Рожден для полета

В 1933 году положение Андрея Платонова было шатким. Издать недавно написанные «Чевенгур» и «Котлован» невозможно. Полтора года назад Сталин прочитал повесть «Впрок», исчеркал поля угрозами и оскорблениями и отправил свой экземпляр в редакцию опростоволосившейся «Красной нови». Закономерное продолжение — нападки коллег, расторжение издательских договоров, отказы в публикациях. Платонов отвечал покаянными письмами, признавал неумышленный «контрреволюционный вред» текстов и клялся «перековаться» в порядочного «инженера человеческих душ».

Эта затея потерпела фиаско.

Произведение он не завершил. По крайней мере, не отредактировал. Рукопись обнаружили в его домашнем архиве десятилетия спустя. Тем не менее, восстановленная «Счастливая Москва» смотрится законченной книгой. Голод, коллективизация, мобилизация общества, складывание культа личности Сталина — фон рождения романа. А последние строчки написаны в 1936-м, в преддверии Большого террора.

Роман строится вокруг переплетающихся судеб тех самых «новых человеков». Хирург Самбикин пытается найти средство от смерти и ругает себя за потребность отвлекаться от дела на сон. Механик Семен Сарториус — изобретатель с мировым именем — озабочен проблемой души. Городской землеустроитель Божко выучил эсперанто и ночами ведет интенсивную переписку с пролетариями всего мира. Как бы в противовес им дан «вневойсковик Комягин». Этот «лишний человек» средних лет самоустранился от мира и в полузабытьи коротает время до смерти.

Все они связаны чувствами к Москве Честновой. Юная Москва уже успела неудачно выйти замуж, уйти от супруга, отучиться в школе воздухоплавания и стать инструктором. В воздухофлоте, впрочем, она не задерживается. В поисках себя Москва как вихрь проносится сквозь книгу, очаровывает Божко, Самбикина и Сарториуса, но ни с кем не остается. Сильнее всех задет именно Сарториус — самый интересный персонаж романа.

Увлекает не столько сюжет, сколько философская наполненность и атмосфера, созданная особым платоновским языком. Построенный на приеме остранения и избыточных описаниях, он насыщает текст ощущением «первозданности». Герои на ощупь осваивают мир, так, словно всё для них впервые. Революция обнулила историю. 

Именно за счет языка первая половина книги полнится юношеским (и революционным) драйвом. Прыжок Москвы с парашютом и ловкое приземление на крыло садящегося самолета. Танцы и разговоры блестящих молодых людей (этакий рейтинг «30 до 30-ти» от «Форбса» по-советски) в районном клубе. «Мульдбауэр предсказывал близкое завоевание стратосферы и дальнейшее проникновение в синюю высоту мира, где лежит воздушная страна бессмертия; тогда человек будет крылатым, а земля останется в наследство животным и вновь навсегда зарастет дебрями своей ветхой девственности».

Так же — самозабвенно, пафосно, истерично — они влюбляются и трудятся над приближением «всеобщего процветания». «Электричеством» героев сложно не напитаться. Но за надрывом неизбежно следует выгорание и разочарование — черная дыра, в которую Платонов неумолимо увлекает и героев, и читателя. «На Каланчевской площади за дощатой изгородью шахты сопели компрессоры метрополитена. У рабочего входа висел плакат: “Комсомолец, комсомолка! Иди в шахту метро!..” Москва Честнова поверила и вошла в ворота».

Заразительное воодушевление героев произрастает из внутренней дисгармонии. В комнате «незначительного» с «кроткими силами» человека Божко царит «бедное суровое убранство, но не от нищеты, а от мечтательности». Самбикин — «небрежен и нечистоплотен от экономии своего времени». После тяжелой работы «сны в благодарность оставляют его» — ясно, что в подсознании хирурга дела обстоят неладно.

Принимая душ после операции и изучая себя, Самбикин обнаруживает, «насколько человек еще самодельное, немощно устроенное существо — не более как смутный зародыш и проект чего-то более действительного». Хирург утверждает, что грудная клетка — это свернутые крылья, потому что в древности люди могли летать. Ему, очевидно, этой функции не хватает.

По тексту щедро рассыпаны примеры человеческого несовершенства, а герои, в принципе, не бывают спокойны. Они либо «превознесены» мечтой, либо страдают.

Персонажи «Счастливой Москвы» заняты обузданием природы, но принять собственную натуру не могут. Москва Честнова — «душа утопии» и потому на протяжении всей книги бежит: из сиротского интерната, от мужа, от Божко, Сарториуса, Самбикина и Комягина — но, главное, от самой себя. Начало ее метаний: маленькая Москва наблюдает в окно мчащегося человека с факелом. Потом раздается выстрел. Крики, шум — это начало революции. Следом умирает отец, а осиротевшая героиня несколько лет скитается и голодает. На путь бегства Москву толкает чувство уязвимости, человеческой хрупкости. Оно же двигает и остальными героями романа.

Близость для «новых людей» — едва ли не главная трудность. Божко общается со всем миром, но не решается открыться Москве. Она тоже не может остаться с кем-то — всё боится упустить будущую «подлинную» жизнь и идеального спутника. Живое существо переменчиво — значит, ненадежно. Самбикин присматривает себе «невесту» в морге. А короткий роман Москвы и Сарториуса происходит в землемерной яме — читай, в «подземном царстве», как бы в тени смерти. По сути, эта тень и лишает его продолжения.

Если реальность вкупе с ее обитателями — неудачный проект, требующий серьезной доработки, то ее легко отвергнуть: можно без особого сожаления жертвовать собой и другими. Москва действует именно в таком духе.

Сарториус, отягощенный «разбитым сердцем», будто катится по наклонной. Из изобретателя с мировым именем превращается в скромного разработчика точных весов, а затем устраивается в заводскую столовую (под невзрачным именем «Иван Груняхин»). На смену страстям вокруг Москвы приходят сомнительные отношения с непримечательной Матреной Филипповной. Ее муж, атлет с плаката Костя Арабов, бросил ее ради французской комсомолки Кати Бессонэ, а старший сын покончил с собой. Сарториус-Груняхин поселяется у Матрены и ее младшего отпрыска, терпит от них грубость, но заботится о них.

Это падение выглядит революцией. Сарториус как бы изживает в себе «нового человека». На смену гиганту из стихов Маяковского или с картины «Большевик» Кустодиева приходит бережный «маленький человек» из поэзии Евгения Кропивницкого:

Там светы звездной жути:
Краснеет красный Марс.
А здесь огни и люди
И на эстраде фарс.

Там бездны мировые:
Простор весь звездно пуст.
А здесь? Здесь тянут выи
На оголенный бюст.

Там ужасы вращений,
В звездах свод неба весь.
Здесь водка, угощенье —
И нам уютней здесь.

1944

Разрабатывая весы, Сарториус мучительно ищет внутренний баланс. Но находит его, только покинув берег утопии, не считающей своих жертв. Он создает частное пространство защиты и чуткостью пытается исцелить новую семью — лечится и сам. Глядя на спящую жену, он видит в ее лице лик «древнего ангела».

«Вы слышали, что есть золотое правило механики, — говорит герой, обращаясь к Кате Бессонэ, — некоторые думали посредством этого правила объегорить целую природу, всю жизнь. Костя Арабов тоже хотел получить с вами или из вас (…) кое-что, какое-то бесплатное золото… Он его ведь получил немного… не больше грамма! А на другом конце рычага пришлось нагрузить для равновесия целую тонну могильной земли, какая теперь лежит и давит его ребенка… Надо жить аккуратно». В этих тихих, но строгих словах слышится голос самого Платонова, обращенный и к эпохе, и к большевистскому футуристическому проекту.