Расстрелянный театр

Доска на стене

Ее легко и не заметить. Скромная доска розового гранита на углу дома Б. Дмитровки и Страстного бульвара в Москве.

«В этом доме с 1919 по 1938 находился латышский Государственный театр Скатуве». И те же самые слова — только по-латышски — мелкими буквами.

За право разместить эту мемориальную доску пришлось вести долгую войну. В течение почти 15 лет столичная мэрия тянула, откладывала, перекладывала, согласовывала, предлагала поискать другие варианты для «увековечивания памяти». Думается, что по нынешним временам никто бы не позволил. Тем не менее, в 2019 году власти сдались под напором латышской общественности, и мемориальный знак, разработанный художником Янисом Струпулисом, обрел свое место на фасаде дома 6 на Страстном бульваре, в самом центре Москвы.

В новом документальном фильме «Исчезнувший театр» (автор Дарья Виолина, режиссер Сергей Павловский, продюсер Лариса Шнайдерман; премьера которого на днях прошла в Риге) доска промелькнет пару раз. Как некая точка отсчета, как символ, что память нельзя до конца убить, что у Истории не бывает черновиков. Всё сразу набело и навсегда. Другой вопрос: хватит ли сил, терпения и мужества дочитать ее до конца?

Для опытных кинодокументалистов Дарьи Виолиной и Сергея Павловского это далеко не первый фильм, посвященный временам сталинского террора. В их совместной фильмографии значится эпическая лента «Мы будем жить», посвященная узницам печально знаменитого АЛЖИРа (Акмолинского лагеря жен изменников родины), документальная сага «Дольше жизни» о детях, чьи родители были расстреляны и репрессированы, трагическая история «Одна жизнь» о Невельском гетто.

Бросается в глаза настойчивое повторение слова «жизнь», звучащего в названиях этих фильмов. Хотя речь там идет всё о больше о смерти. И фильм «Исчезнувший театр» тоже об этом. Недаром самые сильные кадры сняты на Бутовском полигоне под Москвой.

Кажется, мировая история еще такого не знала. Да, были умышленные смерти, безжалостные изгнания знаменитых режиссеров, несправедливые увольнения выдающихся актеров. Но чтобы в один день был уничтожен весь состав театра — вообразить это нельзя. Оказывается, можно.

На экране мелькают личные дела актеров и сотрудников «Скатуве». Замученные лица, выхваченные из тьмы объективом тюремного фотографа. Почти никто не спасся. Почему? За что? Как это стало возможно? Кто виноват?

Мы уже слишком много знаем про то время, чтобы ужасаться масштабам и свирепости сталинского террора. Авторам фильма удалось нечто большее: нащупать один из важнейших, но так до конца и не распутанных узлов истории, где завязана и политическая ситуация в мире, и сложные русско-латышские отношения, и нити многочисленных частных судеб.

Латышский след

Согласно переписи 1926 года, в РСФСР проживало около 150 тысяч латышей. Причем это была одна из самых образованных и просвещенных частей населения. Первая мировая война большинство из них сорвала с места, заставила перебраться на Восток, обосноваться в Москве, Петрограде, Смоленске, Вязьме, Ржеве. Старались держаться вместе: кружки по интересам, национальные праздники, любительские спектакли. Как правило, латыши знали три языка: латышский, русский, немецкий. Свободно читали основоположников марксизма в оригинале. Многие были заражены идеями мировой революции, активно поддерживали Коминтерн и Советскую власть, но при этом дорожили своими национальными традициями, никак не желая растворяться в новой советской жизни.

Именно тогда в массовом сознании сложился некий собирательный образ латыша-рабочего: строгого, немногословного, непьющего, старательного и исполнительного работника, убежденного коммуниста. Само словосочетание «латышский стрелок» приобрело в первые революционные годы опасную коннотацию и означало фактически воинов революции без страха и упрека.

Бесстрашие, безжалостность и четкость — качества, которыми действительно отличались латышские стрелки в подавлении антибольшевистских выступлений, — невольно проецировались на всех латышей, проживавших на территории Советской России. Отношение в основном было скорее настороженно-уважительное. Но своими они для русских так до конца и не стали. Отчасти это послужило причиной, почему часть латышей всё-таки вернулась в буржуазную Латвию в середине 20-х годов. Тогда еще эти переезды были возможны и происходили более или менее беспрепятственно в рамках «воссоединения семьи».

В те годы на территории России существовало немало центров латышской культуры. Например, в Ленинграде существовал театр при Латышском Доме просвещения, которым руководил бывший актер Нового Рижского театра Вилис Бергманис. В 1932 году возникла драматическая труппа под руководством Юлийса Даумантаса. В Москве в 1917 году вместо Латышского театра, который существовал в 1915–1917 годах, был создан Московский латышский рабочий театр, дававший регулярно спектакли в помещении Никитского театра. У театра были тесные связи с латышскими стрелками.

В 1919 году в Москве была организована латышская студия «Скатуве» («Сцена»), которая спустя 13 лет по постановлению правительства была преобразована в Государственный латышский театр «Скатуве». Это был уже другой уровень официального признания, другое финансирование.

С гастролями «Скатуве» проехал всю Сибирь, побывал в Башкирии, выступал в Белоруссии, регулярно совершал поездки по областям, где проживало много латышей. Несколько раз приезжал со своими спектаклями в Ленинград. У театра была своя публика, свое место на сводной афише. И свой адрес, который знала вся театральная Москва: Страстной бульвар, д. 6.

Примечательно, что ни театральный эстетизм Александра Таирова, ни биомеханика Всеволода Мейерхольда не привлекла актеров «Скатуве». Латыши придерживались психологической мхатовской школы и сбалансированной репертуарной политики. Пьесы классиков латышской литературы Яниса Райниса, Рудольфа Блауманиса, Андрея Упита шли на родном языке. Но также вышло много пьес советских драматургов: «Любовь Яровая» Константина Тренева, «Жизнь зовет» Владимира Билль-Белоцерковского, «После бала» Николая Погодина, «Дорога цветов» Валентина Катаева. Все они исполнялись на русском.

В июне 1930 года на Первой Всесоюзной олимпиаде искусства народов СССР, где шли спектакли на четырнадцати языках и выступали театральные коллективы многих республик (Украина, Грузия, Армения, Азербайджан, Белоруссия), «Скатуве» представлял латышский театр. Были показаны спектакли «Разлом» и «Пан», получившие высокое официальное признание. В итоговом отзыве жюри было сказано:

Погибшие и выжившие

Театр 1920–30-х годов вошел историю как невиданный взрыв искусства и талантов. Больше такого не повторится нигде и никогда. Его отблески завораживают, манят, искушают даже сегодня. Фильм «Исчезнувший театр» — в том числе об этой страстной одержимости творчеством, о завороженности искусством. Поэтому в ткань документального фильма вплетены игровые эпизоды. Сделано это тактично, без нажима и претензий на подробную историческую реконструкцию. И тем не менее тебя ни на минуту не покидает ощущение хрупкости, мимолетности маленького театрального мира, еще не знающего, как близок его конец. Особенно когда видишь горстку людей в черном с тетрадками пьесы в руках или когда на экране возникают подлинные фотографии участников трагедии. За каждым из них своя судьба, своя история.

Вот Освальд Глазунов, он же Освальд Глазниекс, создатель и руководитель «Скатуве». Про него известно, что был первым исполнителем роли Бригеллы в легендарной «Принцессе Турандот». Любимый ученик Евгения Вахтангова, первый директор Вахтанговского театра. О Глазниексе говорили как об артисте бурного темперамента, который он скрывал под внешне непроницаемой, улыбчивой маской. Был он человеком жестким, упрямым. Хорошо ориентировался в стремительно меняющейся политической конъюнктуре 20–30-х годов. Его выдвижение в качестве руководителя латышской театральной студии «Скатуве» могло быть как случайным (дополнительный заработок — кто им не брезговал среди театральной братии!), так и продуманным решением, за которым маячат определенные связи Глазниекса с ГПУ, а потом и НКВД.

Более того, весь дальнейший ход событий наглядно подтверждает, что Глазниекс был на особом положении. Иначе как объяснить тот факт, что после расстрела почти всех сотрудников театра он сохранил все свои привилегии, звание заслуженного деятеля искусств РСФСР, включая дачу на Истре в поселке театральных деятелей?

Именно туда он отправится осенью 1941 года вместе со своей женой и сыном, зная заранее, что там уже находятся немцы. А когда немцы будут вынуждены отступить, он последует за ними. Потом переберется в Ригу, где играет в Рижском драматическом и Елгавском театрах. 

В ГУЛАГе Глазниекс создаст театральную бригаду и будет успешно выступать перед лагерным начальством и сотрудниками НКВД. Погибнет в результате несчастного случая 16 марта 1947 года. Во время снегопада грузовик с группой заключенных-артистов заглохнет на железнодорожном переезде. Охранники запретили заключенным покидать кузов машины. И поезд дальнего следования на полном ходу врезался в грузовик. Большинство его пассажиров, включая самого Глазниекса, погибли.

Имел ли он непосредственное отношение к разгрому театра, который сам создал? Это один из ключевых вопросов, который волнует сегодня историков. Но ответить на него невозможно, поскольку большая часть документов, связанная с ликвидацией «Скатуве», до сих пор находится под грифом «Совершенно секретно».

Одна из самых запоминающихся сюжетных линий, проходящая через весь фильм, — история Анны (Аси) Лацис, подруги многих великих, «латышской большевички из Риги». Талантливый режиссер, обаятельная и яркая женщина, она вошла в историю как героиня «Московского дневника» Вальтера Беньямина. В фильме мы увидим документальные кадры, где Анна Лацис, пережившая всех, прошедшая сталинские лагеря, хрупкая, постаревшая, но совсем не погасшая, вспоминает своего немецкого друга Бертольда Брехта.

Многое можно понять про этот характер, глядя на ее родную внучку Мару Кимеле, выдающегося театрального режиссера Латвии. В «Исчезнувшем театра» ей досталась роль одной из главных героинь. В ней тоже чувствуется священный огонь, так страшно и навсегда опаливший судьбу ее бабушки.

В интервью для фильма Мара посчитает необходимым напомнить, что является ученицей великого Анатолия Эфроса. Такие связи не рвутся в одночасье. Наше прошлое продолжает жить в нас. На самом деле ничего не исчезает. Что-то всё равно остается. Какие-то клочки, обрывки, звук имени, продолжающий волновать и мучить. 

Номер 2194

Мария Лейко… Помню ее портрет в кабинете председателя театральных деятелей Латвии Ояра Рубениса, когда мы пришли с Дарьей Виолиной предлагать идею спектакля о «Скатуве». В результате спектакль поставили без нас, но насмешливый взгляд Марии Лейко еще долго будет преследовать. И уже неважно, была ли она великой актрисой. По сохранившимся кадрам немых фильмов об этом сегодня трудно судить. Каноны красоты, как и актерской игры, радикально поменялись. Много грима, трагических поз, закатанных глаз, заломанных рук. Так играли тогда Франческа Бертини, Аста Нильсен, молодая Грета Гарбо… Но в фильме есть и другие кадры: резко постаревшая женщина в глухом под горло свитере, замершая, словно оглушенная своими несчастьями. «Номер 2194. Уголовный розыск. УРКМ. 8 отделение». И набранные по трафарету фамилия и инициалы: ЛЕЙКО М. К. 

Доподлинно известно, что она была латышкой, что актерскому искусству училась в Вене, а потом переехала в Берлин, где успешно играла в спектаклях Макса Рейнхардта. Несколько сезонов прослужила в берлинском театре «Фольксбюне». Там до сих пор хранится ее портрет. Свою известность Мария Лейко приобрела как киноактриса, снимаясь в фильмах Мурнау, отца немецкого экспрессионизма.

Впрочем, родину свою она не забывала. Несколько раз с гастролями приезжала в родную Ригу, где у нее было много поклонников и друзей. Приход Гитлера к власти в 1933 году заставил Лейко покинуть Германию. Играть при фашистах она не захотела. Большинство ее друзей были вынуждены тогда уехать. Но и в Латвии, как выяснилось, ее никто особо не ждал. К тому же, на ее взгляд, установившаяся диктатура Улманиса мало чем отличалась от фашистского режима в Германии. Те же бесчисленные запреты, те же строгие цензурные ограничения. Мария была на распутье. Сможет ли она вообще остаться в профессии? Ей уже было за пятьдесят. В это время в ее семье случилась трагедия: в Тбилиси во время родов умерла ее дочь Нора, жена грузинского дипломата Сулико Чечевая. На попечении отца осталась маленькая девочка, внучка Марии. Актриса принимает решение поехать в СССР, чтобы забрать девочку к себе. Этот визит был сопряжен с большим количеством бюрократических формальностей и сложностей. Вот тогда и возник на ее пути Освальд Глазниекс, предложивший ей работу в театре «Скатуве». Речь шла о контракте на один-два сезона. Не больше!

Лейко, прожившая почти всю жизнь в Европе, плохо себе представляла советскую жизнь. Более того, отметка в паспорте, что она покидает Латвию «навсегда» (в этом случае можно было быстрее оформить въездную визу), поначалу воспринималась ею не более чем досадная формальность. Ничего «навсегда» не бывает. Мария не скрывала, что собиралась вернуться на родину. Известно, что актриса была знакома с влиятельным латышом Яковом Петерсом, соратником Дзержинского. Он лично встречал ее с внучкой на вокзале и отвез их в специально подготовленную квартиру в Оболенском переулке, просторную и вполне прилично меблированную.

Освальд Глазниекс предлагал Марии Лейко «Нору», которую она раньше с успехом играла в Берлине. Но в последний момент планы изменились. Вместо драмы Ибсена была взята к постановке пьеса «В огне» классика латышской литературы Блауманиса, где у Марии была главная роль — невесты Кристины. Рецензий или каких-либо театроведческих свидетельств об этом спектакле не осталось. Известно только, что премьера «В огне» совпала с началом массового террора. Большинство актеров-мужчин к этому времени было уже арестовано. И женщинам, импровизируя на ходу, пришлось самим доигрывать мужские роли.

Этот эпизод войдет в фильм, где в роли Марии Лейко выступит одна из лучших актрис Латвии Гуна Зариня. 

Бутовский колокол

Поразительно, как режиссеру Сергею Павловскому самыми простыми средствами монтажа удается добиться буквально в каждом кадре ощущения сгущающейся духоты и мрака. Кажется, что просто физически нечем дышать. И тут же понимаешь, что в самой этой трагической неотвратимости близящегося финала есть своя будничная закономерность.

«Удивляет будничность места», — признается Игорь Ульман, специально приехавший в Бутово поклониться памяти своего деда, расстрелянного здесь в феврале 1938 года. И правда: поле и поле, огороженное забором. Ничего особенно драматичного в этом среднерусском пейзаже нет. Но рассказ Анатолия Разумова, известного историка, составителя Ленинградского мартиролога и «Блокадных книг», многое проясняет в трагедии «Скатуве». Как это было? Сроки, причины, число жертв…

Осенью 1937 года, как раз когда в театре начались репетиции пьесы «В огне», сфабрикованное дело «Латышского национального центра» уже несколько месяцев находилось в разработке, а шифротелеграмма НКВД СССР N49990 «О проведении операции по репрессированию латышей» была подписана всесильным Николаем Ежовым.

Цель операции — тщательная «чистка» всех латышей на оборонных предприятиях, на транспорте, в секретных учреждениях, в зонах особого режима и запретных зонах. Тогда же в газетах появились официальные сообщения о «вскрытии и разоблачении агентуры вражеской разведки». Без подробностей. Но всё происходило по одной и той схеме. Так было запущено «в работу» немецкое дело, польская операция, румынская, греческая, иранская, афганская… Расстреливали примерно каждого двадцатого из осужденных по политическим статьям (остальные отправлялись в ГУЛАГ). Процент репрессированных латышей уступал финнам, но превышал процент эстонцев и литовцев, вместе взятых. Впрочем, этими скорбными подсчетами займутся уже в ХХI веке.

К концу декабря 1937 года в «Скатуве» были арестованы все, включая капельдинеров и гардеробщиков. А 27 декабря тогдашнее московское руководство официально постановило закрыть театральный дом на Страстном бульваре, в котором к этому времени не осталось ни одного сотрудника, ссылаясь «на нецелесообразность существования в Москве Латышского театра».

Моссовет принял решение «освободить с 1 января 1938 года всех служащих театра с выплатой им двухнедельного пособия». Но, как потом выяснилось, пособия эти выплачивать было решительно некому: к этому времени все артисты и сотрудники театра уже находились в Бутырской тюрьме. Обвинения были стандартные и будто отпечатанными под копирку.

Жизнь после ликвидации

В этой бойне выжило шесть человек. Почему их пощадили, до сих пор непонятно. Высказывается предположение, что за Освальда Глазниекса лично вступился нарком Лазарь Каганович. Якобы ему понравилось, как Глазниекс сыграл главную роль в фильме «Честь», тогда вышедшем на экраны. В фильме Каганович изображал сам себя: большого начальника, отвечающего за гигантскую стройку новой железной дороги. В случае ареста Глазниекса фильм пришлось бы положить на полку. Но это лишь догадки.

К десяти годам лагерей в Казахстане была приговорена режиссер Анна Лацис. Впрочем, она и не состояла в штате театра. Совершенно случайно не попала под каток репрессий актриса «Скатуве» Эльза Форест, о судьбе которой ничего не известно. Меньше повезло актрисе Анне Петерсон, которая была арестована беременной и родила в Бутырской тюрьме дочь. В августе 1939 года ее приговорили к восьми годам тюрьмы, но пять месяцев спустя Верховный суд отменил это решение, и ее выпустили. Из сталинских лагерей в 50-е годы вернулись в Латвию двое актеров «Скатуве»: Анна Пейка и Эженс Аболиньш. Но дальше их следы теряются.

Всего 3 февраля 1938 года на полигоне НКВД в Бутове было расстреляны 258 человек, из которых 229 были латышами. Среди них актеры Мария Лейко, Янис Балтаус, директор Рудольф Банцанас и еще 28 сотрудников театра.

После разоблачения «культа личности Сталина» о «Скатуве» предпочитали не вспоминать. Даже в капитальных научных исследованиях, посвященных национальному театру в СССР, историки отделывались туманной и мало что объясняющей фразой вроде «плодотворная работа театра “Скатуве”, как и других латышских советских театральных коллективов, была прервана в 1937 году». Догадливый сам поймет, каким образом эта работа была «прервана». А кто не очень — пусть довольствуется этой формулировкой.

В постперестроечный период, когда недолгое время архивы КГБ были доступны исследователям, некоторые документы, как например, личное дело Марии Лейко, попали в научный оборот и всё-таки были обнародованы. Тем не менее, до последнего времени в самой Латвии не наблюдалось никакого интереса к судьбе соотечественников, попавших под каток сталинских репрессий. Преобладала точка зрения, что «Скатуве» — всё-таки в большей степени российская история, которая впрямую не имеет отношения к латышским реалиям. Репрессированный театр будто застыл в неизвестности между двух эпох и двух стран. Всем чужой, никому не нужный. Отсюда и многолетние мытарства с мемориальной доской на Страстном бульваре. И тягостное молчание, сопровождавшее эту трагедию в самой Латвии, оно было прервано лишь недавно. Только сейчас стал намечаться некоторый перелом в восприятии общего исторического прошлого и понимание очевидной непродуктивности постоянного деления на «своих» и «чужих». Тем не менее, чтобы фильм состоялся, потребовалось немало усилий кинопродюсера Ларисы Шнайдерман, которая, не рассчитывая на помощь местных государственных институций и культурных фондов, на свой страх и риск поддержала проект, вложив в него собственные средства.

Да и его первый показ в рамках ежегодного фестиваля «Балтийская жемчужина», где обычно идут игровые, коммерческие фильмы, — это выбор основателя и директора Марины Липченко, которая сознательно готова была поступиться очередным аншлагом ради того, чтобы «Исчезнувший театр» первыми увидели зрители именно ее фестиваля. К счастью, все билеты были раскуплены заранее, и премьера прошла при полном зале в «Сплендид Палас».

Людям важно знать правду. Горькая и страшная документальная лента про расстрелянный театр предлагает свой взгляд на трагедию, постигшую латышский и русский народы.

В фильме Дарьи Виолиной и Сергея Павловского много мудрости, понимания, милосердия — и энергия жизни, которая побеждает все страхи, сомнения и печали. Мы видим в финале, как поднимается занавес, как актеры разных театров выходят на поклоны, а зрители отбивают свои ладони. Аплодисменты — лучшая награда. В посмертной судьбе «Скатуве» их не было. Но сегодня, после долгих лет несправедливого забвения, они звучат снова в честь исчезнувшего театра.