«Эхо ковидных ограничений» 

— О метапневмовирусе, который будто бы косит сейчас людей в Китае, биологи и медики говорят, что никакой он не новый, а старый и прекрасно изученный. Но ведь то же самое мы слышали и в начале 2020 года о коронавирусе?

— Нет.

— Нет? А в чем разница между не новым коронавирусом и не новым метапневмовирусом?

— Разница в том, что коронавирус, появившийся в 2019 году и вызвавший пандемию, был именно новым вирусом. Новым — в том смысле, что он отличался от тех коронавирусов, которые до этого заражали человеческую популяцию. Он был довольно сильно изменен, он не похож на привычные нам вирусы, вызывавшие обычные простуды. То есть группа вирусов была та же, но сам вирус был изменен. Видимо, к нам он тоже попал от летучих мышей, а летучие мыши — это, как вы понимаете, не люди, и вирусы, проходящие через их иммунную систему, для нашей оказываются новыми. Поэтому наша «коллективная» иммунная система так на него реагировала. Это был новый для нас зооноз, новый вирус добавился к тем, которые уже распространялись в человеческой популяции.

Что касается метапневмовируса, то тут нет нового зооноза. А есть обычная история: простудный сезон, люди массово подхватывают разные респираторные инфекции, в том числе и метапневмовирус. В этот сезон у большего числа людей диагностировано заражение именно метапневмовирусом, к тому же с осложнениями. 

— Почему сейчас так проявился именно этот вирус? И почему ерундовая болезнь, о которой и раньше знали, от который должен быть иммунитет, стала протекать с осложнениями?

— Скорей всего, здесь играет роль множество факторов. Отчасти это, возможно, эхо ковидных ограничений. Из-за того, что люди иначе вели себя, в том числе и в Китае, изменились паттерны типичных ежегодных простудных инфекций. Может быть, какое-то время люди были не иммунны к метапневмовирусу, и в этом году вспышка более массовая. 

есть тест-системы и на респираторно-синцитиальный вирус, и на метапневмовирус, их стали чаще применять. 

Возможно, сработали оба фактора. Мы знали сезоны, когда грипп оказывался более злобным, чем обычно. По всей видимости, сейчас не происходит ничего экстраординарного. Просто не очень хороший «простудный» год.

— В 2019–20 годах не сразу секвенировали геном вируса, первое время ваши коллеги часто говорили, что это вполне обычный коронавирус, знаем мы их. Нынешний метапневмовирус уже полностью распознали?

— Тогда всё-таки распознали вирус практически сразу, просто за пять лет всё это подзабылось. Сообщение ВОЗ о том, что в Китае распространяется именно новый неизвестный вирус, появилось 30 декабря. То есть впервые его обнаружили в ноябре, и тогда были сообщения, что есть люди с тяжелым течением пневмонии с непонятной этиологией. В феврале 2020-го было уже окончательно ясно, что это нечто новое. Первый сиквенс, расшифровка генома, появился, если не ошибаюсь, в конце января или в феврале 2022-го, то есть очень быстро стало ясно, что это коронавирус, но не такой, как известные прежде. В случае с этим метапневмовирусом нет никаких сомнений. И нет никаких причин тревожиться, этот вирус не вызывает ничего необычного.

— Откуда тогда данные о том, что в Тайване доходит до 43% смертности?

— Если открыть научные статьи про метапневмовирусы, то мы увидим эти самые 43%. Да, 43% смертности наблюдаются в определенных группах населения. Насколько достоверны сообщения из Тайваня, пока непонятно, потому что из Китая, наоборот, сообщают, что ничего особенного не происходит, обычный простудный сезон. 

— Но всё-таки данные о такой высокой смертности и раньше были?

— Это касается групп риска: пожилых людей, пациентов с хроническими заболеваниями, людей, проходящие терапию, скажем, от рака, или, например, получающих иммуносупрессоры после пересадки органов. И раньше было известно, что для них 

Вирусную пневмонию мы не можем лечить, для нее нет специфических противовирусных препаратов. В случае бактериальной пневмонии мы можем дать человеку антибиотики и уничтожить бактерии, которые стали причиной болезни. В случае с вирусной пневмонией человеку нечего дать, чтобы уничтожить вирус, а его собственный иммунитет не справляется, потому что он ослаблен, например, терапией.

— Но что-то ведь произошло, из-за чего заговорили об этом вирусе? Может быть, вспышка слишком сильная?

— Новый год, отсутствие новостей. Ваши коллеги меня спрашивали и о том, почему холера в Африке. Новость «холера в Африке» — это примерно как «собака укусила человека», там всё время вспышки холеры. То есть ничего особенного не происходит. 

Что нам не нравилось, когда появился ковид? Он распространялся, как пожар, с огромной скоростью, и во всех группах населения была сразу огромная летальность. С первыми штаммами она доходила до 10%, хотя об этом сложно говорить, потому что поначалу далеко не всех тестировали. Иначе говоря, видно было, что происходит что-то из ряда вон.

Здесь мы видим картину простудного сезона, но с чуть более злобным патогеном, больше людей заразилось, чем обычно. Так что дело, видимо, всё-таки отчасти в ковидных ограничениях. Из-за них люди стали чуть менее иммунны к простудным респираторным вирусам, потому что в период ограничений с ними меньше встречались, чем обычно. Если эти вирусы нас каждый год заражают, то болезнь протекает более-менее мягко. А раз мы из-за ковидных ограничений пропустили несколько лет, то для иммунной системы вирус может быть в новинку, ей придется как бы заново раскочегариваться, потому что вирусы быстро меняются, и тогда встреча с ними может быть более опасной. Это то, о чём медики предупреждали во время ковидных ограничений: да, сейчас мы спасаем людей от ковида, но это может привести к более серьезному течению гриппа, потому что во время ограничений люди сидят в карантине и с гриппом тоже не встречаются. 

— Сейчас много стали говорить о том, что ковидные ограничения были ошибкой. Получается, те, кто так считает, правы?

— Надо избегать бинарных суждений. Нам очень хочется сказать: вот это было правильно, а это — неправильно, наш мозг так устроен, он хочет простых решений. Но нет: ошибкой были, возможно, слишком мягкие и не синхронно введенные ограничения. Если бы человечество было более решительно и в самом начале ввело более жесткие ограничения на более короткий срок, мы, возможно, вообще не получили бы пандемии. То есть вирус, скорее всего, всё равно бы прорвался, мы видим, какой он заразный. Но, по крайней мере, мы бы выиграли немножко времени. 

Ошибкой было то, как вводились ковидные ограничения. Вся политика в отношении коронавируса была не оптимальной. Сначала слишком долго ждали, не хотели вводить никаких ограничений, не хотели принимать непопулярных мер. А когда болезнь стала распространяться, как пожар, когда смертность оказалась высокой, все перепугались и стали слишком сильно закручивать ограничения. Это можно сравнить с тем, что мы проедем на красный свет, а потом со страху два раза остановимся на зеленый. Примерно так выглядели антиковидные меры, это и было неправильным, а не сами по себе ограничения. 

Так-то мы со времен чумных пандемий знаем, что карантин — хороший метод. Но коронавирус распространялся быстро, летальность у него была высокая, а у нас не было ни вакцины, ни специфических лекарств, ни даже протоколов ведения пациентов с тяжелым ковидом. Потом протоколы появились, и сейчас даже без специфических противовирусных препаратов мы знаем, как оптимальнее вести людей, у которых ковид перешел в тяжелую форму. В 2020 году мы ничего этого не знали, а делать что-то надо было. Ограничения были необходимым шагом, но ввели их слишком поздно.

— Есть ли какие-то современные протоколы ведения пациентов с метапневмовирусом? Насколько в этом деле учтен опыт пандемии?

— Еще раз скажу, что ковидный опыт не надо учитывать. Мы знакомы с метапневмовирусом с 2001 года. У вас есть к нему иммунитет, у меня есть иммунитет, мы все им переболели, причем не по одному разу. Моя дочь им болела, недавно нам пришли анализы. Паника, которую мы сейчас наблюдаем, связана с отсутствием новостей. Ну и с тем, что во время пандемии все были очень напуганы. 

Нет никаких новых рекомендаций относительно того, что делать с метапневмовирусом, против него как не было, так и нет специфического лечения, нет специфической вакцины. Мы должны взаимодействовать с этим вирусом так же, как с любыми другими респираторными вирусами: стараться не посещать скопления людей, носить маски, — всё это снижает вероятность заражения. В острый период сидеть дома, чтобы не заразить окружающих, и пить много жидкости. А если доходит до осложнений, тогда обращаться к врачу, он посмотрит, не присоединилась ли бактериальная инфекция, как это часто бывает. Если дошло до вирусной пневмонии, то вас поместят в стационар, где дадут поддерживающую терапию.

— Вы сказали, что сейчас заболевших людей чаще тестируют на вирусы. Это результат ковидного опыта?

— Да, сейчас чаще тестируют, в этом тоже нет ничего особенного, просто после ковида мы стали немного больше обращать внимание на респираторные инфекции. Но когда мы проводим какую-то медицинскую манипуляцию, например, тест, нужно понимать: а дальше — что? Зачем нам результат теста? Чтобы — что? 

Некоторые анализы не нужно проводить, потому что никаких изменений в нашем поведении по итогам этих анализов не происходит. Здесь похожая ситуация. Конечно, всегда интересно знать, чем именно ты болеешь, что за инфекция у тебя. 

В случае с ковидом, когда он распространялся, тестирование имело смысл: нужно было выявить коронавирус как можно раньше, чтобы человек с ним дома сидел, чтобы не ходил на работу и не заражал всех вокруг. Потому что мы точно знали, что у значительного числа пациентов, особенно в группах риска, будут тяжелые последствия, люди попадут в больницы, соответственно, больницы будут переполнены, а это нагрузка на систему здравоохранения, и так далее. То есть мы знали, что делать, если получен положительный результат теста. В случае с анализом на метапневмовирус — ну, хорошо, вы о нём узнали.

— Но делать всё равно нужно то же самое, что при любой простуде? Дома сидеть и на окружающих не чихать?

— Единственное, зачем имеет смысл делать тест, это для понимания: природа заболевания бактериальная или вирусная. Метапневмовирус может дать затяжную картину, которая больше характерна для бактериальных инфекций. Вот для того, чтобы понять это, чтобы знать, какую проводить терапию, стоит сделать тест.

— Вы несколько раз повторили, что о метапневмовирусе всё известно. А что именно о нём известно? Как он распространяется? Что он поражает? Что это вообще за зверь?

— Этот вирус, видимо, перескочил к нам от птиц, это близкий родственник птичьего метапневмовируса. Это РНК-вирус, как и коронавирус. Картина распространения тоже абсолютно стандартная. Мы о нём много лет не вспоминали именно потому, что глобально он ничем не отличается от множества других респираторных инфекций. Распространяется с каплями жидкостей, которые выделяет заболевший человек, при тесном общении, с фомитами — то есть с предметами, на которые вирус попал с жидкостями, вы их потом трогаете, тянете руку в рот или в нос и тоже заражаетесь. У большинства людей болезнь протекает как обычная инфекция.

— Но он всё-таки может приводить к осложнению в виде пневмонии. То есть он, как и ковид, поражает нижние дыхательные пути?

— В большинстве случаев нижние дыхательные пути не поражаются, но у некоторых людей болезнь может спускаться и переходить в тяжелую фазу, давая пневмонию. В принципе это тоже стандартная картина, здесь метапневмовирус тоже ничем не выделяется на фоне других вирусов. Удивительно, насколько много внимания он вызвал.

— Если это РНК-вирус, то он, видимо, так же яростно мутирует, как коронавирус? То есть постоянно появляются новые варианты?

— Судя по всему, нет. То есть как РНК-вирус он действительно имеет право быстро мутировать, но, насколько мы знаем, даже в таком случае он не провоцирует иммунную систему так, как это делал спайк-белок коронавируса, который вызывал гиперреакцию — цитокиновый шторм. Поэтому за метапневмовирусом наблюдают, данные о нём есть, но он ничем до сих пор не выделялся.

— Собственно, цитокиновый шторм и оказался самым опасным в ковиде, это его и отличало от «старых» коронавирусов. Есть ли у метапневмовируса такие особенности, от которых можно ждать сюрпризов?

— Сюрприз на то и сюрприз, что мы о нём не знаем заранее. Но это вирус ничем не выдающийся.

— Предположим, выяснится, что метапневмовирус всё-таки опаснее, чем считают ваши коллеги. Но у медицинских систем в разных странах есть опыт пандемии. Готовы ли они встретить эпидемию быстрее и отреагировать на нее правильнее?

— Это хороший вопрос, но он точно не относится к метапневмовирусу. Пока мы не видим никаких указаний на то, что он как-то особенно опасен. В принципе, наверное, медицинские системы теперь в большей степени готовы, потому что есть опыт ковида. Другой вопрос — что с обществом.

— А что с обществом?

— Во время коронавируса мы видели проблему с медицинскими системами, это правда, они не были готовы. Потому что со времен испанки таких эпидемий не было, все как-то расслабились. Сейчас проблема есть с обществом, и это — из-за той неготовности медицинских систем, из-за той неготовности правительств принимать непопулярные меры. 

Ситуация в 2020 году развивалась очень стремительно, и у нас не было понимания, что нужно делать, чтобы точно было правильно. В динамической ситуации это невозможно знать. Люди требовали однозначных ответов: носить маски или нет? носить перчатки или не носить? Но ситуация развивалась у нас на глазах, мы изучали вирус буквально в режиме онлайн, мы ничего о нём не знали, ученые сидели в лабораториях, всё это развивалось, что называется, на кончиках пальцев. Мы исходили из того, что знали о гриппе и других респираторных инфекциях, а потом оказалось, что часть рекомендаций к ковиду не относятся. Например, 

И вот к этому, как оказалось, общество не было готово. Оно не было готово к тому, что надо подстраиваться, что рекомендации меняются на лету, в зависимости от получения новых знаний. И вот этот ковидный опыт сослужил обществу очень дурную службу. Я боюсь, что сейчас для того, чтобы люди согласились соблюдать ограничения, нужен вирус типа Эболы, когда больные будут истекать кровью на улицах и все будут видеть, что это, блин, опасная штука. В менее очевидных случаях общество будет реагировать намного хуже, чем это было во время ковида.

— Да, это любимая тема антиваксеров: в ковид нас только зря мучили. Как именно это проявится, случись новая эпидемия?

— Если появится новый патоген, но он не будет таким же ужасным, как, скажем, Эбола, если люди не будут, как в фильмах-ужасах, умирать на улице, разбрызгивая кровь, то общество отреагирует очень плохо. Люди не будут кооперироваться. Раскол был и до ковида, мы и раньше видели антивакцинаторские настроения, но ковид усилил и зацементировал этот раскол. Два лагеря — и каждый укрепился в своих позициях. Одни говорят «мое тело — мое дело», другие — «вы не носите маски, поэтому вы убийцы», обе позиции укрепились. И если появится какая-то достаточно опасная инфекция, но не такая «яркая», последствия будут плохие.

— Эту ошибку можно как-то исправить?

— Не думаю, что ее можно исправить достаточно быстро. Для ответа на пандемии и другие глобальные вызовы, как, например, глобальное потепление или антибиотикорезистентность, необходимы скоординированные действия. Причем не в масштабах одной страны, а в масштабах континента, а вообще говоря — планеты. Потому что мы видели, как быстро ковид перекидывался с континента на континент. А события последних лет показывают, что страны не могут прийти к единому мнению, на глобальные кризисы мы реагируем очень разрозненно, кто во что горазд. Поэтому я боюсь, что кризисы вроде пандемий мы будем проходить по всё более ухудшающимся сценариям.