Алла бросается в спор как оглашенная. Не так, как дети ныряют в озеро с обрыва, — те всё же боятся, переминаются с ноги на ногу. Перед озером Алла тоже вряд ли стала бы задираться. Несмотря на бесстрашие. Но, думаю, сперва оглянулась бы, крест на себя поклала — и прыгнула.
Но спор — это разговор, а не озеро. Туда не прыгают, а вступают — и по-другому. Принято как бы в тапочках, деликатно, с очками на носу и с гражданской застенчивостью. Как профессора учили.
Но это не про нее.
Алла Боссарт слушает оппонента секунд десять, профессионально, снисходительно, с ухмылкой Моны Лизы. И если дальше мысль ее не устраивает или просто вторична — стоп! Это вы, батенька, о чем? Это как?.. Не-ет!.. Ну-ка давайте разберемся!
1.
Я побаиваюсь умных женщин. Алла умна и памятлива.
— «Прощание» снял не Панфилов, ваша честь, а Элем Климов с Ларисой Шепитько! И не в 79-м, а в 81-м!
Много ее журналистики посвящено кино и театру. И если она приходит в газету, а на той же грядке уже трудятся другие кинокритикессы, то Алла выдерживает конкуренцию. В «Новой газете» девяностых так и произошло! Только надо, чтобы твои тексты появлялись на полосе не потому, что главный редактор — друг: он всей редакции друг. А потому что текст такого качества, что не поставить его — значит, сделать хуже не автору, а газете.
За каким чертом, спрашивается, я сам не пошел в «Новую»? Когда звали. Ее делали друзья. Там работал братишка Щекоч — Юра Щекочихин, Аня Политковская, Лена Дьякова. Там бывший стажер «Комсомолки», а теперь нобелевский лауреат Митя Муратов называл Юрку Роста «папой». Там вытаскивали людей из плена, называли вещи своими именами. Про суку и подлеца писали, что он сука и подлец. Про вора — что вор. Там догорала искренняя и честная журналистика России.
Ее убивали натурально: избивали до смерти, стреляли в спину, травили изотопами. Выжила.
Ну ладно, простите...
Боссарт нежна с друзьями. Врагов не боится. Кроме мышей. А недрузья иногда говорят: не подступишься. Поклонники и ученики мечтают, как бы это с Аллой Борисовной поближе познакомиться. Удивить, добиться похвалы. Или просто чтоб заметила. Ведь даже за розу можно ухватиться — а вот за Аллу вряд ли: сплошные шипы.
Но что странно: те же черты ее характера, которые производят впечатление неприступности, помогают излагать мысли на бумаге не по-женски жестко. Давать разумные, продуманные оценки. И при этом — не подставляться.
Такая вот натура, такие качества из журналистики естественным образом перетекают в прозу.
2.
Как-то еще в Москве я слышал о ней: еврейки — они такие!
Но Боссарт не еврейка, она русская. Родители-переводчики воспитывали Алку в московской коммуналке в духе любви к англо-саксонской культуре. И пытались закачать в девочку немецкий и английский. Ничего не вышло, она не заговорила по-иностранному. Зато прочла родительскую библиотеку. Стала своим человеком в читалке Ленинки.
Красивая, дерзкая, непредсказуемая, она весьма быстро определилась с предпочтениями. И некоторых принципов держится до сих пор.
Не любит неточности. Ненавидит, когда врут. А порой не врут даже. А вот пытаются выдать желаемое за действительное: еще хуже.
...И это что, спросите вы, и есть рецензия на новую книгу Аллы Боссарт «Многа букофф»? Конечно! Ибо ничего не остается, как залезть в арсенал госпожи Боссарт, подобрать ее средства обороны и ответить текстом. В котором, возможно, не так много «букофф». Ну, сколько осилит газета.
Взъерошенный стиль жизни и перо Аллы были подмечены мною давно. Еще на летучках «Огонька» Коротича, где мы вместе служили лет семь. Если она просила слова на летучке, вставала — все знали, будет точный и краткий разнос всеобщего одобрямса.
В «Огоньке» я спускался от себя на этаж ниже. Сначала к международникам. Где обмывали афганскую медаль Тёмы Боровика. Где в отделе литературы сиживали то Карякин, то Вознесенский, то Саша Соколов. Потом в отдел культуры.
Там перед горой рукописей восседал Володя Чернов.
Там сердечно откупоривали, дымили, галдели.
Там правила свои заметки в номер Алла. Многие из них потом легли в книжку «Кино, вино и домино».
Туда же, между прочим, заглянул однажды «правдоруб» Игорь Моисеевич Иртеньев со стихами под мышкой, увидел Аллу Борисовну и онемел.
Говорят, дар речи вернулся к нему в самолете на Одессу: их обоих позвали на очередную юморину. Над облаками Игорь Моисеевич впервые и заморочил голову Алле Борисовне.
Она ему — тоже.
Но я вот вижу и слышу: через столько лет они морочат друг другу головы до сих пор.
И наблюдая их семейную жизнь, понимаешь понемногу, откуда что берется. И что на самом деле в их историях, одни из которых становятся стихами Игоря, другие — прозой Аллы, заключены их ежедневные диалоги, полемика длиной в жизнь. Повезло.
Последнее время Алла Борисовна пишет также стихи. Недавно вышла книжка, получившая одобрение у многих поэтов, которые вызывают у меня доверие. Считая и мужа Игоря.
Но я о прозе. Потому что до «Букофф» в 2007 году критика заметила ее роман «Google. Отражения», «роман-глюк». Странный, немного фантасмагоричный. Где наряду с античными героями вроде Антония и Клеопатры фигурируют и Блок с неверной женой, и Гоголь, и даже Сталин.
Не этот ли текст озарил Сокурова для его «Сказки»?
Яркой историей мне показалась ее «Холера» (2014). Еще один гротеск, в котором она уложила в инфекционную больницу одного Толика. Как сообщается, «русского интеллигента, холостого». Заставила его страдать, любить, удивляться и творить бог весть что.
Фейсбук стал для Аллы вторым дыханием и надолго — способом самовыражения. Как для многих из нас. В ежедневных постах — сотни историй. Только не у всех и не из всего получается сетевая проза.
В новой Аллиной книге есть раздел про них с Игорем. Называется «Одна сатана». Там рассказик «Чудо».
Вот он.
«Зову Иртеньева полюбоваться елочкой в темноте. “Смотри, — всплёскиваю ручками, — как мерцает... Сейчас красная, а сейчас зеленая... чудо!” Не отрываясь от планшета: “Чуда не вижу я тут, генерал-лейтенант Захаржевский установил там реле…”
Всё-таки хорошо, что я не вышла замуж за иностранца».