«Мы боремся против Путина любой ценой или мы боремся за Россию?» 

— Активизмом в России вы, конечно, еще не занимались, просто в силу возраста?

— В России я жил до 13 лет, ходил в школу, смотрел мультики и никаким активизмом не занимался. Я знал, конечно, про политику, ведь если ты живешь в России, то так или иначе всё равно будешь с политикой как-то взаимосвязан.

У меня очень политически активные родители. Я помню, как в детстве, в классе во втором, мой одноклассник говорил: «Я за Путина», — хотя не знал, кто это такой. А я говорил: «Я за Навального», — хотя не знал, кто это такой. Просто мы у себя на кухнях слышали [эти фамилии]. Было минимальное понимание — кто хороший, кто плохой.

Увлекся политикой я только после того, как уехал и лишился, так сказать, родины. Говорят же, что начинаешь ценить что-то, только когда теряешь. У меня произошло именно так. 

— И как развивался дальше ваш интерес к активизму?

— Меня все называют политическим активистом, хотя мой интерес к политике не был выражен в каких-то действиях. Я в первый раз пошел [на митинг в ноябре 2024 года] и, честно говоря, не думал, что всё так обернется.

Обострился мой интерес к истории и политике после начала войны. В тот момент я, наверное, был более либеральных взглядов. Я крутился в оппозиционном «пузыре», смотрел ролики Максима Каца, всякие передачи на «Популярной политике» и «Навальный LIVE». Достаточно быстро я в этом разочаровался.

— Почему?

— Потому что они [оппозиционеры] постоянно говорят: Украина, Украина, Украина, война, война, война, но очень-очень мало говорят о России и русском народе. И я не о Каце сейчас.

— Да и ФБК, кажется, про Украину практически не говорит.

— Я имею в виду весь этот пузырь. Вот Майкл Наки какой-нибудь только про Украину и говорит, хоть я и не особо его смотрю…

Я больше хотел слышать о русском народе, к которому я себя причисляю. О трагедии русского народа, о его бедах и несчастьях. Поэтому вскоре стал больше центристом, если говорить о политических координатах.

— А какое отношение либерализм или центризм имеют к национальности?

— Сейчас российские либералы больше смотрят на Украину. Уехав из России, они от нее абстрагировались, меньше о ней говорят. Она не так им сейчас и интересна. Им больше важна судьба Украины, украинская территориальная целостность какая-нибудь. Я не чувствую, что эти политики, эти спикеры представляют меня и мои интересы.

— Не могу с этим согласиться, но в любом случае в эмиграции неминуемо постепенно отрываешься от родины.

— Да, я понимаю. И это огромная беда, о которой тоже нужно говорить: люди теряют свою идентичность, теряют связь с Россией, ассимилируются. Это, конечно, очень печально.

Но у меня претензии конкретно к политикам, которые должны представлять интересы россиян, о чем сами говорят. Тот же Илья Яшин говорит, что он российский политик.

Блин, тогда почему ты так много говоришь об Украине? Почему так мало о русских? 

— Украине не надо помогать?

— Помогать, конечно, надо, но гуманитарно! Покупать обогреватели... Люди страдают, люди умирают, у них несчастье. Я прекрасно понимаю, это наши соседи.

Но я не могу доверять тем политикам, которые помогают [Украине] вооруженно. На дроны, например, [собирают]. Это я вообще понять не могу.

— Но вы же против войны?

— Конечно! На 100%.

— А в чем это тогда заключается?

— Это заключается в том, что войну нужно как можно скорее закончить. Это трагедия для обоих народов. Умирают люди с обеих сторон.

— А как ее закончить?

— Мирные переговоры. На третьем году войны только мирные переговоры. Я понимаю, что в начале войны была совершенно другая ситуация, но сейчас, когда нет никакого продвижения [на фронте]…

— Есть постепенное российское продвижение.

— Это разве хорошо, что всё больше украинских территорий захватывают? Нет, нужно как можно скорее остановить эту войну мирными переговорами. Других вариантов нет, ведь [военной] победы не может быть ни с той, ни с другой стороны.

— Но вы же знаете, что этот нарратив в Европе считается пропутинским?

— Я не согласен, и я считаю, что те люди, которые говорят так, на самом деле вредят. Как вы можете называть себя гражданином с антивоенной позицией, если вы призываете продолжать войну? У меня это слабо коннектится.

— Смысл в том, что если до перемирия Украина не будет получать оружие, то она не сможет обороняться и проиграет. Россия откажется от перемирия и просто завоюет то, что ей нужно.

— Я ни в коем случае не говорил, что призываю бойкотировать правительства европейских стран, которые вооружают Украину с начала войны. Хотя мы прекрасно понимаем, что помощь эта была мизерная, нацеленная на то, чтобы Украина не шла вперед восстанавливать свои оккупированные территории, а просто чтобы она не сдалась.

Но я говорю сейчас конкретно про российских политиков. Как российский политик может призывать или сам помогать вооруженным силам Украины? Это нелогично. Как ты поможешь России, если Украина победит?

— Если проиграет армия, то проиграет режим, а не Россия.

— Это принципиальный вопрос. Мы как оппозиционные россияне боремся за что? Мы боремся против Путина любой ценой или мы боремся за Россию?

— Мы боремся за Россию без Путина.

— Да, я согласен. Мы боремся за Россию без Путина, но не ценой жизни наших соотечественников.

— Да, но это же наши соотечественники начали войну.

— Владимир Путин начал войну. Главный предатель России — Владимир Путин.

— Не спорю, но многие наши соотечественники — я и по своим знакомым это знаю — активно поддерживают войну. Многие воюют за деньги, меньшая часть — по убеждениям, но и таких немало. Поэтому хотя ответственность за развязывание войны лежит на Путине и Совете Безопасности, но участвуют в войне и поддерживают ее немалое количество россиян.

— Наши соотечественники поддерживают войну из-за пропаганды — это очень печально. Я считаю, что к таким людям нужно проявлять сочувствие и понимание, а не пытаться их выписать из своих. Тем более мы видим, что поддержка войны не так высока, как говорит об этом российская пропаганда, и что тех, кто выступает за мирные переговоры, сейчас в России огромный процент.

Если говорить о тех, кто воюет, то это тоже трагедия, и нужно разбираться в каждой конкретной истории. Многих мобилизованных просто как скот отправили на войну умирать. Это ужасно, это печально. 

Что касается тех, кто идет туда за деньги, то вы посмотрите, какая зарплата в провинции. Это же ужасно. Как так жить? Они совершили чудовищную ошибку. Всё-таки русский народ преимущественно православный, поэтому я считаю, что нужно проявлять сочувствие и понимание, мы можем попытаться отговорить, объяснить, что это ошибка, но осуждать — ни в коем случае.

— Тем не менее люди — неважно, по каким причинам, — пересекли границу, стреляют в украинцев, которые обороняют свою землю. Это агрессивная война, и защищать ее участников политикам как минимум непросто.

— Полезно будет, если эти люди перестанут убивать украинцев и вернутся на родину к своим семьям?

— Это будет очень хорошо. Все этого хотят.

— Вот я к этому и призываю. Я призываю закончить войну, чтобы эти люди вернулись домой.

— Но вы говорите, что политики должны защищать этих людей. А как это делать, тем более из Европы?

— Это большой фундаментальный вопрос, как быть политиком в эмиграции, как своими действиями на что-то влиять.

Но что значит «защищать»? Я не призываю этих людей вооружать, чтобы они защищали свои жизни, убивая украинцев. Я призываю проявлять к ним сочувствие. Это наши соотечественники, которые оказались в большой беде, которые берут на душу грех оккупантов.

В беду их загнал Владимир Путин. Если бы тот не отдал указ начать войну — абсолютно антироссийскую войну, которая убивает наших соотечественников, — они бы сидели дома, создавали семьи, работали, а не в окопе пытались выжить.

— Но всё-таки в первую очередь все жалеют украинцев, поскольку на них начали падать бомбы, и они погибают.

— Во-первых, у меня огромнейшее сострадание к украинскому народу, который я считаю очень близким русскому народу. Мы должны дружить, и это огромное преступление Владимира Путина, что он нас разъединяет с 2014 года, а может, даже раньше. Это огромнейшее преступление — наши народы, культурно как минимум, очень близки.

Я учился с украинскими беженцами в одном классе, с мальчиком, у которого друга под Бахмутом разорвало на его глазах. Я поддерживаю контакты, и я с ними разговариваю.

Но я говорю с точки зрения российского политика. Он тоже может сочувствовать украинцам, но его профессия — защищать людей с российским паспортом. Те люди, которые воюют в Украине, — это наши соотечественники. У украинцев же есть свои политики, которые должны представлять их интересы.

— Людям, которые с оружием пришли на чужую землю, зачем помогать?

— С этими людьми мы будем жить так или иначе. Этих людей не исключить, эти люди никуда не испарятся. Это люди, с которыми мы будем ходить по одной улице.

Эти люди не должны были оказаться на другой земле, убивать других людей. И мы должны добиваться, чтобы они вернулись и чтобы их возвращение нанесло минимальный урон России, пытаться с ними разговаривать.

Нужно проявить уважение, если с ними уважительно не общаться, то и они увидят, что их не уважают, относятся как к убийцам, как к уродам, которые не нужны новой России, как к лишним людям.

— Многие из них такие и есть!

— Нужно им объяснить, что за трагедия произошла, сказать: «Очень жаль, что вы в этом поучаствовали, что прошлая власть вас туда втянула».

— Да где с ними общаться? Они что, слушают Яшина с Ходорковским?

— Сейчас не слушают. Но потом, мне кажется, вполне можно будет до них достучаться. Сейчас Яшин с Ходорковским не обращаются к россиянам, их слышат только пара миллионов оппозиционно настроенных людей. Но в России 140 миллионов человек живет, и главная проблема оппозиции сейчас в том, что непонятно, для чего она вообще всё делает.

— Я вообще не представляю приход Яшина и Ходорковского к власти в России.

— Если эти люди хотят добиться власти, им нужно думать, как это сделать. Этого не произойдет, если не будет поддержки народа, а какая поддержка народа, если Ходорковский продолжит говорить, что все россияне несут вину за войну?

Люди в России не видят альтернативы Путину. Он, может быть, им и не нравится. Он же Сашку с соседнего подъезда на войну отправил, и тот умер — грустно. Пенсия минимальная — печально. И вообще 24 года подряд одно и то же лицо что-то затирает, обещает и обещания не исполняет. Но альтернативы они не видят.

Если мы хотим, чтобы в России всё было хорошо, чтобы победила антивоенная ее часть, то нужно говорить с этими людьми, нужно к ним обращаться как минимум. Этого не сделано. Даже попыток нет.

— Я с этим не согласен. Есть хотя бы политики, которые остались в России. Лев Шлосберг, например.

— У него, конечно, очень маленькие ресурсы, и с некоторыми вещами, о которых он говорит, я не согласен, но в том, что касается общения с россиянами и его отношения к России, конечно, согласен. Мне не хватает такой любви к России у других оппозиционных политиков.

— Что в этом смысле думаете о Навальном, который вернулся в Россию, несмотря на риск?

— Безусловно, я его очень уважаю. Он образец оппозиционного политика. Он очень любил Россию, что, думаю, ни для кого не секрет. Он прекрасно понимал, что не сможет заниматься политикой вне России, не видел себя вне ее. Его поступок — очень мужественный.

Кем бы он стал здесь, в эмиграции? Тоже брал бы гранты от Америки? Мне слабо в это верится. Я с ним лично не был знаком, но мне представляется, что он человек другого характера. Я смотрел, например, видео с его избирательной кампании 2018 года, видел, как он со сцены общался с людьми, даже с теми, кто его ругал.

Главное, что он был очень сильным политиком. Я сейчас не вижу силы в наших политиках. Можно спорить о его взглядах, я ни в коем случае его не идеализирую — у него было много проблем вроде недоговороспособности.

— А почему вы не поддерживаете ФБК, ведь они продолжают заниматься коррупцией в России, что многие считают не слишком уместным сейчас.

— Главная проблема ФБК в том, что непонятно, чем они вообще занимаются. Как будто бы — дискредитацией антивоенных оппозиционных движений. В их «Список 6000» каким-то образом попал Олег Кашин, эти бесконечные разборки с Максимом Кацем, история с Железняком, фильм «Предатели» про 90-е годы. Я вообще не понимаю, зачем всё это надо. Мне они не близки.

— А кто же вам близок-то?

— Я могу перечислить. Я во многом не согласен с Максимом Кацем, но готов с ним общаться и дружить. Михаил Светов тоже много с кем спорит, но со многими его мыслями я очень согласен. Кто еще? Есть надежда, что Илья Яшин вернется к своим первоначальным взглядам, ведь это они потом [в эмиграции] поменялись.

Юлия Навальная — не самая сильная персона, но я не слышал у нее каких-то супер противоречащих [разумным] взглядов. Да, [напрягают] все эти срачи с Максимом Кацем что у Яшина, что у Навальной, но я готов сделать на это скидку. Не каждый идеален.

Кто еще? Владимир Кара-Мурза и Андрей Пивоваров — хорошие ребята.

— Но Кара-Мурза же входит в FRF, про который вы очень грубо высказались.

— Конкретно в его высказываниях я не видел ничего плохого.

— А почему вы так яростно выступаете против получения российскими политиками американских грантов?

— Если политик берет деньги от иностранного государства, например, у Госдепа США, то тот может лоббировать через эти деньги свои интересы. Есть теории, что они дают методичку о том, что можно говорить, а что нельзя.

Если ты занимаешься политикой, разве можно так прогибаться? Разве можно свои взгляды под плинтус закидывать за деньги? Это неприятно. Как я могу доверять таким людям? Сегодня они одним продались, завтра — кому-нибудь другому. Ну как так? Нечестные люди, получается.

— А на что должен сейчас жить оппозиционный политик?

— Это очень сложный вопрос, откуда политику брать деньги. Но брать деньги от иностранных государств — это за гранью. Тогда, получается, Владимир Путин был прав, когда объявлял всех иноагентами.

— Можно открыть свой ютуб-канал и монетизировать его, но, правда, это уже скорее медиа-проект, чем политический.

— А что вы подразумеваете под оппозиционной политической деятельностью в эмиграции?

— Наверное, это могло бы быть лоббирование интересов россиян в эмиграции.

— Я тоже об этом говорю, у меня был список того, что в идеальном мире оппозиционеры могли бы делать в эмиграции. Но им делать такое неинтересно.

— Если вы говорите, что им неинтересно общаться с россиянами, защищать интересы оставшихся в России, заниматься проблемами россиян в эмиграции, то что же тогда им вообще интересно?

— Это их надо спросить! Но они же реально занимаются какой-то фигней. Я вот ничего полезного не могу вспомнить.

— А как же марш в Берлине, на который вы сходили?

— Марш мне понравился. Я ставлю лайк — но не организаторам, а людям, которые туда пришли. Марш провалился, я так понимаю, по цифрам, ведь мало людей пришло.

— Но и они бы не пришли туда без организаторов.

— Организаторы у меня флаг отобрали! Как я могу им лайк поставить? Они как-то странно себя вели в целом.

Но было приятно встретить светлые лица соотечественников, которые подходили, руку пожимали, говорили: «Круто». С [священником Андреем] Кордочкиным поздоровался, [бывшему политзаключенному] Кевину Лику руку пожал.

Даже с людьми с сине-бело-синими флагами — хоть мы с ними и не согласны — было приятно увидеться. И многие из них меня поддержали. Было чувство единения.

— А почему вы всё-таки, зная о том, что организаторы не хотят видеть на марше российские флаги, пришли с триколором? Это не провокация?

— Я знал, что это не нравится Free Russia Foundation, но я знал, что не было запрета. Я знал, что меня не может полиция повязать, что это не противозаконно. Я видел, что Кара-Мурза и Яшин сказали, что запрещать приходить с российским флагом никому не будут. Ну, я и пришел.

Я знал, что FRF это не понравится, но не думал, что у меня флаг украдут.

Если бы я подходил к людям и говорил: «Убери свой украинский флаг», — то это была бы провокация. Но я бы так никогда не стал делать, потому что ничего не имею против украинского флага. Я просто мирно пришел с российским флагом.

— А почему он вам так важен?

— Это часть моей национальной идентичности. И мне неприятно, когда его пытаются у меня отобрать. Спор о флаге — это не только спор о символе, хотя символы тоже очень важны для людей. Это фундаментальная дискуссия: Мы здесь против Путина любой ценой или мы здесь за Россию?

Мы должны быть за Россию. Не в войне, а против войны, но за Россию, должны быть со своей страной, быть со своими соотечественниками. 

— Отказываться от своей страны, естественно, не нужно, но дистанцироваться от флага в связи с тем, что сейчас под ним убивают людей, мне кажется, можно.

— Главный символ этой войны — Z и V. Если бы я вышел с Z — это однозначно можно было бы интерпретировать. Но российский флаг — это флаг народа, его использовал в том числе Борис Немцов, когда в 2014 году выходил с российским и украинским флагами на антивоенные марши в Москве. Что поменялось?

— Это было в России.

— А какая разница? Кого флаг оскорбит в Берлине? Берлинцев?

— Украинцев.

— Я пришел на конкретное мероприятие — антивоенный митинг российской оппозиции. Я пришел как антивоенный оппозиционно настроенный россиянин. Я был в первых рядах, я орал антивоенные лозунги, на всех видео это видно. Я иду с российским флагом и кричу: «Нет войне». Во всех интервью я говорил, что против Путина и против войны.

Просто для кого-то я против войны выступаю как-то не так, как им надо.

— Вы писали перед маршем: «Я люблю свой народ, даже тех, кто отказывается от флага своей страны». Такое ощущение, что для вас это более серьезный проступок, чем участие в войне, раз вы отдельно это указываете.

— Ни в коем случае. Я просто выделил это, чтобы мои читатели поняли, что я не выписываю таких людей из русских, что, даже если они с другим флагом выходят, они всё равно соотечественники.

Я как человек православный пытаюсь понять, принять и полюбить каждого, насколько это вообще возможно.

— А к РДК и легиону «Свобода России» вы, конечно, резко отрицательно относитесь?

— Я отношусь, конечно, к ним отрицательно, потому что это головорезы. РДК — это ультраправые националисты, они хотят построить Россию как национальное государство, где русские — главная нация. Мне это, честно говоря, не близко.

Я не понимаю, как они могут быть русскими националистами и сражаться против русских, фактически участвовать в гражданской войне. Это потерянные люди, у каждого из которых, наверное, своя трагедия.

— Но им вы сочувствуете?

— Нужно этот момент проработать. Я не так сильно с ними ознакомлен. Не изучал конкретно каждую историю.

— Но вряд ли же вы изучали историю каждого российского военного, а им вы сочувствуете.

— Хотелось бы [и людям из российских батальонов ВСУ] сочувствовать, но у меня сейчас слабо получается. Я слышал историю Ильдара Дадина, и к нему у меня пробудилось сочувствие, потому что, насколько я понимаю, это был человек убежденных взглядов, которые он отстаивал делом. Он погиб из-за этого и, насколько я понимаю, под конец жизни разочаровался во всей этой теме.

Ему я сочувствую искренне, потому что он тоже человек потерянный. Но, например, командир РДК [Денис] Капустин — не такой. Это угорелый националист, отбитый футбольный фанат, который дружил с Тесаком.

Конечно, у меня нет и сочувствия к тем, кто резал мирных людей в Буче. Ни в коем случае так не подумайте! К тем, кто совершает военные преступления, у меня ноль сочувствия, какой бы они национальности ни были. Это же не мобилизованные, которые не по собственной воле оказались на войне.

— Фактически из-за сочувствия к мобилизованным в Латвии лишили лицензии телеканал «Дождь».

— Я очень такое осуждаю и не понимаю, зачем это сделали. Как «Дождь», антивоенный канал, который ведет антивоенные передачи, наносил стране урон? Высказывание сочувствия мобилизованным как и что делает хуже? Зато борьба с «Дождем» могла помешать огромному количеству антивоенных россиян потреблять альтернативную информацию о войне.

— Есть мнение у тех же «российских» батальонов ВСУ, что единственный способ сменить режим Путина — это победить его военным путем.

— Но это же просто смешно.

— Если завтра будет перемирие, к которому призываете вы, режим Путина никуда не денется. И после этого от него будут страдать не украинцы, а только русские, о которых вы так беспокоитесь.

— Я это прекрасно понимаю. Но если РДК наберет 500 000 человек и пойдет в Россию — это будет просто кровавая мясорубка. Сотни тысяч жертв. Это же ужасно. Зачем такое в России? Я против, чтобы в России была гражданская война,

— То есть лучше Путин?

— Я бы не хотел так говорить, конечно, но я считаю, что гражданская война — это самое страшное!

— Если бы марш оппозиции прошел в Таллинне, вы бы вышли здесь с российским флагом? В Латвии вот демонстрация триколора запрещена.

— В Эстонии, насколько я понимаю, нет. Если бы это был согласованный марш российской оппозиции, то вышел бы. Но если бы организаторы сказали бы, что за такое повяжут, то рисковать свободой я бы не стал.

— После марша вы жаловались на травлю. В чем она выразилась кроме заметки в Postimees?

— Очень много людей писали про меня в твиттере, отмечая власти Эстонии. Насколько я знаю, кто-то даже написал донос на бумажке и отнес в полицию.

Когда о тебе пишут статью в одном из самых главных изданий страны, как это еще интерпретировать, кроме как травлю? Они меня выставили путинским пропагандистом! 

Они всё переврали, вырезали из контекста! Они даже баннер повесили с моим лицом и подписью, что я «распространяю дух Кремля», хотя это неправда.

Я это расцениваю как травлю. Мне это нанесло урон. Моего друга Пауля Террасберга исключили из Социал-демократической партии из-за того, что он знаком со мной. Мы снимали документальный фильм, который, кстати, не вышел.

И из Reforum space — проект FRF — его уволили за то, что он со мной знаком. Я даже написал потом управляющей Reforum в Таллинне, почему они увольняют человека просто за знакомство со мной. Она ответила, что раз он поддержал меня, то оставить его они не могут. А ведь у нас с ним политические взгляды расходятся.

— А от властей реакции не было?

— Нет.

— Вы не опасаетесь теперь публично выражать свои взгляды?

— Я опасаюсь, конечно, что могут быть какие-то проблемы, но всё-таки я бы хотел быть честным человеком, и, мне кажется, важно не отступать от своих взглядов. Они у меня такие, какие есть.

Навальный же не отступил! Почему я должен? А ведь он куда более серьезному риску подвергался, чем я. Надо быть честным человеком.

— А вы с родителями обсуждали эту историю? Они поддерживают вас?

— Да, конечно, мы всё это вместе переживаем. Они придерживаются других политических взглядов — куда более либеральных, чем у меня.

Они категорически осудили всю травлю. Мы сплотились как семья против этого всего. Они со мной не согласны политически, но понимают, что человек имеет право выражать свое мнение.

— А почему вообще ваши родители решили из России эмигрировать в 2021 году?

— Они всегда хотели уехать, потому что им был противен путинский режим. Еще они хотели меня вывезти из России. Основной причиной, конечно, было то, что завинчивали гайки и в России становилось всё менее комфортно жить.

— Хочется пошутить, что вы — пример известной фразы: «Можно вывезти человека из России, но невозможно вывезти Россию из человека».

— Как-то так получилось, что я не оправдал их ожиданий. Но ничего не поделаешь. Насколько я понимаю, они возвращаться уже не собираются, даже если что-то в России поменяется.

А я очень хочу вернуться. Я не представляю свою жизнь в отрыве от России. Слишком она мне близка.

— А вы бы эмигрировали, если бы к началу войны вам бы уже было 18 лет и вы сами решали?

— Сейчас я бы точно не вернулся, потому что за мои антивоенные взгляды меня бы ждали там проблемы. Всё-таки свобода мне ценна, и я бы не хотел сидеть в тюрьме в России. Я не настолько мужественен и смел, как Илья Яшин.

Я не знаю, как бы я поступил, если бы был в России на момент начала войны. Допускаю, что уехал бы, но, скорее всего, я бы замолчал.

— А опасность призыва вас не смущает?

— У меня здоровье не самое лучшее, и, наверное, меня бы не призвали.

— Вы живете в Эстонии и писали в своем канале, что русские здесь ощущают дискриминацию. Меня в Латвии удивляет, что о проблемах русских говорят только оголтелые ватники, а остальные молчат.

— Да, и это могли бы делать оппозиционные российские политики! Вот их приглашают в ООН. Так скажите там про отмену русской культуры и русского языка! Люди же потянутся к вам, если увидят, что вы за них стоите! Почему они этого не делают, я не понимаю.

Конечно, у меня на это есть запрос. Конечно, я хочу, чтобы это прекратилось, чтобы объяснили людям, что отмена русской культуры и русского языка не решит никакую проблему. Я бы, конечно, хотел, чтобы российские политики говорили об этом.

— Вы сами, кстати, теперь не собираетесь в политику?

— Мне 16 лет, у меня жизнь только началась. Я, честно говоря, думал, что стану режиссером. Я кино очень люблю, особенно российское.

Но многие люди мне уже написали, что проголосовали бы за меня, присылали песни про меня как национального героя. Мне всё это странно и забавно.

У меня еще мало опыта, но я, конечно, хотел бы двигаться в этом направлении. Только смущает, что система перемалывает людей так, что они отказываются от своих убеждений. Не хотелось бы, чтобы и со мной так произошло.

— А какие ближайшие планы на жизнь? Университет?

— Я закончил девятый класс и продолжать учебу не пошел, потому что здесь обучение только на эстонском языке, а я — стыдно признаться — за три года не смог выучить этот сложный язык.

У меня был план, что в этот свободный год я ищу, что делать, а пока пишу что-то в канал, завожу связи, творчеством планировал заниматься. Но оно вот как обернулось.

— Связей, кажется, у вас очень много появилось.

— Да… Такой поворот в жизни, что я теперь — локальная знаменитость. Буду думать, что с этим делать.