Семейные призраки 

Всё было зря?

Честно говоря, до недавнего времени к идее трансгенерационного наследования я относилась скептически — примерно как к астрологии или гаданиям. Но явления, с которыми я столкнулась с 2022 года, невозможно было не заметить, и мне пришлось не только признать реальность транпоколенческой передачи, но и погрузиться в тему.

В марте 2022 года я вела очередную встречу международной группы. Участниками были терапевты из разных европейских стран. Многие члены группы после вторжения России в Украину были охвачены сложными и сильными переживаниями (в первую очередь — страхом и злостью), степень выраженности которых стала более понятной во время работы. «Я вспоминаю лицо бабушки, когда она рассказывала о вторжении русских войск в 68-м», — рассказывал участник из Чехии. «Я помню, как сжимались кулаки у деда, когда он вспоминал о российской оккупации в 39-м», — говорил участник из Литвы.

Никакой прямой угрозы жизням этих людей не было, однако ситуация переживалась как угрожающая за счет внезапной актуализации опыта прошлых поколений.

Сама я в 2022 году тоже несколько раз испытывала непонятные чувства во время работы с клиентами, принимавшими в это время жизненно важные решения.

Одна из моих клиенток с началом войны решила остаться в Москве, хотя имела возможность уехать. На сессии, после которой я обратилась на супервизию, клиентка рассказала мне о своей антивоенной позиции и о своем решении остаться. Фактически ее запросом на сессии был поиск путей адаптации к жизни в России в сложившейся ситуации.

В ходе нашей работы, о которой с разрешения моей клиентки я рассказываю, она упомянула своего деда: в 1922 году он не уехал из России, хотя у него были билеты на пароход в Нью-Йорк. Через полгода дед был арестован и следующие 30 лет провел в тюрьме и в ссылке. «Если я уеду сейчас, значит, всё, что произошло с моим дедом, было зря», — клиентка смотрела на меня, как мне казалось, ища опору в своем решении. Я почувствовала сильную боль в груди. Какое-то мгновение нас объединяла бесконечная печаль. В этот момент мы были вместе. Но уже в следующие несколько минут я почувствовала гнев, сила которого была такой, что разместить это переживание полезным образом для клиентки я не могла. На мой вопрос о самочувствии она ответила, что испытывает некоторое разочарование, поскольку не получает от меня поддержки в своем решении и восхищения ее готовностью следовать путем ее деда.

Клиентка была права. Я не восхищалась ее решением, и мне было сложно ее поддержать. Только на супервизии мне удалось понять смысл собственных переживаний и их связь с историей моей семьи. Мой дед, как и дед моей клиентки, остался в послереволюционной России, тоже был арестован, но погиб в лагере. На риторический вопрос клиентки: «Зря, что ли, мой дед провел 30 лет в тюрьме и ссылке?» — равно как и на незаданный собственный вопрос: «Зря, что ли, мой дед погиб в лагере?» — я отвечала: «Зря, это неправильно, такое не должно происходить, я против скармливания людей этому молоху». Только благодаря поддержке супервизора я смогла яснее увидеть свою клиентку и ее потребность в моем уважении к ее решениям, ее любви к деду, сохранению памяти о нем и смыслу его поступка.

В случае прихода к власти диктатуры…

Когда говорят о трансгенерационной травме, чаще всего имеют в виду неосознанную передачу от предков к потомкам некоторого набора реагирований, поведенческих паттернов, способов принятия решений. Обычно это аспекты семейной истории, о которых говорить стыдно или опасно: репрессии, психические болезни, самоубийства, наркомания и так далее.

Передача информации при этом происходит на невербальном уровне через символы, образы, жесты, интонации, манеры речи, движения, взгляды — то есть через негенетические способы наследования.

Генетический вклад в трангенерационную передачу реализуется в виде способности генов проявляться или не проявляться в определенных условиях под воздействием разных факторов, включающих психологический и физический стресс.

Представьте себе предложение, в котором в зависимости от ситуации проявляются разные слова. Например:

• В случае прихода к власти диктатуры нужно спасать свою страну и семью, не ждать свержения режима, бороться, а не ехать в другие страны.
• В случае прихода к власти диктатуры нужно спасать свою страну и семью, бороться, не ждать свержения режима, а не ехать в другие страны.
• В случае прихода к власти диктатуры нужно спасать свою страну и семью, бороться, не ждать свержения режима, а не ехать в другие страны.

Иногда то, что мы получаем посредством трансгенерационной передачи, влияет на нас в течение всей жизни, а иногда актуализируется в критические моменты, требующие инстинктивных решений. Однако сейчас, когда мир так неустойчив, неосознанные паттерны не столько помогают, сколько мешают делать полезные для выживания и адаптации выборы.

Неосознанность — основная черта и главная ловушка транспоколенческого наследования. 

Неслучайно, когда обсуждается трансгенерационная передача, мы чаще всего слышим слово «травма». Последующие поколения получают в наследство так называемый «трангенерационный объект», с которым связаны страх, гнев, стыд или чувство изоляции.

Вынужденная эмиграция

Опыт эмиграции для людей, живущих на территории бывшего Советского Союза, безусловно, несет нагрузку трансгенерационного объекта. Кроме предпоследней волны 90-х, эмиграция из Советского Союза почти всегда была вынужденной. И хотя любая эмиграция связана с целым набором сложных переживаний, вынужденная эмиграция переживается сложнее, потому что является следствием внешних событий, которые могут восприниматься как насилие. Эмиграция советского человека нередко была связана с угрозой для жизни или свободы и с переживанием безвозвратной потери.

В 60–80-е отъезд за границу перестал квалифицироваться как измена родине, но продолжал осуждаться социумом. Проблемы начинались задолго до отъезда. Приняв решение эмигрировать, человек нередко оказывался в статусе «отказника», то есть обрекал себя и свою семью на многомесячное сидение на чемоданах в ожидании разрешения на отъезд — без возможности работать (с работы его увольняли) и как-то себя обеспечивать. При этом таким людям нередко угрожало преследование за тунеядство. Проводы были похожи на похороны — я прекрасно помню эти отъезды, полные растерянности, слез и тоски.

Уезжали навсегда, без надежды на встречу, без возможности навестить стареющих родителей. Эмигрировавший переживал вину, потому что в той или иной степени подвергал оставшихся неудобствам: трудностям при устройстве на работу, презрению соседей или опасности. Остававшиеся нередко скрывали факт эмиграции родственника, боялись контактировать с ним и тоже мучились тоской и виной. Неудивительно, что эмиграция для людей из стран бывшего Советского Союза до сих пор несет дополнительную сложную коннотацию.

Благодаря 90-м и 2000-м появился и другой опыт эмиграции. Люди переезжали, потому что нашли работу или ехали учиться. Связи сохранялись, и переезд не доставлял драматических проблем членам семьи. Появилась возможность увидеть семьи уехавших в 70–80-е, многие из которых отлично адаптировались к новой жизни.

Разумеется, опыт поколений передается не только неосознанно. Осознанная передача тоже происходит. Но в этом случае, когда понятно, что нам предлагают предки, у нас есть возможность отказаться от этого подарка или принять его, и тогда мы говорим о продолжении традиций или поддержании семейных ценностей.

Из всех моих друзей, которые оказались в вынужденной эмиграции, легче и быстрее всех адаптировалась моя подруга. Она с детства рассказывала про приключения своей двоюродной бабушки, которая из-за многочисленных перипетий судьбы в юном возрасте оказалась одна далеко от дома и не только выжила, но и отлично организовала себе жизнь. 

Родственница подруги знала, о чем говорила. В ее «послужном» списке были эвакуация во время войны, ссылка, вынужденная эмиграция, возвращение в родной город. По дороге она выучила несколько языков, получила профессию, вышла замуж, родила детей. Она умела адаптироваться. Подруга познакомилась с ней в подростковом возрасте и, похоже, унаследовала эту способность. Адаптивность как ценность сознательно была передана следующим поколениям.

Изменить паттерн

Даже когда мы говорим о неосознанной трансгенерационной передаче, некоторыми аспектами этих унаследованных свойств мы можем управлять, меняя запрограммированные паттерны.

Одна из моих клиенток обратилась по поводу сложностей у девятилетней дочери. Девочка не хотела идти в школу, боялась, что ее будут ругать. Клиентка (назовем ее Мариной) разговаривала с учителями: никаких поводов для страхов у дочери не было. Девочка хорошо училась, ее поведение тоже не вызывало вопросов у учителей. Марина очень тревожилась еще и потому, что это было похоже на ее собственный опыт. В детстве она боялась наказания и чувствовала себя виноватой без всякой причины, ей казалось, что соседи на нее смотрят осуждающе, и это было довольно мучительно. Более того, и во взрослом возрасте она часто переживала необъяснимую вину и думала, что чем-то нехороша. У Марины были старший брат и младшая сестра. Во время терапии ей стали сниться навязчивые сны про мужчину, который дарит ее сестре торт и берет ее на руки.

В ходе работы, которую я здесь опущу, клиентка решилась поговорить с родителями и выяснила, что ее младшая сестра имеет другого биологического отца. У матери был любовник. Она забеременела и сказала об этом мужу (отцу клиентки). Родители решили сохранить семью и ничего не говорить детям. Однако вину мама клиентки, вероятно, так и не пережила и транслировала ее следующему поколению. Дело, конечно, не в том, что на Марину снизошло откровение. Скорее всего, она слышала что-то и вытеснила это в детском возрасте, а также восприняла мамин паттерн поведения, который пронесла через всю свою жизнь и передала дочери. После того как ситуация стала открытой (к счастью, все члены семьи согласились поговорить о своем прошлом, это было непросто, и им пришлось ходить на семейную терапию), отношения в семье стали менее напряженными, и девочке, по поводу которой клиентка обратилась за помощью, значительно полегчало.

Проблемы четвертого поколения

Иногда, как в случае выше, в семейных историях удается узнать смысл «трансгенерационного объекта», потому что есть у кого спросить. Но часто спросить не у кого и приходится догадываться или достраивать реальность.

Исследователи феномена трансгенерационного наследования описывают, как разные поколения реагируют на травматический опыт. Первое поколение формирует трансгенерационный объект. С людьми этого поколения случается то, «о чем нельзя говорить». Произошедшее с ними травматическое событие скрывается, а переживания, связанные с ним, подавляются или вытесняются. Второе поколение может догадываться о случившемся, улавливая признаки нежелательного события, но не задает вопросов, потому что ясно, что лучше этого не касаться. То же самое происходит иногда и с третьим поколением. Представители второго и третьего поколения часто бессознательно не позволяют себе начать разбираться с содержанием травматического объекта. Я, например, узнала, что дед был репрессирован, когда мне уже было за 20. Почему я, с детства интересовавшаяся семейными историями, никогда не расспрашивала маму о деде, я не могу объяснить. Возможно, чувствовала, что она не хочет касаться этой темы. В итоге до третьего поколения доходят лишь обрывки информации, но у этого поколения еще есть возможность выяснить что-то у непосредственных носителей опыта. Тем более что нередко острота и актуальность пережитой травмы и необходимость скрывать случившееся к третьему поколению в значительной степени ослабевает. Четвертое поколение часто уже такой возможности не имеет: носители опыта, как правило, умерли. Содержание оказывается вытесненным в область бессознательного. Именно в четвертом поколении симптомы трансгенерационной травмы оказываются наиболее выраженными.

Одна из моих клиенток обратилась по поводу сложностей у сына — назовем его Артемом. Семья переехала в другую страну три года назад. У Артема, которому на момент переезда было восемь лет, возникли трудности с общением, тревога, необъяснимое чувство вины, нарушение сна. Сыну было трудно найти друзей на новом месте. Более того, ребенок перестал общаться со своими четвероюродными братьями, друзьями практически с самого рождения, которые тоже оказались в другой стране.

На одной из сессий моя клиентка сказала, что еще до переезда, когда они с мужем только обсуждали такую возможность, она чувствовала себя чрезвычайно некомфортно. Во время работы стало ясно, что дискомфорт был связан с острым чувством вины, адресат которой был совершенно не понятен. Путешествие в прошлое обнаружило некоторые несостыковки в семейных мифах: говорили, что дед моей клиентки погиб на войне, но это было невозможно, ее бабушка родила от него ребенка в 1947 году. При этом в семье была история, что кто-то из родственников — «предатель», который «сбежал за границу» и попросил политическое убежище. Возможно, это и был дед клиентки: он был врачом, заведующим отделения, и ему мог угрожать арест по «делу врачей». Выяснилось, что его родного брата (прадеда четвероюродных братьев Артема) примерно в это время уволили с работы, все его карьерные достижения оказались полностью разрушены, брат был подавлен и вскоре покончил с собой. Фактически две семьи стали жертвами принятого решения об эмиграции. Обвинения и злость, вероятно, проецировалась на всех эмигрирующих. Неудивительно, что, оказавшись в этой роли, моя клиентка и ее сын могли испытать тяжелые переживания.

Выход из порочного круга

Самыми распространенными симптомами трансгенерационной травмы являются необъяснимые чувства, среди которых чаще всего — вина, страх, стыд, ощущение неуместности, рождения не в то время, необъяснимые соматические симптомы, тревога, депрессивные состояния, ощущения каких-то невыполненных миссий, непонятное желание что-то восстановить или взять реванш.

Это может происходить и с отдельными людьми, и в семьях, и на уровне социальных групп и целых стран.

В ядре коллективной межпоколенческой травмы, как правило, находится какое-то реальное историческое событие или период: военное вторжение, диктаторский режим, природная катастрофа, пережитые определенной группой людей (этносом, государством). Событие влияет на каждого члена группы и становится частью культурной идентичности, переплетается с личным опытом, во многом определяя, как живет эта группа. Поскольку ключевыми моментами в транспоколенческом наследовании считаются несправедливость и этические нарушения, задачей социума является пережить травму, исправить несправедливость или хотя бы признать ее.

Замалчивание, полное или частичное вранье, переписывание истории мешают признать болезненную реальность и поддерживают формирование и передачу трансгенерационного объекта. Когда это происходит на социальном уровне, влияние на членов общества оказывается более масштабным, приводя к формированию «порочных кругов». 

Если по тем или иным причинам столкновение с этими переживаниями невыносимо, они будут подавляться, компенсироваться другими до следующей попытки. Чувство стыда, например, можно попытаться компенсировать гордостью за державу, «вставанием с колен» или, наоборот, уничижением. Не пережитые чувства превращаются в трансгенерационные объекты и передаются следующим поколениям, реакции которых, к сожалению, в некоторой степени запрограммированы, приводя к новым и новым повторам, пока кто-то не решится с этими чувствами встретиться и их признать. Тогда справедливость будет восстановлена и появится шанс завершить болезненный процесс.

Особенности транспоколенческой травматизации в том, что опыт не вербализован, не назван, а значит, не может быть пережит. При этом присутствует что-то бесформенное, о чем нельзя говорить и о чем невозможно забыть. Что-то, что настойчиво требует воплощения, иначе с этим нельзя ничего сделать — ни поспорить, ни пережить, ни принять, ни отвергнуть.

Единственный способ борьбы — познакомиться с призраком, вытащить скелет из шкафа и внимательно рассмотреть, признать его наличие, пережить и завершить круг. Трансгенерационный объект должен обрести имя и форму. Он должен быть назван и помещен на свое место в контексте личной истории или истории сообщества/государства.

Сохранение памяти о случившемся и поиски формы и имени для произошедшего с нами — главные способы справиться с транспоколенческой травматизацией. А еще — память о людях, которые оказались достаточно стойкими или смелыми, чтобы называть вещи своими именами.