Оставаться верным себе

Сократ отбывал срок в исправительной колонии строгого режима в Ангарске. Там он не раз попадал в штрафной изолятор, а заключение сопровождали постоянные провокации: предложения сотрудничать, требования отречься от своих взглядов на камеру, обещания лёгкой жизни в колонии.

На свободе Сократ, который до тюрьмы был стрейтэйджером (Straight Edge — направление в хардкор-панке, отрицающее употребление стимуляторов — прим. НГЕ) и ненавидел алкоголь, начал пить и курить, перестал заниматься спортом. Он продолжал исправно посещать редколлегии анархического журнала «Автоном», вписываться за севших товарищей, охранять мероприятия, много читать и работать на монтаже выставочных пространств. Сократ считал это достойной скинхеда работой, которую разделял с бригадой таких же, как он. Порой казалось, он пытается прожить то, что упустил, пока был в тюрьме.

Другие дрейфовали в сторону работы в медиа и НКО, IT и производства мерча, приготовления веганской еды и крафтового пива. У прежних антифашистов и анархистов появились семьи и дела. Старые проблемы, возможно, и потеряли актуальность, но привычные решения были всё более чреваты. Если большинство знакомых приходили лишь на традиционное шествие памяти убитых нацистами журналистки «Новой газеты» Насти Бабуровой и адвоката Стаса Маркелова 19 января, то Лёша продолжал бороться.

Активисты по привычке старались не палиться, но ему после двух сроков было на это наплевать. Везде, где была возможность, Сократ рассказывал об этих делах, рассказывал, за что он стоит — за равенство и справедливость.

Станислав Маркелов — антифашист, адвокат анархистов и антифашистов, правозащитник. Убит нацистами в 2009 году:

— Мы столько раз обжигались на партиях, официальных структурах, заорганизованных обществах, что [поняли, что] от любой формальности надо убегать, как от стихийного бедствия.

Антифа сильно именно как движение. Его невозможно уничтожить, потому что движение не имеет структуры. Насильственное прекращение одного приводит к замене его многими. В движении нечего разрушать, поэтому его невозможно остановить. Оно может только иссякнуть само, когда исчезнет в нём надобность.

Сергей Вилков — социалист, корреспондент News.ru. Покинул родной город из-за давления силовиков:

— Пока большинство наших сверстников строили карьеры и семьи, мы были участниками маленькой и почти невидимой гражданской войны. Войны против превосходящего врага, которую мы, казалось, каким-то невероятным для нас самих образом начали выигрывать. Ещё не зная, но уже догадываясь, что выиграют её в итоге собаки в милицейской форме, а главные жертвы этого побоища — впереди.

Денис — анархист, работал в российских медиа и НКО. Покинул Россию:

— Из тех, кто остались в деле, одни стали заниматься защищать тех, кого пытались выселить новые хозяева рабочих общежитий, другие — боролись против мошенников, третьи занялись «антиджобом» — созданием крупнейшей базы отзывов сотрудников о работодателях. Движение менялось, но Сутуга как будто оставался прежним — отзывчивым, активным и со всеми на короткой ноге.

Ольга Мирясова — социолог, сотрудник Института социологии РАН, оргсекретарь профсоюза работников образования «Учитель»:

— Примерно с 2012-го я не участвовала почти ни в чём, если не считать политзеков и акции Комитета 19 января (Акция памяти жертв нацистского террора и репрессий, проходящая в день гибели Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой — прим.). Для меня антифашизм — это про уважение к инаковости и про ненасилие. Эти две вещи нужно бесконечно развивать. Тогда не будет в принципе возможна ни одна из форм фашизма.

Рустам Юлбарисов — антифашист, журналист, коммунист:

— Я ни разу не пожалел, что посвятил лучшие годы антифашизму, который сформировал меня как личность. Пусть судьба определила мне скромную роль в этой драме, зато я был положительным героем. Мне удалось наблюдать закат субкультуры панков и скинов, последний бунт против общества и последнее независимое явление российской политической жизни.

В 2007 году мы посетили маму Саши Рюхина — 19-летнего парня, которого зарезали по дороге на концерт члены БОРН (террористическая«Боевая организация русских националистов»; 16 апреля 2006 года неонацист Никита Тихонов и другие убили 19-летнего антифашиста, студента Московского института электроники и математики Александра Рюхина. В суде его семью представлял Маркелов — через три года его тоже убьет Тихонов — прим.).

Была годовщина его гибели. Рюхин был антифашистом, но не был антифа. Он клеил наклейки и носил значок с перечёркнутой свастикой. Мы молча съели торт, вручили маме деньгии уехали. Она осталась одна в небольшом подмосковном городке. Я позвонил товарищам и сообщил, что больше не могу этим заниматься.

«Отец семейства» — музыкант группы Working Boys:

— Добились ли мы чего-то? Конечно, мы серьёзно вредили нацистам, и нацисты были конкретным злом, с которым нужно было бороться. С другой стороны, я на самом деле рад, что не знаком с матерью Александра Рюхина. Её единственного сына зарезали по дороге на концерт средь бела дня, потому что он в метро поздоровался за руку с Иваном Хуторским. Я не знаю, что мне сказать матери Рюхина.

Антон Книжный — музыкант, сотрудник независимого книжного магазина:

— Через несколько лет после этих ярких событий появилось новое поколение хардкорщиков, сформированное и взращённое «сытыми нулевыми». Проебанное поколение. Одновременно не застать кровавую эпичность нулевых, а затем не насладиться «оттепельными» десятыми, временем открытых концертов и отсутствием закрученных гаек.

Абонементы в «Радикальный Диснейленд» (название песни группы «Военное положение» о преследованиях леворадикалов — прим. НГЕ) выдавать перестали уже тогда, поэтому актуальные новости (известный подстреленный правый рэпер в центре и периодические стычки у панк-клубов) воспринимаются мной скорее как единичные посещения. Действовать необходимо сообразно времени. С некоторой частью людей из той [старой] плеяды жизнь всё же столкнула. Работы, семьи, нечастые походы на концерт или в паб. Взрослые люди, каждый из которых заплатил свой налог на лайфстайл или убеждения. Эмиграция, отсидка, преследование, новое уголовное дело, смерть.

Максим Динкевич — журналист, сооснователь андеграундного журнала Sadwave, вокалист групп «Да, смерть!» и «Мразь»:

— Московская панк-сцена переживает спокойный период после бурных нулевых, уличные войны между нацистами и антифашистами остались в прошлом, Центр «Э» всё-таки своё дело сделал. Закрытых концертов больше нет, опасность миновала, как сейчас кажется, раз и навсегда.

Олег Кашин — публицист, автор текстов об уличной политике в нулевые годы. Покинул Россию:

— Давно разгромленная, уничтоженная, сведённая на нет леворадикальная среда — очевидные изгои российского общества.

Даже воспоминание об ангарском лагере 2007 года кажется сейчас приветом из каких-то позапрошлых времён (летом 2007 года несколько десятков вооруженных неонацистов напали на эколагерь в Ангарске Иркутской области. Среди активистов, протестовавших против переработки ядерных отходов, в лагере были анархисты и антифа. Анархист Илья Бородаенко был убит — прим. НГЕ). Традиция гражданских противостояний по экологическим поводам в России, как мы понимаем, продолжается, но ни в одном из громких случаев в наше время левые радикалы уже не играют никакой роли.

Тому же Шиесу, может быть, и не хватало какой-нибудь активной анархо-антифашистской фракции, но взяться ей уже неоткуда. Леворадикальная среда за последние десять лет сильнее всех пострадала от антиэкстремистской активности государства.

Пётр Силаев — вокалист групп «Проверочная линейка» и Ted Kaczynski, автор книг «Исход» и «Корреспондент Гаскаров в аду». Покинул Россию после погрома администрации Химок:

— Я определённо чувствую свою вину за смерть [убитого нацистами в 2005 году 20-летнего антифашиста и музыканта] Тимура Качаравы и ещё пары ребят, безвинно погибших от рук убийц в последующие годы. Я не имею в виду моих друзей, Фёдора [Филатова], Илью [Джапаридзе] и Ивана [«Костолома» Хуторского], которые не были в этом смысле совсем безвинными. Если бы не война, которую мы начали, они были бы сейчас живы. Но нацисты десятилетиями систематически убивали невинных людей, в том числе случайных, и общее количество убийств за год никогда особо не менялось, — что с нами, что без нас.

Алексей Гаскаров — антифашист, экономист. Был дважды судим по «Химкинскому» и «Болотному» делам, по первому был оправдан, по второму получил реальный срок:

— Сейчас кажется, что многое можно было сделать по-другому, и, возможно, избежать жертв и репрессий. Но важно понимать, что это было преимущественно молодёжное движение, и большинство его участников не имели никакого политического опыта. При этом движение стало одним из самых заметных политических явлений в период так называемой стабильности нулевых годов.

Антон MTS — скинхед-антирасист конца нулевых. MTS — аббревиатура одной из самых заметных столичных антифа-группировок Moscow Trojan Skins:

— Вот мы с человеком пинали на станции метро «Семеновская» какого-то уёбка с кельтским крестом на голове, напоследок использовав «Удар». А через год этот человек уже ходит на свэг-вечеринки и претендует на какой-то успех в жизни. Общего ничего не остаётся. Многие просто по всем субкультурам попрыгали перед тем, как закончить вуз и нормально присесть в офис.

Дмитрий Авалишвили — активный участник антирасистского движения, музыкант групп Bystreet и Give’ em the gun. Занимался поддержкой политзаключённых. Покинул Россию:

— Насилие — не выход, совсем не выход. Когда ты за год хоронишь трёх друзей, сам лежишь с шестью ножевыми ранениями в больнице, то естественно начинаешь задумываться, насколько насилие эффективно.

До сих пор не уверен, насколько московская антифа в моём лице была права в плане применения насилия по отношению к нацистам. Наверное, в рамках охраны концертов и отстаивания своих ценностей это было необходимо, но более того — не думаю.

Вновь прибывшим в антифашистское движение сложно объяснить, насколько пагубно концентрироваться на насилии. Насилие — это бесконечная клоака, которая заворачивает всех в эту воронку.

Александр — анархист, журналист:

— Я не могу сказать, что Сократ каждую неделю ездил на драки, но такие истории бывали. Мы ему говорили, что, может, хватит уже, ты сидел за такие истории два раза. Ему почти 35, а он дерётся на улице с какими-то людьми.

В какие-то моменты он сам мог быть инициатором каких-то нападений на фашистов. Он и сидел за драки с нацистами. В большей степени это были истории десятилетней давности, хотя он участвовал в каких-то конфликтах и незадолго до своей гибели.

Инна — юрист, бывшая сотрудница одного из российских НКО. Покинула Россию:

— Горько слышать, что даже левые видят тех, кто рубился на улице в нулевых, потерянными людьми, которые могут закончить либо тюрьмой, либо смертью от уличного же насилия. Это говорит об образе, который сложился у внешних, в целом симпатизирующих антифашистам, людей.

Если мы, как субкультура, транслируем в том числе более молодому поколению, что это — антифашизм, то мы где-то очень сильно проебались. Одна из причин, как мне кажется, это отсутствие критики и рефлексии. Мы на очень многое закрываем глаза, оправдывая это прошлыми достижениями или стремлениями к светлому будущему.

Очевидно, что субкультурная жизнь в нулевых не могла быть не травматичной, учитывая насилие, репрессии, постоянное ощущение небезопасности. Из этого непросто выбраться и двигаться куда-то дальше, но непросто — не значит невозможно.

Многих из нас антифашизм сформировал как личностей и повлиял на важные выборы, которые мы совершаем в жизни. Поэтому и трагедии, которые происходят, воспринимаются как часть нашей общей драмы, а не как отдельное событие. По той же причине это задевает так глубоко, и потому же важно делать что-то, чтобы этого не происходило в дальнейшем.

Дмитрий Авалишвили:

— Насилие — наркотик, причём самый опасный по своему антисоциальному и разрушительному потенциалу. Несмотря на благородство наших изначальных мотивов, мы капитально на него подсели, хотя наши оппоненты в этом плане дали нам сто очков вперёд, конечно.

Аддикция — страшная вещь, но ещё страшнее, когда на смену благородным дуракам типа нас пришли люди, которых интересовало просто насилие ради насилия, неважно под какими флагами и с какой целью. Надеюсь, когда-нибудь каждый из нас сможет понять, как мы все ошибались. Многие уже поняли, конечно, но некоторые до сих пор продолжают идти к этому пониманию.

Рустам Юлбарисов:

— Самое главное, что я понял — с этим гребаным миром явно что-то не так, но все вокруг делают вид, что всё в порядке, и у них это получается, а у меня больше нет.

Мы встретились с нацистами прямо в вагоне метро на «Бауманской» — пассажиры делали вид, что ничего не происходит, и продолжали сидеть на своих местах. Я уверен, что, если бы это был «белый вагон» (популярные среди неонацистов «акции» в 90-00-х годах, при которых в вагоне метро или электрички избивали неславян — прим. НГЕ) и боны резали людей, ничего бы не изменилось. Они бы просто пересели на другие места.

Пассажир, не говори мне, что антифа и фашисты — это одно и то же, ты не видишь дальше своего обывательского самодовольства. Не говори мне этих слов, иначе я разобью тебе голову, ибо внутри неё пролегает подлинная линия фронта между антифа и фашистами.

Пётр Рябов — анархист и исследователь анархизма, доцент кафедры философии Московского педагогического государственного университета:

— Многие товарищи приходили к нам, уходили через два-три года, разочаровываясь в анархизме, эмигрировали, уходили в частную жизнь, в семью и карьеру. Это они считали взрослением. Алексей — один из немногих — оставался. Остался в движении он и после раскола АД (анархического движения «Автономное действие» — прим. НГЕ) в 2013 году, причём не в той (казалось бы, более стилистически близкой ему) части организации, которая исповедовала «партийность», анархо-большевистский платформизм, мачизм, декларативный культ классовой борьбы и апологию грубой силы, а в более либертарной её половине, ориентированной феминистски и антипартийно.

Постепенно он превращался в легенду движения — прославленную своей непрекращающейся активностью, авторитетом ветерана, опытом тюремного сидельца, активными поездками по стране, участием во множестве акций.

Иван Марков — социалист, калининградский журналист:

— Я с 2010 года жил в Калининграде. Пару лет назад я приехал в командировку в Москву и случайно встретил Сократа на «Красном Октябре». Там он с бригадой молодых скинов разгружал оборудование какой-то выставки неподалёку. Лёха не узнал меня, и я долго объяснял, где мы пересекались. Взгляд его был каким-то потухшим.

Дмитрий М. — московский уличный антифашист, предприниматель:

— Мы встретились примерно через полтора года после второй его ходки. Он предстал передо мной потерявшимся человеком, отчаянно пытавшимся найти выход и укрыться в безопасной зоне от довлеющего мира. Это выражалось и в его поведении, и в его внешнем облике. Если раньше его одежда носила черты активистские, black block и так далее («Черный блок» — полностью черная одежда леворадикалов на уличных акциях, помогающая избегать идентификации полицией — прим. НГЕ), то в тот момент — ярко выраженные субкультурные. Он всегда относил себя к скинхедам, но не так, как сейчас. Возможно, это был своего рода эскапизм: попытка занять прочную позицию хоть в чём-то.

Саша Жёлтая — уличная антифашистка конца нулевых, работает в образовании:

— Сейчас я всё время ругаю себя, потому что молчала. Говорила ему ли я, как много радости он мне приносит? Уверена, что Лёша мог рассмешить любого, притом что сталкивался с огромным количеством несправедливости к себе, никогда не терял бодрость духа и чувство юмора. Могла ли я найти для него столько добрых слов, сколько Лёша находил каждый раз для меня?

Ильяс Фалькаев — постоянный автор журнала «Автоном», автор книги «Дать 3.14зды! История антифа движения в России и Англии: 1984–2003»:

— Летом 2019 года мы провели мероприятие в связи с двадцатилетием творческой деятельности нашей группы. Был музыкальный концерт в клубе, и Сократ вышел на сцену. Пел вместе с нами наши песни. После этого мы ещё виделись, гуляли по моим дворам. Разговор несколько раз возвращался к тюрьме. Сократ был на позитиве, но после второй отсидки он в чём-то изменился. Я думаю, что его раздавила система. Весь этот движ, в котором, как он мне рассказывал, он хотел заниматься педагогической деятельностью с молодёжью, стать для этих ребят учителем, по сути рассыпался. Вся эта деятельность была пресечена. Движа не осталось, остались лишь его фрагменты, субкультуры, но массового оппозиционного движения сейчас нет. Много что развалилось, но Сократ продолжал быть верен тому, что осталось. Остался, например, журнал «Автоном», с которым мы оба неизменно сотрудничали.

Дмитрий Авалишвили:

— Лучшие погибли, многие попали потом под ментовской пресс. Мой хороший друг Алексей Шкобарь-Олесинов два раза сидел. Собственно говоря, для меня антифа продолжалась, когда мы собирали деньги на адвокатов ему и другим антифа-узникам. Была такая низовая правозащитная инициатива у нас — «Прямая Помощь». В итоге органы нас разгромили и запугали, у меня самого дома несколько раз были обыски. Пытались давить, привлекали жену, угрожали тюрьмой. Это уже события 2010–2013 года, после атаки на химкинскую администрацию и во время белоленточных протестов.

Сейчас, уже после всего этого, продолжаем исключительно субкультурные инициативы. Делали антирасистский фестиваль для подростков-скинхедов, выпускаем музыку, привозим иностранные коллективы. Помогали тем же «болотникам», сейчас по «Московскому делу» есть люди наших кровей.

Алексей Гаскаров:

— В какой-то момент те формы действия, которые мы считали эффективными, просто стали невозможны. Я думаю, что для большинства участников движения антифашистская идентичность не была определяющей. Когда проблема с ультраправыми перестала быть актуальной, то и в специфических антифашистских проектах отпала необходимость, хотя они существуют до сих пор.

Фашизация существующего режима — это основная угроза. Я не вижу сейчас антифашизм как самостоятельное политическое движение. Для меня очевидным разделом стал процесс по «Болотному делу», который привёл к вынужденному перерыву в любой активности на 3,5 года. Сейчас мне кажется, что все усилия людей, которые хотят лучшего будущего для России, должны быть направлены на возвращение политических свобод.

Сергей Вилков:

— Очевидно, что на сегодня в мире немало правящих режимов, которые проявляют те или иные фашистские тенденции. Такие, например, как полицейский беспредел, диктатура, пытки, лживая пропаганда. Из этого легко сделать вывод о том, что такое сегодня настоящий антифашизм.

Почему мы этим занимались? Тогда я думал, что если от хорошего природного толчка манипуляционная политика рассыпется на шестерёнки, из которых она построена, остальное решится противостоянием тех, кто в той или иной мере оппонировал ей снизу — правых и левых радикалов. Эту перспективу вроде бы на неопределённое время закатали в асфальт вместе с нами, потом закатали тех, кто пришёл следом, покроют новым слоем и других.

А Лёха оставался стоять, если не ради будущего — хотя кто знает — то ради этих жертв и ради этих странных, весёлых и страшных лет, которые сделали нас людьми.

Антон MTS:

— Не надо делать из нас каких-то политических солдат и вписывать в выгодную кому-то политическую сиюминутную конъюнктуру. Мы просто были молодёжью, которая дралась на улицах. Мы были теми, кому было не всё равно и кто не зассал. Я вписался в это не из политических соображений, а из соображений субкультурных, защищая своё, что мне было и есть дорого. И не только мне, но и как оказалось многим. Цитируя классика, Сашу Ящика: «Мы, в общем-то, били тех, кого было за что».

Ильяс Фалькаев:

— Последним событием, которое я делал в те годы вместе с Сократом, была выставка антифашистских трофеев. Мы устраивали её в рамках фестиваля активистского искусства «Медиаудар» на Винзаводе в 2013 году. Товарищ помогал собрать выставку анархо-самиздата, а Сократ — антифа-трофеев, то есть срезанных и сорванных у фашистов нашивок, отнятых знамён и других предметов. Эту выставку даже по телевизору показали.

Тогда же пригласил Сократа прочитать лекцию по самообороне для художников-активистов под юмористическим названием «Как прикрыть свою жопу в тюрьме». Это уже после его первой отсидки было.

Александр Черных — антифашист, специальный корреспондент «Коммерсанта»:

— Последний раз мы нормально пообщались год назад. Были какие-то феминистские чтения в поддержку [переживших насилие со стороны отца и обвиняемых в его убийстве] сестёр Хачатурян, организаторам вроде бы начали угрожать из [признанного экстремистским правого движения за патриархат] «Мужского государства», они подняли старые контакты, начались обзвоны — и вот мы, как в нулевые, стоим охраной на входе в клуб, ждём нападения. И при этом понимаем, что никакого нападения, скорее всего, не будет. Постаревшие самураи, мушкетёры пятнадцать лет спустя.

Постояли пару часов, повспоминали прошлое и тех, кого нет. Всё прошло спокойно, мы обнялись, сфоткались на память и разошлись — по своим цивильным работам, в свою обычную нормальную жизнь. Куда Сократ — самый настоящий из нас — так и не смог вписаться. Со своими отсидками, татуировками на лице и настоящим, не субкультурным, сибирским анархизмом в голове.

Дмитрий М.:

— Мы сидели у меня во дворе и обсуждали возникшие финансовые трудности из-за локдауна, обсуждали перспективы. «И ты, и ты — “предприниматель”?», с удивлением и грустью задал он нам вопрос. В этих словах проскользнула его неустроенность среди бывших соратников и внутренние его настроения.

Олег Кашин:

— Кто-то отсидел и отошёл от дел, кто-то умер, кто-то уехал, кто-то оказался вытеснен либо в «приличную» часть общества, либо, наоборот, куда-то совсем в маргинальность. Человек, остающийся антифа-активистом в России 2020 года, уже никого не защищает и ни с кем не борется — солдат разгромленной армии, вообще никто в социальном смысле.

Дмитрий Бученков — анархист, фигурант «Болотного дела», в прошлом — замзавкафедрой истории медицины и социально-гуманитарных наук Медуниверситета им. Пирогова. Покинул Россию:

— Как вообще получилось, что Алексей оказался в нелепой ситуации, виновником которой он не был, но расплатился за это жизнью? К сожалению, за несколько месяцев до этого Алексей был в депрессии и стал выпивать спиртное. За 16 лет нашего знакомства Алексей всегда был жёстким противником спиртного, курения и других веществ. Увидеть Алексея пьяным было невозможно, сам факт того, что Алексей Сутуга стал выпивать, для меня был нонсенсом. Предполагаю, что причиной депрессии была не только потеря работы и сложность преодоления тюремного опыта. На мой взгляд, первейшей объективной причиной депрессии стал кризис движения. Алексей был умным человеком, но он не был идеологом, который в периоды кризиса может уйти в книги и разработку теории. Он не был ни журналистом, ни разнорабочим, ни музыкантом, ни теоретиком — он был человеком, который мог быть профессиональным революционером, и больше всего подходил на эту роль. Алексей был прежде всего боец, а потом уже остальное.

Александр — анархист, журналист:

— Одно из последнего, что я обсуждал с Лёшей, было то, что он собирался поехать в Минск и присоединиться к протестам [в августе 2020 года] против Лукашенко. (В сентябре 2020 года Сутуга скончался — прим. НГЕ).

Алексей Гаскаров:

— В последние дни жизни Сократа мы часто с ним обсуждали события в Беларуси. Протесты шли уже две недели, менты успели убить троих человек, сотни прошли через избиения и многочисленные издевательства. Лидеры оппозиции продолжали настаивать на ненасильственном характере протестов. Тогда, в августе, казалось, что эта тактика ещё может сработать.

В день той злополучной драки в Москве, 23 августа, в Минске по некоторым оценкам в протестах участвовало 250 тысяч человек.

У Сократа уже тогда были сомнения, что диктаторский режим уступит женщинам с цветами, но и к любому насильственному сопротивлению, казалось, Лукашенко готов не меньше, чем Путин. Но вопрос был не в общественном выборе, а в личном.

Во время первых дней протестов в Беларуси случился один яркий эпизод. Менты в чёрных масках в очередной раз попытались напасть на протестующих, которые стояли на парапете на высоте около одного метра. И в этот момент какой-то простой мужик спрыгивает вниз, снимает футболку и сам идёт на них в атаку. За ним тут же устремляется толпа, и погоны просто убегают. Таким мужиком безусловно мог быть Сократ. Готовность на поступки ради убеждений, приоритет достоинства над безопасностью — его важная черта, которая оставляет наибольший след в памяти о нём.

Владимир Скопинцев — участник групп «Политзек» и Change the world without taking power. После обысков по делу «Сети» и возбуждения уголовного дела об экстремистском сообществе в отношении движения «Народная самооборона» покинул Россию:

— Ни фашисты, ни антифашисты не выиграли. И те, и другие проиграли ментам. Выиграли менты, они всех посадили. Но главная задача была выполнена, грубо говоря. Количество убийств на почве национальной ненависти резко сократилось. И наш друг-антифашист погиб уже не от какой-то нацистской разборки, а от бытовой.

[Иван Хуторской]:

— Если ты выбрал определённый образ жизни. Если ты веришь и за него готов стоять, то ты можешь за него пожертвовать. Но не надо забывать, что жизнь — это главная ценность, которая нам даётся. И пренебрегать этим, не прожив должным образом, не стоит. Загубить жизнь можно запросто, по глупости, например, совершить тупое преступление, проведя многие годы за решёткой. Надо думать головой. Каждый сам должен для себя решить. Например, немало старых ребят после убийства [в 2008 году одного из неформальных лидеров антифа-скинхедов в Москве, 26-летнего] Феди [Филатова] легли на дно… либо вообще ушли. Я не думаю, что некоторые из них будут возвращаться. Идёт наблюдение за активными людьми, занимающимися общественной деятельностью, инициативами.

Эти убийства — это деморализующий фактор. Это серьёзная проблема, пока государство будет закрывать глаза, то этот беспредел, к сожалению, будет продолжаться.

Ильяс Фалькаев:

— Одним вечером к нам в гости зашла знакомая девочка. Она работает с мигрантами. Рассказала, что побывала на открытии правого книжного магазина [«Листва» от издательства «Черная сотня»] в центре Москвы. «Зачем?» — удивился я. Она что-то стала объяснять про диалог. Что там трудятся молодые открытые люди, и с ними нужно разговаривать.
«Не всё так однозначно», — заключила она.

Я начал кипятиться. Возразил, что эти молодые люди наверняка хорошо подкованы в своей идеологии. И у неё нет достаточной базы, чтобы с ними спорить. «И вообще, — говорил я, — фашистов не переубедить. Они понимают только один аргумент — кулаки».

После этого разговора я был сильно расстроен. Время больших свершений ушло, думал я. Великий угар типа [погрома в администрации] Химок и других прыжков (так на сленге назывались насильственные акции — прим. НГЕ) уже невозможен. Фаши спокойно открывают магазины в центре Москвы. И им всё сходит с рук. А через несколько дней я узнал, что Сократ умирает.