«Отражает политический путь государства»

— Насколько метро действительно строилось как средство массовой транспортной доступности, а насколько — как идеологический проект? Почему оно сразу стало таким парадным?

— С одной стороны, идеи строительства метрополитена в Петербурге появились в конце 19 века и в Москве на рубеже веков бродили. Они взялись неспроста. Все-таки в Лондоне метро начало работать еще в 1860-х годах.

Такие крупные города, разрастающиеся, с трудом обходились без метрополитена. Москва находилась в особенно уязвимой позиции, потому что она не была столичным городом до 1918 года, а потом стала столицей, а во-вторых, страна пришла в турбулентность, и в Москву начали массово переезжать люди. Произошла активная внутренняя миграция в Москву. Город забуксовал, ему приходилось нелегко. И в первую очередь решение строить метро было связано с этим. Во-вторых, Москва сильно менялась. Мы знаем, что был сталинский план переустройства Москвы, прорубания всех этих магистралей и сноса памятников архитектуры, которые тогда воспринимались не как памятники, а как помеха развитию города. В-третьих, страна возвращала себе имперский статус, и поэтому многие называют неоклассику «сталинским ампиром». Это слово «ампир» означает империю. Когда-то в XIX веке оно значило одно, а в XX веке — другое. Это была попытка утвердить себя как империю, в том числе с помощью языка архитектуры.

Тот язык, который был выбран для московского метрополитена, особенно в поздние сталинские годы, декларировал идею, что мы не просто метрополитен, а самый красивый и самый помпезный в мире. Естественно, этот стиль отсюда и взялся.

— Когда и как начала проявляться вторая функция метро — как потенциального бомбоубежища? Это закладывалось с самого начала или стало актуально позже, с ростом военной угрозы?

— Я знаю, что оно использовалось как бомбоубежище, но какое метро не используется как бомбоубежище? И лондонское использовалась, и всякие другие. И киевское сейчас используют, как мы видим по последним трем годам. Просто не уверен, что оно строилось как бомбоубежище изначально.

— Как метро пережило эпоху позднего СССР и 90-е? Были ли попытки переосмыслить его символику?

— Мне кажется, что как раз эта половинчатость преобразования 90-х годов позволила сохранить огромное количество советской символики и каким-то образом ужиться с нею в новое время. Это может быть воспринято в некотором смысле как эстетический релятивизм по отношению к советскому наследию. И, конечно, это сыграло злую шутку.

Но ведь не только в метро вся советская символика оставалась. Не только в метро, она много где сохранилась. Все большие города, особенно такой государствообразующий город, как Москва, засыпаны разной советской символикой. С ней ничего не произошло, никакой переоценки не случилось. Но отчасти это привело к тому, что возврат к такой эстетике стал легким и обратимым.

Хотя если посмотреть на то, какие станции строили в 90-е годы, в это десятилетие между распадом Советского Союза и приходом Путина к власти, то мы увидим довольно широкий и интересный спектр. Взять, например, станцию метро «Римская», которая совсем не похожа ни на какие станции московского метрополитена, ни советские, ни последнего времени. В ее художественном оформлении принимали участие итальянские архитекторы. И там есть целый фонтан, единственный фонтан в московском метро, и фигуры младенцев Ромула и Рема, которые ползают по античным колоннам. Эти колонны раскрашены в разные цвета. Станция настолько деидеологизирована, что иногда невозможно представить, что это тот же самый московский метрополитен. То есть был у него и такой путь развития. Это всё отражает политический путь нашего государства. И в нынешнем виде возвращение этого жуткого барельефа со Сталиным укладывается в логику нынешнего историко-политического нарратива.

— Как атаки в метро (например, теракты 2000-х) повлияли на восприятие подземки?

— Вы знаете, были три взрыва в московском метрополитене еще в 1977 году. Там не очень понятно, что произошло.

Естественно, это всячески, как всегда было при советской власти, попытались скрыть, но там прозвучало три взрыва. Очень загадочная история, очень странная. Обвинили трёх армянских националистов, я уж не знаю, насколько можно доверять советскому суду. Андрей Сахаров, в частности, был уверен, что вина осужденных не доказана. То есть теракты в нулевых — не первый подобный случай.

А как воспринималось метро после них? Я думаю, что в первую очередь на обывательском уровне восприятие метро дополнилось тем, что оно стало важным пунктом присутствия милиции, а потом полиции. И спускаясь в метро, ты всегда сталкивался с сотрудником [полиции].

Я не живу в России уже три года, но пока жил, всегда сталкивался с полицейскими в метро. Для меня эти встречи были незначительными. Но для многих, как мы знаем, они заканчивались неприятными разговорами, иногда обысками. И мы все помним времена, когда люди, которые выглядели более «восточно» или более «южно», чем славянский тип, часто имели неприятные разговоры с сотрудниками полиции. Так вот, я думаю, что такое присутствие полиции в метро во многом было обусловлено этими чудовищными терактами.

— Сегодня метро — это уже не только транспорт, но и инфраструктура тотального контроля: видеокамеры, распознавание лиц. К этой трансформации мы тоже пришли из-за терактов?

— Я думаю, что это логичное следствие того, что происходило с нашим государством в конце десятых и в начале двадцатых годов этого века. Развитие технологий плюс засилье полиции. Развитие технологий и развитие полицейского государства в сумме дали это. А где, как не у входа в метро, устанавливают такие камеры? Метро — такой вид транспорта, у которого всегда четко обозначен вход и выход. Там удобнее всего людей ловить, вот их и ловят.

— К 90-летию Московского метрополитена в переходе станции «Таганская» открыли скульптуру Иосифа Сталина. Стоит ли ожидать появления других подобных скульптур?

— Фантазировать здесь не стоит. Возвращение этой скульптуры является логичным актом историко-политического ревизионизма в эпоху, в которую мы живем. Леонид Парфёнов называл это ренессансом советской античности. Так вот, мы не только продолжаем жить в эпоху ренессанса советской античности, но еще и в эпоху буквальной реставрации памятников советской античности путем их полного воссоздания. Так что этот барельеф — прямое следствие того, о чем я сказал.

Что касается новых, вы знаете, я не могу вспомнить другие яркие барельефы, которые были утеряны вследствие каких-то изменений в московском метро. Я помнил, конечно, про этот жуткий барельеф, но не могу вспомнить о чем-то еще. Мне кажется, что до фантазии дело не дойдет.

Все-таки новые станции открываются с симпатичным дизайном и без идеологии. Я думаю, что идеология туда как-то не просунется. Просто потому, что это не вполне укладывается в логику развития новой архитектуры в эпоху большой войны. Вот. А что хотели восстановить, так то и восстановили. Это всё неприятно, но вполне логично.