— Как распознать первые признаки домашнего насилия?
— Если вам кажется — скорее всего, вам не кажется. Если вы ощущаете, что в каком-то смысле вам плохо, вы всё время подавлены, что дом для вас — небезопасное место, не обязательно только в физическом, но и в эмоциональном или финансовом плане, то это уже может свидетельствовать о напряженной ситуации. Если вы приходите домой и не чувствуете, что здесь можно отдохнуть, расслабиться и не тревожиться, — это с большой долей вероятности сигнализирует о наличии какого-либо насилия.
— Домашнее насилие в эмиграции как-то отличается от того, которое может быть на родине?
— Эмиграция сама по себе дело непростое. Люди остаются без социальной поддержки близких, друзей, дезориентированы, могут не знать языка. Уехавшие строят новую жизнь и оба находятся в сильном стрессе. Поэтому ситуация домашнего насилия в эмиграции — всегда задача со звездочкой.
Иногда в стране изначального проживания всё было классно, куда-то переехали — и дома началось черт знает что. Банально женщина может не знать, где находится полицейский участок, как там разговаривать, что будет происходить дальше. Эмиграция — это сильный стресс плюс сильная изоляция. В родном городе какую-то поддержку давали друзья, например. Было достаточно той небольшой поддержки, которую давал партнер. Уезжая в эмиграцию, женщины лишаются очень большого источника поддержки. Муж может вообще не понимать, чего от него хотят. Эскалация таких конфликтов может в эмиграции развиваться очень быстро под влиянием стресса, изоляции и других обстоятельств.
— Что делать, если страшно обращаться в полицию из-за потенциальных проблем с легализацией обоих партнеров?
— Я, например, советую, погуглить организации, занимающиеся защитой женских прав в [стране]. Там довольно доброжелательные женщины, которые помогают эмигранткам, ходят вместе с ними в полицию, переводят [документы], рассказывают про особенности местного законодательства. Если полиция, например, отказывается принимать [заявления], можно обратиться в какую-то буферную организацию, написать в локальные женские чаты, в какую-то группу, где можно рассказать о том, что происходит. Не оставаться в изоляции, может, у кого-то переночевать — то есть преодолевать и запрашивать ту поддержку, на которую сейчас есть силы.
Для нас совершенно понятно, что надо бежать в полицию, [забыть про] визы к черту, спасаться, особенно если ситуация напряженная. Но внутри ситуации женщинам сложно преодолеть этот страх.
— Что делать, если жертва сопереживает партнеру-эмигранту и опасается возможных юридических последствий для него?
— Когда женщина находится в сильной травме под угрозой, она никак не может отвязаться от чувства вины. Эта вина является частью всего процесса. Избавиться от нее невозможно. Возможно двигаться, несмотря на эту вину, не принимать ее как серьезный аргумент, постараться напоминать себе, что вина является симптомом. Это самокритика и страх того, что я плохая, — сопутствующие симптомы, которые испытывают именно в ситуации насилия. Они во многом нам сигнализируют [об опасности]. Если у тебя нормальный контакт с человеком, ты можешь с ним это всё более-менее спокойно обсудить и не бояться. А если уже присутствует [чувство вины] — это сигнал о том, что ситуация очень напряженная. Надо вставать на свою защиту или искать помощь.
— Не всем родителям легко справляться с родительскими обязанностями в эмиграции. Как не срываться на детях после переезда?
— Когда мы находимся в другой стране, агрессия часто рождается из безысходности, страха, усталости. Самый банальный совет: надевать маску сначала на себя. Пусть ребенок лучше не сделает домашку, поест пиццу или фастфуд. У вас будет время вечером отдохнуть, сходить куда-то, встретиться с друзьями — это возможность немножко поддержать себя.
Правда, никто не умрет, если ребенок пойдет в грязных штанах, везде будут разбросаны игрушки, он не выучит стишок Маршака и потеряет часть культурного кода. Если нет на это сил, лягте на диван смотреть вместе фильм, например.
— Как подготовиться к парной эмиграции, чтобы потом не случилось чего-то непоправимого?
— Здесь такой же совет, как и паре, которая решила съехаться или решила, что они готовы стать родителями. Желательно обсудить на берегу, что вы будете делать, если женщина забеременеет или кто-то потеряет работу, будете ли организовывать социализацию партнеру, который не работает, интеграцию в общество. Классно сесть и составить не столько план, сколько ответы на вопросы друг другу о том, как будет выглядеть ваша жизнь. Нельзя обсудить всё, но можно обсудить вектора и направления, рамки, в которых действовать. Например, сказать: если через год нам обоим будет плохо и мы не сможем адаптироваться, мы возвращаемся или еще куда-то переезжаем, начинаем сразу искать работу. Конечно, это не обезопасит до конца, но, по крайней мере, даст какие-то границы, рамки, за которые мы будем стараться не выходить. Мы напоминаем себе, что это будет новый опыт, всё надо будет налаживать с нуля. Скорее всего, будет много недовольства, раздражения. Надо понимать, что вы будете с этим делать.
— Есть ли какие-то особые риски в ситуации, когда человек эмигрировал к партнеру-гражданину другой страны?
— Здесь мы говорим про разное количество власти, как и в ситуации, когда партнер идет как «плюс один» к визе. В таких ситуациях создается зависимость от партнера. Любое усиление власти создает не угрозу, но повышает риски злоупотреблений этой властью, осознанно или нет. Об этом тоже важно поговорить на берегу. И, возможно, для себя продумать план «Б». Может возникнуть ситуация, когда партнер не может уволиться, потому что он — надежда семьи. Это тоже может быть ситуацией насилия. Человек оказывается в заложниках своих документов. Точно так же в заложниках оказываются его партнеры, это влияет на обстановку дома.
— С какими запросами чаще всего приходят пары в эмиграции?
— Это часто кризис смыслов. [Мне говорят]: мы переехали, не понимаем вообще, кто этот человек, он мне не нравится, я не могу от него уйти в силу разных причин. Даже банально жить одному сильно дороже, чем вдвоем. На родину вернуться нельзя по разным причинам, оставаться вместе сложно. Возникает психологическая мышеловка; за последние год-два это достаточно частый запрос на длительную терапию.
У нас есть статистика по разрывам. В эмиграции это достаточно большой процент. Если люди ничего с [кризисом] не делают, частота разрывов доходит до 65%, каждая вторая пара. Если люди готовы разговаривать, менять свою жизнь, то чаще сохраняют свои союзы без насилия.
— Зависит ли от страны и города доступность помощи жертвам домашнего насилия?
— Да, конечно. В крупном городе и благополучном районе девушка может прийти в полицию — там с большой вероятностью будет кто-то англоговорящий. А если вы въехали в деревенский домик на море, и в ближайшем участке сидит полицейский 65 лет, который в жизни не видел никого с такой проблемой, это усложняет ситуацию. Полицейский может не принять заявление, отказать в охранном ордере. Партнер может плевать на этот охранный ордер и делать, что хочет. Всё, что находится в южной части Европы, — Испания, Португалия — это бюрократия такого уровня, что твои суды будут длиться годами. Больше помогают женские комьюнити. Там обычно женщины друг друга хорошо понимают. Если, не дай бог, права на ребенка есть и у иностранца, тут вообще ноль прав у эмигрантки. Суд будет на стороне гражданина.
Можно предохраниться брачным договором, который можно заключить [в консульстве] в любой момент брака, чтобы закрепить все договоренности. У меня был личный опыт с таким договором. Я была первой, кто пришел в российское консульство в Португалии. Они мне отказали. Я показывала им скриншот из «Консультант-плюса», российского правового сервиса, и объясняла, что они обязаны оказать мне эту услугу, потому что она есть в реестре. И потом, когда я всё-таки сделала брачный договор, они мне сказали, что я была первая, кто пришел с таким запросом, и они просто не знали, как это делать.