За несколько минут до побоища у кинотеатра «Ударник» из колонок заиграл «Рок-н-ролл мертв» «Аквариума». Мрачный архаичный гитарный рифф. Гребенщиков запел: «Какие нервные лица, быть беде…» И у меня мороз пробежал по коже, я понял, что сейчас что-то будет.
Мы с оператором снимали шествие для журнала «Медведь». Шли с колонной по Якиманке от памятника Ленину в центр, говорили с людьми. Кого мы только ни видели: кришнаиты, обманутые дольщики, поп-расстрига, которому происходящее очень нравилось, какие-то мудаки в нацистской форме, Гарри Каспаров, директор магазина «Фаланстер» Борис Куприянов. Было весело и немного страшно.
Мы обогнали колонну, чтобы снять общий план, и оказались на том самом мосту. Над нами барражировал вертолет, вдалеке виднелась большая сцена, куда все шли. Помню, что проскочил на площадь одним из последних. Прямо за моей спиной закрыли металлическое заграждение. Капкан захлопнулся. Теперь ни мы не могли пройти к колонне, ни она к нам.
На сцене играла группа «Рабфак», а прямо передо мной в десяти метрах началась кровавая мясорубка.
Я стоял и кусал локти. Хотелось помочь, но пройти я уже не мог. Примерно такое же ощущение у меня и сейчас, когда идет война в Украине.
На болотных протестах с первого дня было много музыки, все время кто-то играл. «Рабфак» пел песню «Наш дурдом голосует за Путина», Кортнев — «Шла Саша по шоссе», Шумов — песню «Государство — это я», Обломов — «С чего начинается Родина», «Аркадий Коц» — «Стены рухнут». На бульварах и у памятников пели Галича, Летова, Башлачева, Цоя.
А 6 мая на Болотной площади я встретил оперного певца. Веселого старичка алкогольного вида. По его словам, он только что дал интервью BBC и уже намылился ехать в Англию: «Я второй Карузо. Пропадаю в России. Голос мне дан, пятью голосами пою. Сильней Карузо, сильней Шаляпина, сильней Паваротти. Вот какой талант великий пропадает у нас в Москве!».
— А сюда-то пришли зачем?
— Я скажу, зачем, я не боюсь. Я ребенком прошел войну. Немцев бил. За родину, за народ хожу сюда, против плохого президента Путина! А фамилии своей не скажу, потому что они отлавливают и в тюрьме морят нас, таких борцов. И там травят. Кого ядом, кому туберкулез побрасывают».
И запел дурным голосом: «Дай мне только дело, чтобы сердце пело!», не попадая ни в одну ноту.
Настоящий народный герой. Готовый персонаж Сергея Соловьева и Эмира Кустурицы.
Все это весело, если б не кончилось так печально. Болотная начиналась как бал-маскарад, легкая фронда с элементами клоунады, а закончилась трагедией. Совершенно непонятно, за что этих людей было бить, а потом сажать.
Проходя по Якиманке, я спросил мента в оцеплении: «Неужели будете бить своих?». «Смотря, сколько вас выйдет, — ответил он. — Если мало, обязательно будем. А если выйдет миллион, перейдем на сторону народа». Но миллион не вышел, и они били.
Сейчас, конечно, все это меркнет, на фоне последующей войны и репрессий. Слишком много жертв, слишком много трагедий. Но я убежден, что началось все именно тогда. И за тогдашние ошибки мы расплачиваемся сейчас. Как сказал поэт Кирилл Медведев: «Нельзя выходить на площадь и не брать власть». Нерешительность слишком дорого стоит.
Но это мы сейчас такие умные, а тогда никто не мог предсказать, чем все кончится. Было много наивности, много надежд, много музыки.
Я попросил трех человек, выступавших на болотных протестах, рассказать, как это было, чем это казалось тогда и чем оказалось потом.
— 6 мая 2012 года на Болотной площади меня не было. Поэтому я не особо заметил, что все кончилось. В моем сознании Болотная продолжалась до 2014-го, до Крыма. Все равно некая иллюзия еще витала в воздухе, было ощущение, что необязательно мы проследуем курсом к полицейскому государству. Это какая-то инерционность мышления. Разрыв между умом и сердцем, ум все понимал, а сердце еще трепыхалось и на что-то надеялось.
Но зато я был на первом проспекте Сахарова. Нас было трое: я и два Васи, Шумов из группы «Центр» и Обломов. Точно не помню, кто меня пригласил, но кто-то из знакомых журналистов, скорее всего, Троицкий.
Фишка в том, что я никогда не был действующим лицом политической жизни, да ее особо и не было. Я был приглашен именно как сочувствующий и всегда свою роль воспринимал так: немножечко снизить пафос и развлечь людей. Правильные слова говорили и без меня, мне оставалось что-то спеть и дать публике передохнуть между речами.
Мне с самого начала казалось, что шансов на успех нет. Я никак это не артикулировал, но чувство такое было. Я спел «Сашу», песню о том, как девушка идет через всю страну рассказать царю о том, что у нас проблемы. В этом вся концепция тогдашнего протеста, наивная, но по-своему трогательная. Надо просто рассказать начальству, что мы есть, что у нас проблемы, начальство все поймет и исправится.
Песня, насколько я помню, была написана примерно за год до этого, был клип, который собрал на ютубе очень много просмотров. И это странно, потому что в «Саше» нет припева, очень много текста, как она стала хитом, непонятно.
В последнем куплете я специально утрирую, поднимаю пафос: «Взойдет любви заря, и засмеются все». И становится совершенно ясно, что эта затея обречена. Наивность была колоссальная. Помню фразу, сказанную кем-то зимой 2012-го: «Что же это такое, мы уже пять часов стоим на морозе, а кровавый тиран еще не пал». Вот в этом вся суть Болотной.
Но не пойти туда я не мог. Если я занимаюсь русским роком, я неизбежно имею к этому отношение. Мы играли свободную музыку, пытались быть максимально свободными и по определению не могли оказаться на другой стороне баррикад. Хотя нет, наверно, дело не в роке. Дело все-таки в родительском воспитании. Мама и папа приучили меня к тому, что лгать нельзя, что ложь — это тошнотворно. Именно поэтому, когда случились выборы и произошли совершенно очевидные фальсификации, я полез на трибуну.
Несмотря на мой скепсис, у всех, в том числе у меня, было ощущение, что сейчас творится история, что мы в переломной точке. Умом понимаешь, что все бессмысленно, безнадежно, а сердце все равно верит и заставляет тебя что-то делать.
Нас нельзя назвать сильно политизированной группой, скорее развлекательной. Хотя у нас есть несколько песен, которые считаются песнями протеста: «Генералы не дают мне спать», «Я офигеваю, мама», что-то еще. А последние годы я вообще утратил способность писать развлекательные песни, я их не пишу уже много лет. Я всегда пел о том, что меня волнует, даже в смешных песнях все равно есть какой-то момент, который цепляет меня как автора. А сейчас меня волнует, что будет с моими детьми, со страной. Но на эту тему я писать не могу. Потому что: а) не будет, видимо, ничего хорошего; б) язык, которым я привык выражаться, окостенел, он архаичен, сейчас время других поэтов, других музыкальных средств. Ну и главное: как сказал Гребенщиков, «Сколько мы ни пели — все равно, что молчали». Есть ощущение, что все зря.
Мое поколение и я лично просрали возможность свободы. С этим ощущением довольно паршиво живется.
— На момент начала белоленточной истории мы были главными протестными персонажами ютуба. Сначала из-за песни «Менты», потом из-за песни «Наш дурдом голосует за Путина». Боря Немцов рассказывал, что он ставил ее каким-то бизнесменам на яхтах, и они падали со смеху. В течение двух-трех месяцев мы каждый день давали интервью. Эфиров, конечно, не было. Радиостанции до дрожи боялись ставить песню, где упоминается Путин.
Когда зашла речь о первом митинге на Болотной, Немцов сказал: «Вы и откроете». Саша Семенов, наш солист, ныне уже покойный, впал в страшную истерику. Он на тот момент работал в большом музыкальном сервисе и боялся проблем. «Я не могу влезать в эту историю!». Чувак, ты уже влез, ты уже сказал А… Но вот так.
И я стал думать, кем его заменить. Обсуждали фигуру Стаса Барецкого. Задним числом я понимаю, как это было бы смешно: Барецкий открывает Болотную! В результате в еврейской тусовке случайно нашелся человек по имени Гера, который вышел с гитарой и под фонограмму открывал рот. Все прошло нормально, Сашу никто не знал в лицо, все решили, что это он. А Гера уехал через пару лет после этого. Сейчас он живет в Финляндии. Он хэви-металлист и даже выпустил альбом такой музыки.
Первый митинг на Болотной открывал лично я. Толкнул речугу о том, что у нас украли выборы, огласил повестку дня и объявил «Рабфак».
Страха не было, было ощущение, что ты в центре событий, которые могут что-то изменить. 2011 год, людям неплохо жилось, деньги были. Через дорогу от Болотной работало заведение с японской кухней, куда потом все пошли. Было понимание, что это корректировочная движуха. В целом у нас все неплохо, но кое-что требуется исправить. Шли нормально, просто свернули не туда.
У нас не было тогда ощущения, что власть — это враг. Просто они поступили нехорошо, их занесло. Как будто смотришь и видишь, как оборотень из человека на твоих глазах начинает превращаться в волка. И ты говоришь ему: «Подожди, чувак, еще не поздно сохранить человеческий облик». Сейчас-то уже поздно, конечно.
Мы думали, что главное — не переходить черту. Это из серии рассуждений, что если бы Гитлер не убивал евреев, у него бы все получилось, он спокойно воцарился бы над Европой. Но одного без другого не бывает. Это нам еще предстояло понять.
Дальше был проспект Сахарова. На Сахарова нас не было на сцене, мы играли там же, но в переходе под Садовым кольцом и собрали толпу. А 6 мая все было уже иначе. Была отдельная сцена для музыкантов, у нас была программа из пяти-шести песен. «Дурдом», «Путин, прощай навек» и что-то еще. Помню, что нас попросили не материться. И еще помню, что когда Саша запел, на мосту началось побоище.
— Наша группа появилась на свет года за два до Болотной, но полноценно стала функционировать как раз одновременно с протестами, когда мы выпустили песню «Без любви ничего не получится» на стихи Александра Бреннера. Песни «Стены», которая потом станет неофициальным гимном Болотной, еще не было, но и «Без любви» вызвала резонанс. Помню, что ее запостил Кирилл Серебренников.
Мы начали ходить на митинги — и почти всегда с музыкальными инструментами. Пели на «ОккупайАбай» на Чистых прудах в Москве. В апреле 2012-го играли на фестивале в поддержку Pussy Riot у Таганского суда. Было много народа, но никто не решался начать, боялись полиции. Мы ходили с гитарой в чехле, за нами ходил Роман Доброхотов и говорил: «Ну, давайте уже, расчехляйтесь!» Мы спели две песни, и нас повязали довольно быстро. В автозаке мы пели «Стены рухнут». Есть довольно известное видео этого исполнения, его многие знают.
Я не мог предположить, что «Стены» так выстрелят. Для меня это была просто одна из песен. Кто-то дал мне кассету с испанскими и французскими левацкими песнями, я слушал ее, когда сидел с маленьким ребенком в 2004 году. А перевод сделал гораздо позже, с английского подстрочника, который нашел в интернете.
6 мая десять лет назад мы не выступали со сцены, мы шли вместе со всеми от Октябрьской на Болотную. Шли, пели «Стены», пели что-то еще, а потом меня повинтили. Продержали до ночи, выписали какой-то не очень большой штраф, насколько я помню, и отпустили.
Но протесты продолжались, я не считаю, что 6 мая все кончилось. Летом мы играли на большом митинге вместе с «Рабфаком», осенью снова на митинге. И всюду нас просили исполнять «Стены рухнут». Мы пели их много раз по разным поводам: поддерживая политзаключенных, защищая Шиес, поддерживая белорусов в 2020-м. А потом ее стали петь уже без нас сами люди. Я думаю, она будет звучать еще долго.
