопрос в том, как к этому относиться, — считает Виталий Стадников, урбанист, доцент НИУ ВШЭ. — Но вопрос же не в вывесках, по большому счету?

— В том числе и в них. Есть города, где англоязычные вывески уже меняют.

— Я не вижу никакой проблемы в присутствии латиницы или англицизмов. Мы сейчас сражаемся, в принципе, с естественным процессом глобализации. Она, безусловно, язык наш деформирует — хорошо ли, плохо ли. Можно ей пытаться противодействовать, замедлить процесс. Но он будет идти в любом случае. С моей точки зрения, это противодействие или регулирование должно проводиться не на уровне последствий трансформации языка, когда все уже выливается в городское пространство, а на уровне причин. Сама трансформация, с моей точки зрения, естественна. Мы от нее никуда не денемся, сколько ни будем говорить, что мы гунны.

Если берем за аналог французский подход, то там регулирование происходит на уровне применения терминологии. До максимального замещения англицизмов своими словами. У французов нет, например, никакого компьютера (имеется в виду слово «компьютер» — О.П.). У них язык действительно как бы вычищен более-менее от англицизмов. С моей точки зрения, это не очень эффективная вещь, но у них она работает. При этом там никто не борется в пространстве города с англоязычными названиями. Но у нас-то не происходит так — никто не борется со словами «компьютер» или «кондиционер».

— Когда они уже написаны и употребляются, то смысл с ними бороться?

— А зачем? Тогда боритесь и с тюркскими заимствованиями. Но в этом случае русского языка просто не останется. Подрегулировать его, может, и следует. Правда, не знаю, насколько это все окажется эффективно.

Тем не менее, настойчивое желание «подрегулировать» налицо. Предложения на этот счет слышим регулярно. С внятной программой действий сложней. Пока речь все больше идет о том, чтобы запретить, изъять из употребления и ограничить.

— Причин, как мне кажется, две, — отвечает Марина Королева. — Первая — это именно «громкие публичные заявления», которые, собственно, и направлены только на то, чтобы привлечь внимание к тому, кто это заявление делает. Хочешь напомнить о себе, гарантированно обеспечить всплеск интереса, цитируемость, наконец, — осуди реформу орфографии (которой никто и не предлагал). Или объяви крестовый поход против иностранных слов. Дня три это будут обсуждать, пока не выяснится, что новости и нет как таковой. Но заголовки будут!

Вторая причина глубже, она связана с самой сущностью языка как системы. Она, эта система, невероятно устойчива! Когда мы говорим, что «владеем языком» (я владею русским, английским, японским — так же принято говорить), мы очень сильно грешим против истины. Это не мы владеем языком, это он владеет нами. В философском и психолингвистическом смысле это, безусловно, так. Мы не хозяева языка, мы пользователи, более или менее продвинутые — у кого как получается. Я вообще не завидую никому из тех, кто предпримет попытку что-то серьезно «менять в языке», ответ может получиться мощным и совершенно неожиданным для реформатора.

— Русский язык, — продолжает Дмитрий Петров, — с незапамятных времен включал в себя иноязычную лексику, экспериментировал с ней, отбрасывал ненужное, потому и стал великим и могучим. Одно дело — совершенствовать стиль, которому может повредить неуместное и чрезмерное использование иностранной лексики. Другое дело — формально ограничивать заимствования.

Один из экспертов рассказал мне историю из своего детства: как-то в школе, где он учился, заболевшую учительницу рисования на один урок заменила библиотекарша. Ученикам она дала полную свободу — рисуйте что хотите. Наш собеседник изобразил, как самолет с надписями «Concorde» и «Air France» на корпусе летит над городом, прямо над зданием с вывесками «Вank» и «Officе». Рисунок был хорош, но школьная дама поставила за него четверку. И бесхитростно так объяснила: потому что написано не по-русски. Никак не определюсь: в свете последних событий смешной назвать эту историю или грустной? А может, пророческой?

Алина Разина, специально для «Новой газеты. Европа»