Остановилось 

Западный ‘Meh’

Разговор о российской массовой культуре следует начинать с оглядки на Запад, потому что именно в его фарватере все еще плавает отечественный шоу-бизнес. Не в том смысле, что исполнители прямо мимикрируют под иностранцев и создают «экспортный» продукт, как Tesla Boy или Pompeya в начале 2010-х, но в эстетическом и концептуальном.

Российская поп-музыка — глокализация американской. Из американской черпаются стили, имидж, лирика, продюсерские решения и PR-стратегии. И это естественно, ведь в основном в США (реже — в Западной Европе) популярные жанры всегда развивались и обретали свою коммерческую оболочку. Что побуждало группу из Владивостока ехать в Лондон и записывать там брит-поп альбом на русском языке, а подростков из Тюмени — читать мичиган-рэп.

Такое родство делает Россию чувствительной к происходящему в поп-культурной метрополии, которая может быть не только образцом для подражания, но и источником глобальных кризисов и стагнации. Как, например, сейчас — потому что последние годы западный музыкальный мейнстрим, по выражению обозревателя The Wall Street Journal, оставляет ‘Meh’ впечатление: тоски и безразличия,

Индустрия перестала удивлять слушателей свежим звучанием и образами, оставив эксперименты и увлекшись самовоспроизведением. Об этом в резонансном эссе для The New York Times в конце прошлого года писал критик Джейсон Фараго, утверждая, что с ранних 2000-х культура всё глубже погружается в застой. За четверть века было создано «шокирующе мало» произведений искусства, которые бы выходили за границы критических стандартов аудитории в 1999-м — и ситуация лишь обостряется.

На схожие мысли наводят западные рейтинги и шорт-листы премий вроде Billboard Music Awards за 2024 год. 10 наград ожидаемо забрала Тейлор Свифт, среди других номинантов — рэпер Дрейк, певица Билли Айлиш, группы Linkin Park, blink-182, Coldplay… то есть артисты, в общем, давно (или же очень давно) состоявшиеся. Но есть и много новых имен, новых альбомов и синглов, которые критика назвала прорывными.

В частности, молодой американец Бенсон Бун в январе открыл год композицией «Beautiful Things», занявшей лидирующие позиции в мировых чартах. Объяснить это трудно, потому что она представляет собой почти что карикатуру на инди-поп из 2014-го, которая ничем не выдает принадлежность ее автора к современности. Что можно сказать и о еще одном артисте из топа фрэшменов Billboard — Томми Ричмане, который от современности убегает вполне сознательно. Он прославился благодаря треку «Million Dollar Baby», стилизации под южный хип-хоп старой школы с VHS-клипом «под 1990-е».

Почти все критики в унисон называют лучшим альбомом года «Brat» Charli XCX. По-своему экспериментальный и интересный, но также удивляющий спровоцированным ажиотажем. Ведь гиперпоп будто бы уже прошел кульминационную точку еще во второй половине 2010-х, когда прогремели Sophie и 100 gecs, а впоследствии микрожанр даже успел приесться в РФ, где его эстетику и звук подхватила хип-хоп сцена.

Никакой интригующей новизны, к слову, не было и в многочисленных хип-хоп релизах 2024-го вроде «GNX» Кендрика Ламара или «Vultures 1» Канье Уэста и Ty Dolla Sign, в которых пионеры жанра оттачивали уже продемонстрированное на прошлых альбомах мастерство и не выходили за «пределы разумного» (как, например, Playboi Carti в 2020-м с альтернативным Whole Lotta Red). И меньше всего можно сказать о «шлягерно-попсовом» сегменте, который в этом году был представлен, например, вездесущей песней «Espresso» Сабрины Карпентер или кантри-заигрыванием «A Bar Song (Tipsy)» Shaboozey.

Потому что, опять же, все уже было сказано — когда несколько лет назад выходила точь-в-точь звучащая как «A Bar Song» песня «Old Town Road», точь-в-точь звучащий как «Espresso» трек Doja Cat «Say So» и сотни прочих релизов, заставляющих весь список 100 лучших песен 2024 года по версии Rolling Stone выглядеть вторично. Ключевая тенденция западной поп-музыки в этом году — в ее вневременной универсальности.

В своем эссе Фараго писал, что «мы живем в такое время, культура которого, по всей видимости, будет забыта». Если этот прогноз оправдается, случится это по той причине, что культуру будет попросту невозможно соотнести с определенным временным отрезком. Мейнстримная музыка все меньше рефлексирует социальную проблематику, пытается передавать символизм эпохи или выражать ее через специфический стиль. Но все чаще обращается к постмодернистской стилизации, размывающей хронологические границы.

При прослушивании лидеров годового чарта Billboard разных лет можно почти точно сказать, когда та или иная песня была выпущена: что «The Sign» Ace of Base звучит как квинтэссенция середины 1990-х, невообразимая на десять или даже пять лет раньше, или что хит 50 Cent «In Da Club» — это содержательно и стилистически про ранние нулевые, и из другого сеттинга он бы выбивался. Но последние лет 5 такая точность неуместна: например, сингл-рекордсмен этого года «Lose Control» Тедди Свимса — это винтажный соул, то есть по определению ретромания. Почему все вдруг стали ею столь одержимы — и как эти процессы проявляются в России?

Старая русская волна

Если вы целенаправленно не следили за русскоязычной поп-сценой в 2024 году, вы, вероятно, совершенно не в курсе, что с ней происходило. И это необычно, потому что как минимум с конца 2010-х в России регулярно появлялись музыкальные феномены, которые было невозможно игнорировать даже лицам непосвященным: вроде песни «Розовое вино», альбома Монеточки «Раскраски для взрослых», Моргенштерна или, в конце концов, Шамана — но 2024-й чем-то подобным не отметился.

На ум приходит разве что завирусившаяся в TikTok песня «Гламур» (победившая в номинации «Тренд года» «VK Музыки»), однако это еще один образец обращения к прошлому. На этот раз — иронического, к гламуру 2000-х и эстетике Y2K. И в этом контексте нельзя не упомянуть «Камбэк года» по версии того же VK — группу 5sta Family, которая в конце нулевых запомнилась несколькими колоритными хитами вроде «Зачем» и «Я буду», а теперь на Y2K-волне вновь вернулась в чарты. При этом песни 2000-х все чаще семплируются рэперами, песни 5sta Family — в частности.

В российском хип-хопе, собственно, трудно выделить какие-то принципиально новые тенденции, обозначившиеся в 2024-м. Российские власти с этим жанром продолжали взаимодействовать на языке арестов, депортаций и отмен концертов, что креативности и экспериментам не способствовало. А фаворитом широкой публики, если судить по рейтингам «Яндекса» и VK, оставался MACAN. Тот самый «пацанский» рэпер с лирикой про машины и цитатами из «Брата 2», чей «I AM» стал «Альбомом года» по версии обеих стриминговых площадок. В России ничего не слушали так обильно и внимательно, как весьма незамысловатые песни о том, что «Быка надули духом, но мы дунем рядом — и он сдуется».

Также неожиданным «прорывом» 2024-го стала певица Mona с очень высокими позициями в чартах и цифрами прослушиваний (7 млн ежемесячных слушателей на «Яндекс Музыке»). Ее новый альбом «Дневник памяти» звучит довольно анахронично, как некий синтез «кальянного рэпа» 2010-х (фиты с яркими представителями которого в альбоме тоже есть) и той самой попсы 2000-х в духе 5sta Family. И это, видимо, и есть новый дух времени.

В котором всё труднее находят себе место исполнители, некогда ассоциировавшиеся с революцией в отечественной музыкальной индустрии и «новой русской волной». 2024-й символически начался с депортации из РФ Петара Мартича, связанного с важными в контексте музыки 2010-х проектами вроде «Пасош» и «Озера». Затем о прекращении концертной деятельности объявила группа «Комсомольск», «родом из другого времени и другой реальности» — где не было списков «запрещенных артистов» и где концерт в Мелитополе не обернулся бы колоссальным скандалом.

В той же реальности, видимо, остался и альтернативный женский поп, который представляли артисты вроде украинской певицы Луны, Гречки, Mirele или даже Доры — ей все еще отменяют концерты по доносам депутатов. Последние трое в 2024-м записали альбомы, которые прошли относительно незамеченными. А две недели назад Mirele вместе с Мальбэком (еще одним персонажем «новой русской волны») выпустили песню «2017», пронизанную стилистической ностальгией по году, обозначенному в названии.

Но, конечно, на этом фоне выделяется еще один исполнитель из «другой реальности», который не примирился с ее утратой, продолжает публично о ней рефлексировать, и платит за это уголовными делами и статусом иноагента. Это, конечно, Монеточка, которая в уходящем году выпустила альбом «Молитвы. Анекдоты. Тосты», открывающийся песней «Это было в России».

Вновь ностальгия, вновь песня о «конце прекрасной эпохи» и образах прошлого. Но это тот случай, когда подобный символизм используется для того, чтобы разобраться с настоящим и заговорить о будущем. «Ностальгия — движок поп-культуры. Кто-то ее монетизирует, не претендуя на большее, — например, пишет на старый хит примитивный фонк-ремикс. А кому-то она помогает создать могучие песни, способные наводить мосты», — резюмировали редакторы издания The Flow, разместившего «Это было в России» на первой позиции в рейтинге 50 лучших русских песен 2024-го года.

В песне есть строчка о том, что в России теперь «поют на другом языке». И это важное обстоятельство, в 2024-м утвердившееся в музыкальной индустрии как обязательный параметр для попадания в чарты. Будто бы это был первый год, когда утратила свою актуальность оппозиция «антивоенных — провластных» артистов. Теперь два этих полюса одинаково нишевые, потому что какие-либо социально-идеологические подтексты в песнях делают их заведомо «маргинальными». В чартах и центре внимания же — «молчуны», которые отказываются озвучивать свою позицию и просто пытаются делать музыку и ездить по стране с концертами.

Исполнителей с резкой антивоенной позицией в России к 2024-му не осталось — исключением, подтверждающим правило, можно назвать солиста ДДТ Юрия Шевчука, который продолжает жить и работать в России, однако концерты группа проводит за рубежом из-за неформального запрета. И даже на таком выжженном поле по инерции государство все еще страшит массовую культуру точечными репрессиями. 17 декабря, например, реестр экстремистских материалов пополнился песней «Колумбайн» более чем нейтральных рэперов Славы КПСС и Замая, других абсолютно аполитичных музыкантов то и дело проверяют на пропаганду наркотиков и запрещают их песни за «реабилитацию нацизма», а уехавшие периодически становятся фигурантами странных судебных процессов — как недавно было с «неуважением к обрядам и правилам церкви» в старом клипе Моргенштерна.

Отсюда и другой язык. Который, например, Монеточка, Noize MC или группа Каста, в сентябре выпустившая сингл про братьев диссидентов и эмигрантов, не понимают. Этот новояз — эклектика из «пацанской» эстетики MACAN, игр в гламурные 2000-е, кальянного рэпа из 2010-х, трэпа, которому во все времена живется безмятежно, и вечных номинантов российских музыкальных премий вроде Басты, Анны Асти и Miyagi & Эндшпиль. И эта культура, по всей видимости, тоже будет забыта.

Диктатура и TikTok

Как показывает история, периоды расцвета поп-культуры происходят в те моменты, когда сильна ее концептуальная оппозиция — то есть контркультура. Потому что первая подпитывается второй, заимствуя у нее образы, адаптируя их под широкую аудиторию и производя интересный коммерческий продукт.

1990-е, например, обрели культовый статус в контексте поп-музыки, потому что мейджор лейблы и большие музыкальные издания открыли двери для вчерашних маргиналов — и превратили гранж, панк и метал в массовую музыку, снабдив их приставками «поп» и «ню». А эйсид-хаус, поклонников которого еще в конце 1980-х задерживали полицейские в британских клубах, был умело смешан с диско, в результате чего возник евродэнс (который сейчас также обретает второе дыхание).

В России такой момент тоже был, и относительно недавно — в 2017-м, когда десятки молодых музыкантов (от той же Монеточки и «Комсомольска» до рэпера Хаски и группы «МЫ») попали в нерв нового поколения и вышли из андеграунда в мейнстрим, менее чем за год пройдя путь от участия в сверхлокальных фестивалях до выступлений в студии «Первого канала».

В 2020-е подобный культурный обмен оказался затруднен, причем везде. Это не совпадение, что многие представители «новой русской волны» сейчас оказались либо в эмиграции, либо были депортированы из страны, либо, как «Комсомольск», не нашли себя в новой реальности. Просто тексты в духе «Я не из Чечни, чтобы передо мной ты постоянно извинялся» опирались на новый класс городской молодежи, который начал формироваться в Москве и Санкт-Петербурге во второй половине 2010-х и был, в частности, движущей силой протестов того времени. Я помню, как в чате VK, посвященном походу на концерт «Комсомольска» и «Буерака» в 2018-м, спустя месяц после его проведения те же люди обсуждали сбор на митинг «Он нам не царь». И это были разные грани одной культуры.

Которая не может полноценно существовать в условиях запрета на политическую жизнь, ведь контркультура по определению подразумевает протест и отличается от своего массового антагониста более интеллектуальным подходом к восприятию реальности (откуда более «навороченные» тексты и креативный продакшн). И диктатура обрекает ее или на маргинализацию в эмиграции, или на вечный андеграунд. Ведь социального компонента, который сейчас может вытянуть его в мейнстрим, нет.

Второй, не менее серьезной, проблемой стала общая трансформация восприятия музыки и формата ее «доставки» до потребителя. Радикальная даже по сравнению с концом 2010-х, потому что именно на 2020-е пришелся бум стриминговых сервисов и, конечно, TikTok. Почти все релизы, упомянутые в части про западный поп 2024-го, обязаны своей раскруткой именно этому сервису. Его алгоритмы потеснили критиков, продюсеров и издания, ранее выступавшие в роли культурных арбитров.

И закономерная реакция начинающего музыканта на такие исходные данные — делать «под TikTok». Что означает очень простую композицию, позволяющую нарезать трек на сниппеты, его крайнюю «доступность», способную привлечь пассивного слушателя буквально за несколько секунд, и отказ от экспериментов. Потому что TikTok (Instagram Reels, YouTube Shorts) — это, опять же, про легкий развлекательный формат, который редко рифмуется с новаторством или затрагиванием неудобных тем.

Такое «фастфудное» отношение к музыке очень обесценивает ее восприятие. И объясняет, почему новые треки все чаще длятся не более двух минут (в том числе в России), так похоже звучат, почему все меньше внимания уделяется персоналии артиста и проработке его имиджа и почему мы вряд ли в ближайшем будущем увидим глобальный успех «сложных» проектов, подобных Moby, Portishead или Massive Attack, прогремевших в 1990-е.

Но будем видеть куда больше альбомов вроде «Brat» Charli XCX, который можно считать попыткой подчеркнуть абсурд и отсутствие какой-либо содержательной ценности как таковой в 2024 году. «Оказавшись в ловушке модернистской игровой доски, где больше нет ходов, все больше молодых артистов перешли к активизму — посадить дерево и назвать его скульптурой, — в то время как другие упорно клонились к абсурду, чтобы попытаться выразить чувство цифровой дезориентации», — писал Фараго в том самом тексте для The New York Times.

Это, безусловно, занимательно, но если музыкальная индустрия не перестанет быть оператором ностальгии, выразителем абсурда и механизмом переработки одних и тех же культурных паттернов, то состояние дезориентации с нами еще надолго.