Государыня-матушка

Ища ответы на этот вопрос, легко заметить: чуть ли не главный культурный образ, существующий давно и по-прежнему сохраняющий значение, — это мать. Он встречается в былинах и народных сказках («мать сыра земля» взаимодействует с героями, часто помогает им, иногда даже имеет физическое воплощение и становится женой богатыря). Появляется в переписках и мемуарах дворян 18 века, которые жили и служили при Елизавете и Екатерине II («Все мы уповали на милости матушки государыни», — Андрей Болотов в своих мемуарах), «Ее величество, государыня-матушка, снисходила к каждому с ласкою…» (Фёдор Ростопчин в своих «Записках»). Наконец, этот же образ в мощном художественном выражении появляется на знаменитом плакате «Родина-мать зовет», а позже воплощается в волгоградском памятнике «Родина-мать».

Этот образ стал во многом культурным отражением, воплощением России. Он дал повод исследователям говорить о том, что феминность крайне важна для понимания русской культуры и истории (об этом пишут, например, Ольга Вайнштейн в статье «Мифология советской женщины» и Ирина Савкина в книге «Женственность и власть в русской культуре»). При этом ученые говорят о том, что материнский образ нисколько не показывает подчиненность или второстепенность русской женщины, наоборот: эта мать — не та, которая в тени отца тихо рожает и растит детей, она – та, чьей власти все подчиняются и от чьей воли зависят.

— говорит об этом Ольга Вайнштейн. 

Какими же были история и культура, которые создали одновременно и такой образ, и общество, которое воспринимает его естественно и готово принимать? Какими были законы, на фоне которых этот образ родился и существовал? Наконец, какими были женщины, из историй которых он во многом вырос, и насколько они соответствовали лубочно-идеализированному прошлому, старательно изображаемому сегодняшними спикерами и власть предержащими?

Средневековое право 

Начать можно с законов и того, какой в них предстает древнерусская женщина. Часто считается, что чем дальше в прошлое мы углубляемся, тем более жестокими становятся и законы, и нравы, и само взаимодействие людей друг с другом. Нередко думают, что в древние времена или дикое средневековье никто, кроме привилегированных людей, законом защищен не был, и уж тем более не было речи о какой бы то ни было защите женщин. Это верно, но только отчасти — и древнерусские «Правды» тому одно из подтверждений.

Чтобы увидеть, как ярко различаются древнерусские и средневековые европейские законы в отношении женщин, достаточно посмотреть на несколько важных пунктов — преступления и компенсации пострадавшим; наследование; юридическая самостоятельность. Они определяли значительные сферы жизни человека, и по тому, как смотрел на эти вопросы закон, многое можно сказать об обществе, в котором он был создан.

«Русская правда» (11–12 вв.) не предполагает смертную казнь ни за какие преступления и в большинстве случаев назначает за них денежную компенсацию (виру) пострадавшему или его семье. Вира за убийство мужчины и женщины одинаковая и достаточно высокая — это само по себе многое говорит о равноценности мужской и женской жизни в древнерусском обществе.

Насколько древнерусский закон отличается в выгодную для женщин сторону от европейского, показывает французская «Салическая правда» (6–9 вв). Она тоже предписывает компенсацию за убийство женщины, однако в два-три раза ниже по сравнению с тем, что преступнику пришлось бы заплатить за смерть мужчины. 

Выходя замуж, средневековая европейская женщина приносила свое приданое мужу, обогащала его и полностью переходила под его юридическое покровительство (он распоряжался всем имуществом, и только он представлял ее в суде в случае необходимости). Эти нормы пережили Средневековье и продолжали действовать еще в 19 веке: даже если женщина создавала успешный бизнес, муж имел право в любой момент отнять его и присвоить.

Нельзя сказать, что древнерусская женщина по части наследования была полностью равна мужчине, но она была в гораздо более выгодном положении по сравнению со своей европейской современницей. И «Русская правда», и, например, грамота Ивана Калиты (14 в.) давала дочерям право наследовать — правда, только в том случае, если в семье не было сыновей. Получив наследство, женщина сохраняла право распоряжаться им так же, как и своим приданым, которое оставалось неприкосновенным для мужа даже в том случае, если ему были нужны деньги или его приговаривали к компенсации за какое-то преступление.

Если муж, сосед, недобросовестный продавец или покупатель наносили древнерусской женщине ущерб, она имела право пойти в суд и сама говорить там от своего имени, требовать справедливости, компенсаций и даже развода. В этом единодушны и «Русская правда», и «Кормчая книга» (11–13 вв.). В противоположность им европейские «Декрет Грациана» (12–13 вв.), Саксонское и Швабское зерцала (12–13 вв.) настаивают, что женщина не владеет никаким имуществом и не распоряжается им самостоятельно, не вправе сама говорить за себя в суде, поскольку находится всецело под покровительством мужа.

Причины большей юридической самостоятельности и защищенности исследователи видят в разных исходных. По мнению одних, главную роль здесь сыграла более свободная языческая традиция, по мнению других, важнее, наоборот, был гуманизм ранних древнерусских правителей и церковных иерархов (например, митрополита Илариона, который считал, что один человек не вправе применять к другому смертную казнь). Об истоках можно спорить, но эти законы так или иначе влияли на то, как именно формировались русские женщины, как смотрели на них современники и что говорили и писали о них потомки.

Красотою и умом славны 

Если хочется узнать из первых рук, каким было отношение людей Древней Руси к женщинам, лучшие помощники здесь —  летописи. Самая известная из них, безусловно, «Повесть временных лет», есть свидетельства Ипатьевской и Лаврентьевской летописей. Летописцы, которых мы читаем сегодня, далеко не всегда были современниками людей, о которых высказывались, — часто можно найти в их текстах вставки, внесенные на триста лет позже, но даже в таком виде они по-настоящему важны, если нужно понять отношение к женщинам в Древней и Средневековой Руси.

«Повесть временных лет» особенно подробна в части, посвященной княгине Ольге. Несколько высказываний о ней особенно примечательны, среди них, например, такие: «И объехала Ольга землю древлянскую с сыном своим и установила погосты и уроки… И были погосты и уроки установлены ею, и существует это установление до сего дня». Ремарка «до сего дня» добавлена не современником Ольги, а более поздним летописцем, как дополнительное указание на то, что ее социально-налоговая реформа (а установление погостов упорядочило как раз сбор налогов) оказалась и полезной, и долговечной.

«Повесть» стремится подчеркнуть и международный престиж Ольги. Летописец рассказывает: «И увидел ее царь, и удивился ее уму и разуму. И сказал: “Достойна ты царствовать с нами в граде нашем”». Под царем подразумевается император Византии Константин. Для понимания того, как летописец и его современники относятся к княгине, важно даже не столько то, точна эта история или легендарна. Намного важнее, что, говоря о женщине, автор высказывания подчеркивает «ум и разум», придает им значение, обозначает, что именно они делают Ольгу достойной царствования.

Примечательно, что в «Повести временных лет» Ольга воспринимается именно как царствующая, самовластная правительница. Для Средневековья, в том числе русского, такие вещи, как точное обозначение титула, имеют большое значение, поскольку именно в таких деталях раскрывается реальное положение дел в обществе и во власти. Ольга везде упоминается как княгиня, которая держит в руках реальную власть, при этом не именуется регентшей, не звучат фразы, которые показывали бы, что она правит «за сына», «вместо сына» и временно «держит для него место».

Наконец, несмотря на важную роль князя Владимира, который крестил Русь,

Женщина становится религиозным и культурным реформатором, и автор говорит об этом как о чем-то вполне естественном, не ища ни дополнительных объяснений этому, ни, к примеру, мужского влияния, которое могло бы сказаться на решениях и реформах Ольги.

Если бы летописные свидетельства ограничивались рассказами о княгине Ольге, ее можно было бы посчитать исключением, которое подтверждает правила. Но при знакомстве с летописями легко обнаруживаются интересные факты и высказывания о древнерусских женщинах, которые гораздо менее известны широкому читателю.

Одна из таких женщин – княжна Предслава, сестра Ярослава Мудрого. Летописец упоминает её в момент кровавой междоусобицы между братьями, Ярославом и Святополком. Он говорит: «И пришла к нему (Ярославу, правившему тогда в Новгороде. — Прим. ред.) весть от сестры его Предславы, что умер отец, и сел Святополк в Киеве, и погубил Бориса…» В повествовании летописца Предслава — информированная участница политической игры, которая выбирает сторону и своевременно становится информатором брата, тем самым помогая ему спасти княжество от «окаянного» князя Святополка.

Позже, в 11–12 вв., летописи обратятся к историям сестер Владимира Мономаха. Одна из них — княжна Евпраксия Всеволодовна — стала императрицей Священной Римской империи, выйдя замуж за императора Генриха, и оставила след в западноевропейских международных отношениях. Говоря о юной Евпраксии, автор Ипатьевской летописи пишет: «Красотою и умом славна». Ум княжны, которой готовили блестящий брак, в его глазах заслуживает не меньшего упоминания, чем ее примечательная внешность.

Еще больше внимания достается ее старшей сестре Анне. В той же Ипатьевской летописи можно увидеть свидетельства тому, что «Анна добра и книжна, любит учение книжное». Позже летописец упоминает, что она основала монастырь и сама стала там игуменьей под именем Янка. Важно помнить, что для 11 в. монастырь — один из центров культуры и образования, а образованная игуменья княжеского рода может обладать по-настоящему значительным влиянием. Для чего Анна-Янка употребила свое влияние, рассказывает Новгородская летопись: «...создала монастырь, собрала дев многих и учила их мудрости книжной и пению». Игуменья становится основательницей и руководительницей первого задокументированного образовательного центра для девочек. Показательно, что летописец, безусловно, хвалит Анну за благочестие и готовность принять постриг без всякого поощрения или чужого влияния, но не меньше превозносит и одобряет то, что она сделала для образования и «книжности». Ученость женщины в глазах древнерусского летописца — это безоговорочное достоинство, заслуживающее упоминания.

Продвинувшись дальше во времени, можно познакомиться с княгиней Евдокией Дмитриевной, женой Дмитрия Донского. Если во время их брака она предстает, в основном, верной и покорной спутницей мужа, то овдовев, выходит на первый план, поскольку становится регентшей.

Никоновская летопись 14 в. говорит о ней так: «И взяла на себя печаль о чадах и о государстве, и была в смирении и молитвах». Безусловно, увлеченность Евдокии молитвами, учитывая их с Дмитрием религиозность, ожидаема и естественна, но она далеко не только молилась — а более десяти лет, пока не повзрослели сыновья, принимала политические решения. Именно это подразумевает летописец, говоря о взятой на себя «печали о государстве».

Женское регентское правление, отраженное в летописях и отзывах современников, могло получать разные оценки. Княгиню Евдокию единодушно хвалили, более позднюю регентшу Софью Витовтовну ценили за ум и полезные решения, но не одобряли за гордость и вспыльчивость. Елена Глинская, мать Ивана Грозного и регентша при нем «по его малолетству» заслужила еще более противоречивые, а иногда откровенно негативные оценки. Однако осуждали Елену за жестокость, фаворитизм, стремление ущемлять бояр и другие подобные вещи. Ни она, ни предшествовавшие ей регентши никогда не подвергались сугубо гендерной критике. Не звучало и мыслей о том, что регент-мужчина был бы успешнее на их месте.

Раскольницы и промышленницы 

Источники 17 века еще разнообразнее и сохранились лучше. Здесь можно познакомиться с женщинами, которые играли большую роль в жизни общества, не относились к правящим семействам и при этом не сталкивались ни с какой гендерной критикой.

Одним из важнейших событий для социальной и культурной жизни России 17 века стал религиозный раскол. Многим хорошо известна картина Сурикова «Боярыня Морозова», где изображена одна из самых знаменитых и принципиальных раскольниц. Однако следственные дела Приказа тайных дел о расколе упоминают множество женщин, которых допрашивали в связи с религиозным подпольем в то время. Эти женщины спонсировали священников-старообрядцев, укрывали у себя мирян-раскольников, предоставляли свои дома для богослужений «по старому обряду».

Среди тех, кто участвовал в этом особенно активно, были Дарья и Мария Даниловы, которые наряду с боярыней Морозовой общались и переписывались с самим лидером раскола протопопом Аввакумом. Будучи человеком не только убежденным, но и весьма категоричным и темпераментным, он, тем не менее, в своих письмах обсуждает с Морозовой и обеими Даниловыми религиозно-догматические вопросы. Его письма наполнены обращениями к этим женщинам: «госпожи мои», «светильник многосветлый», «красота церковная», «сестры мои». Всё это не только словесные украшения текста или комплименты, а вполне наглядное доказательство: Аввакум видел в этих женщинах во многом равных, своих соратниц в духовной борьбе за истинную веру.

По другую сторону от духовной и религиозной жизни в то же самое время женщины активно участвовали в жизни экономической. Например, писцовые книги Сольвычегодского края рассказывают о некой Домне Ивановне, солепромышленнице и владелице «варниц» — солеваренных установок. Упоминается она именно как самостоятельная собственница, ее имущество ни с кем не разделено и никому не подконтрольно.

Ещё интереснее упоминания в таможенных книгах о купчихе Настасье Ивановой, которая торговала медом и тканями. По этим упоминаниям становится ясно, что у современников есть для нее обозначение — «торговая женщина», что она самостоятельно платит налоги («дала в пошлину»), ведет своими силами активную торговую деятельность («привезла мед», «торгует сукнами»). Сухие экономические документы здесь даже интереснее и показательнее, чем чьи-то яркие отзывы или красочные характеристики: они показывают, насколько женщины допетровской России были встроены в экономическую жизнь общества и насколько спокойно общество это принимало.

Беглая ретроспектива древнерусской и средневековой женской истории, несмотря на свою краткость, позволяет увидеть: женщины того времени были правительницами, просветительницами, реформаторами, религиозными мятежницами, участницами экономической деятельности, а современники и потомки готовы были это принимать и порой даже прописывать на законодательном уровне. Позже женщины продолжили играть свою роль в культуре и обществе. Свидетельства этому и «государыни-матушки» Елизавета I и Екатерина II, и основательница Академии наук Екатерина Дашкова, и промышленницы, владевшие в 19 в. сталепрокатными предприятиями и другими фабриками, и многие другие женщины разного статуса и положения.

При этом, конечно, в истории достаточно эпизодов, которые многое рассказывают о том, как женщины оказывались в тяжелом и подчиненном положении. 

Например, были распространены похищения невест и насильственное замужество (о чем говорит история Рогнеды, жены Владимира Крестителя, и Ирины, вдовы его брата). Женщин захватывали в плен и делали наложницами (это предположительно произошло с той самой Предславой, участвовавшей в политической игре Ярослава Мудрого и Святополка Окаянного). Их против воли постригали в монахини (как это произошло с несколькими женами Ивана Грозного). «Домострой» (середина 16 в.) напрямую упоминает право мужа бить жену «для научения».

Древнерусские женщины пережили немало тяжелого и страшного, и статус не всегда спасал их от бед, однако ничего из того, что им пришлось претерпеть, не предписывалось законами. Светские законы настаивали на значительной по тем временам юридической защите женщин. Церковный напрямую запрещал насильственное пострижение («кто жену или мужа пострижет в монашество без воли, таковый грехом великим согрешает и да будет отлучен от Церкви»). Даже «Домострой» настаивает на своеобразной гуманности, запрещая мужу калечить или убивать жену, невзирая на любые ее провинности. Убийство жены мужем сурово каралось и не считалось чем-то незначительным. При этом 

Гендерная критика практически не встречается не только в законах, но и в высказываниях современников и близких потомков.

Сконструированные сейчас, в новейшее время, «традиционные ценности» и фантазии о них пропагандисты пытаются выдать за древние законы и установления. В действительности пропаганда не опирается ни на законодательную древнерусскую и средневековую традицию, ни на образы ярких исторических и культурных героинь или свидетельства о реальном быте. Пропагандистский нарратив стирает законодательную и культурную традицию, подменяя ее собственными фантазиями и частично переработанными идеями «Домостроя». Это обращение не к традиции, а к тому, что традицию нарушало.