«Если мы нашли человека, его, скорее всего, не расстреляют»

«Ищем всех до конца»

— «Пошук. Полон» работает с 2022 года. Я знаю, что в Украине есть другие гражданские инициативы по поиску людей — проект «Знайти своїх» Катерины Осадчей, «ГРУПА ПАТРІОТ». Вы все занимаетесь поиском пленных? 

— Поиском пленных занимаются все ведущие правозащитные организации. У каждой свои направления работы. К примеру, мы занимаемся только поисками на территории противника и не имеем прямого отношения к их освобождению. Наша задача — найти человека. Задача очень важная: если мы находим человека, это сильно повышает его шансы выжить. Потому что всякое зло легче творить во тьме. Потом мы оказываем паллиативную помощь на территории его нахождения — это и оккупированные территории, и территория РФ. Паллиативная помощь — всё, что связано с обеспечением выживания: медицинская помощь, препараты, самые простые вещи вроде тапок. По возможности — обеспечение хоть какими-то продуктами питания: все знают, что люди в плену теряют 50–60 процентов массы тела. 

И еще одна важная часть нашей работы — это прорыв информационной блокады. Люди в плену сидят в состоянии инкоммуникадо. У них нет никакой связи с внешним миром — ни с семьей, ни с властями Украины. У них нет ни посылок, ни передач, ни денежных переводов, ни переписки. Хотя переписка могла бы помочь сохранить как минимум психическое здоровье. Но Россия прячет пленных, их переводят и делают всё, чтобы у них не образовались горизонтальные связи. Для этого всё время нужно перемешивать людей. Я не устаю повторять, что состояние инкоммуникадо, в котором сидят 95 процентов военнопленных и гражданских, имеет кумулятивный эффект. Это накапливается. И люди начинают умирать. Эти стены надо ломать. 

— Имеет ли какое-то значение для вас, находится человек на территории России или на территории так называемых ЛНР и ДНР? 

— ЛДНР. Запорожская область. Есть еще Крым. Там тоже сидят люди. Конечно, это имеет значение: 

В-третьих, эти территории хоть и формально, с точки зрения России, стали ее частью, но по факту соблюдают свои традиции бандитских республик. 

— Вам соглашаются помогать обычные люди? Они не боятся взять на себя риск прийти и принести передачку?

— Нам помогают только лучшие, необычные, святые люди, которые готовы идти на риск. У них есть понимание того, что человеческая жизнь имеет ценность. Есть действия, которые может совершить только человек, имеющий соответствующую лицензию. А иногда нужны просто руки, ноги, смелость. 

— Как вас находят родственники пленных?

— У нас есть сайт, через который нам отправляют заявку. И заявителем вовсе не обязательно должен быть родственник. Были крестные, были дяди и тети. Мы готовы брать заявки от друзей, побратимов и так далее. Потому что, в конце концов, есть сироты, и что, мы их искать не будем? Конечно, будем. 

— На поиск одного человека может уйти несколько месяцев?

— Несколько лет. В начале этого лета мы нашли женщину, на которую подали заявку в августе 2022 года. То есть поиск занял почти два года. Но у нас принципиальная позиция: мы ищем всех до конца. Если нам не отвечают, посылают куда подальше, обманывают, бездействуют (самое популярное, что любят делать чиновники во всех странах мира, — это бездействовать), мы всё равно продолжаем долбить и долбить. Но может повезти, и мы найдем человека довольно быстро. 

Менять нужно вещи, а не людей

— Суды над военнопленными облегчают вам задачу?

— Если есть уголовное дело, это открывает возможности. Например, чтобы пришел адвокат, должно быть уголовное или административное дело. А их, на самом деле, не так уж и много. В прошлом году Бастрыкин обещал три тысячи дел, но у злодеев просто рук не хватает, чтобы фабриковать такое количество. Я могу прогнозировать, что к концу года будет менее тысячи дел, а это не очень большой процент от количества пленных. Если заведено уголовное дело, то сначала идет следствие, потом суды первой и второй инстанции, а затем начинается отбывание наказания не пойми за что. Дела все абсолютно абсурдны и грубо сфабрикованы. Там такое количество нарушений! На первом курсе юридического института за это ставят двойки. Я лично видел уголовные дела, где, например, за одну пулю, якобы выпущенную, вешают две близких статьи. Хотя есть принцип еще из римского права: нельзя дважды судить за одно и то же. 

— Судят в основном по террористическим статьям? 

— По-разному. Тут три больших блока обвинений. Первый — убийство, причинение повреждений и другие статьи, связанные с насилием. Второй — военные преступления, нарушение правил и обычаев ведения войны. Третий — экстремизм и терроризм. К слову, российское «правосудие» старается вообще не упоминать существование армии Украины как таковой. Каждое военное подразделение — это отдельная экстремистская организация. Но они тут сами себя загнали в ловушку: есть постановление Верховного суда России, которое определяет, что такое экстремистская или террористическая организация. И та и другая должны иметь свою идеологию. 

И нельзя перепутать ни в коем случае идеологию батальона Бобр-1 с идеологией батальона Бобр-2. Это разные экстремистские идеологии. 

— А статья как-то влияет на обмен?

— Наш проект называется «Пошук», а не обмен. К обмену мы отношения не имеем, но мы анализируем ситуацию по открытым источникам. И я с уверенностью утверждаю, что процессуальный статус не влияет на процессы возвращения. Кстати, мы не имеем права использовать слово «обмен», потому что менять нужно вещи, а не людей. Если будут обмены, то будет и торговля, и мы попадем в ситуацию второй чеченской, когда людей специально хватали, чтобы получить 100 000 $. Возвращение — это относительно нейтральное слово. 

Новые пытки от запорожских садистов

— Есть ли разница в условиях содержания военнопленных и гражданских? 

— Разница очень тонкая, до степени смешения. Держат их вместе. И уголовные статьи применяют одинаковые.

— Женщин и мужчин содержат по-разному?

— Ввиду гигиенических потребностей для женщин, конечно, условия гораздо хуже. Бывает банально просто воды нет. Еще в колониях часто полностью отсутствует медицинская помощь для пленных, этого базового, по сути, права они лишены. Есть случаи, когда пленные умирали по этой причине — неоказание медпомощи. В нарушение действующего законодательства надлежащим образом медицинская помощь не оказывается. Это чтобы не выносить факты пыток во внешний мир.

— Как отличаются условия содержания пленных в зависимости от колоний и СИЗО?

— В некоторые СИЗО даже адвокатов не пускают. В другие адвоката пропускают, и он ждет. Потом ему выносят бумагу, где пленный сообщает, что отказывается выходить. Администрация говорит: «Он лежит, отдыхает и не хочет выходить». Потом суд по видеосвязи, и никто не скрывает, что за спиной пленного стоит чувак с электрошокером. И пленный просто отказывается от независимого адвоката! 

— Почти все пленные проходят через пытки. Или не почти, а все? 

— Абсолютно все. Один из самых популярных способов пыток — это электрошок с использованием полевых телефонов («тапиков») или автомобильных аккумуляторов. Есть еще пытки, когда берут бутылку, наполняют ее обычной водой и привязывают человека к стулу, у которого четыре ножки. То есть руки и ноги связаны скотчем вместе. И потом бьют по голове. Потому что так лицо остается абсолютно целым, но 

Его очень любят всякие запорожские и донецкие садисты. Кажется, это их изобретение.

— То есть методы «Изоляции» (тюрьма в Донецке, которую украинские военнопленные называют концлагерем. — Прим. ред.) просто распространились на все места содержания пленных? 

— Не совсем. «Изоляция» — это один из филиалов ада. А еще есть имитация расстрела. Это действительно страшно. И вообще у каждого палача свои методы пыток. Эти пытки могут длиться часами и вызывать необратимые повреждения — например, гангренозные поражения конечностей.

— В плену сейчас часто расстреливают? 

— Насколько я знаю, да. Но на камеру такие расстрелы чаще всего не попадают: обычно добивают на месте, потому что человек — груз тяжелый, и вытащить его под обстрелом куда-нибудь не очень удобно. Проще взять в оккупации кого-нибудь мирного на квартире. Но если человек официально военнопленный, то, скорее всего, его не расстреляют. Если мы находим человека — значит, он жив, и его уже специально убивать не будут. 

Поговорил с папой-«добровольцем» и вышел из окна 

— А как насчет российских пленных в Украине, их условий содержания? 

— Украина, несмотря на все травмы и ужас, соблюдает Женевскую конвенцию, и пленные содержатся в очень хороших условиях. Еще и платят, если на работу выходишь. 

— Насколько я знаю, в России нет единого реестра военнопленных, потому что официально это якобы не война, а «СВО». Как в таком случае происходит поиск своих пленных в Украине с российской стороны?

— Есть украинский сервис «Хочу найти». Туда можно написать без проблем. У них есть чат-бот в Telegram. Потом они связываются, и у пленных есть даже видеозвонки. Конвенцией предусмотрена переписка, и Украина разрешает пленным делать видеозвонки. Пожалуйста, поговори с мамой, с папой, с женой — с кем угодно.

— А поиском похищенных детей вы продолжаете заниматься? 

— Продолжаем, но это очень сложно. Есть детдома, которые вывезли в полном составе. И если был приличный директор — они потом как-то своих детей вывозили в условную Грузию или Казахстан. Но большая часть, к сожалению, подчиняется начальству, каким бы оно ни было. Соответственно, с детьми они едут в РФ, где функционирует ряд «общественных организаций». Было когда-то движение «Наши». Потом оно мутировало в другое какое-то движение. Эти «движения» берут детей под опеку. 

Но тут тоже есть большая опасность, потому что в России распространено семейное насилие, контроль телефонов и так далее. И если ребенок выйдет на связь с настоящими родителями, с нами или еще с кем-то, его могут просто изуродовать, и всё будет очень плохо. Это большие риски. 

Есть дети 15–16 лет. Их можно отдать в Суворовское училище. Например, был мальчик в 2023 году, которого так отдали. Потом были каникулы, он приехал к родителям и вышел из окна. Это было жутковато. Ну, такая работа. Всё время сталкиваешься с каким-то невероятным насилием. Причем у него мама была проукраинская, а папа «доброволец». Прошлым летом он приехал на каникулы, поговорил с папой и утром, часов в пять, как это обычно бывает, любимое время для самоубийств, вышел из окна. Мальчик 16 лет, красивый, тонкий, звонкий. Есть еще отдельные категории детей. Например, девушка из Мариуполя по фамилии Навальная, которой насильственно вручили российский паспорт и посадили за госизмену. У нас есть такие же мальчики 16–17 лет, которым тоже вручили паспорт. 

— Родственники пленных довольно часто проводят в Украине митинги, а как вы взаимодействуете с семьями? Есть ли у вас для них какая-то психологическая поддержка? 

— У нас есть психологическая поддержка для них, но проблема в том, что на нее мало кто хочет ходить. Большая часть родственников — это люди 45+, и они не знают, что такое психотерапия, даже не думают о ней, и это большая проблема. Я не знаю как, но надо донести до них нехитрую мысль, что психотерапия — это не про сумасшедших, а про то, что тебе плохо. Но ходят они на сессии редко, мы будем вести просветительскую работу и постараемся исправить ситуацию. У нас много программ. 

— Можно ли как-то к вам присоединиться и помогать? Были ли какие-то случаи, когда люди привлекались к ответственности из-за сотрудничества с вами? 

— Можно, конечно. Нужно просто написать нам на почту. Пока, к счастью, никто не привлекался.