Генератор самопожертвований 

На видеозаписях с проводов в армию мобилизованных прошлой осенью и зимой — совершенно обычные улицы, городские мемориалы, дворы. Мужчины, которые могли бы быть вашими соседями или родственниками. Вот церемонии официальных проводов: мэр или местный военком что-то говорит в микрофон (нормально выступать они так и не научились). Затем выступает священник соседней церкви, профессиональным голосом, уже без микрофона. Пожелания вернуться домой. С победой или без победы, но вернуться. И обязательно пара слов про НАТО.

Потом все расходятся по автобусам. Кто-то бредет за руку с грустной женщиной (жена, сестра, подруга?), кто-то с маленькой дочкой на руках (у меня такая же). Я смотрю на них из другой страны — не хотел бы быть среди них. Если бы возникла такая угроза, я бы очень постарался не быть среди них. Но мне очень легко представить себя там. И что-то внутри отзывается готовностью вместе с другими пойти на войну и там погибнуть. 

Я уверен, что мало кто из тех, кто в России добровольно или принудительно идет на войну, хочет убивать. Кроме, конечно, небольшого количества одержимых убийством. Остальные идут за чем-то другим, для чего-то другого. Эксперты, публицисты и блогеры задаются вопросом: как получилось, что столько людей решили стать убийцами? Уверен, что они этого не решали. Дело в другом. 

Для подавляющего большинства людей убийство другого человека — это непредставимый опыт. Это опыт за горизонтом возможного. Невозможно себе вообразить, что я окажусь «там», и от моей руки умрет неизвестный мне человек, и что я сам буду убит неизвестно как, кем и когда. Да, можно проделать такой мысленный эксперимент. А можно в качестве подготовительного предложить такой: выходите из помещения, где сейчас находитесь, и первого встреченного на улице человека (даже если это старушка или ребенок) изо всех сил с яростью бьете по голове.

Для большинства людей, за исключением уголовников и людей в экстремальном психическом состоянии (одержимость, месть), убийство не может быть целью или предметом сознательного решения. Значит, и на войну люди идут (и шли) не с целью «убивать». 

В воинских субкультурах солдат специально обучали умению убивать, приучали к этому. Так делается и сейчас. И то не всегда «срабатывает». А для людей, которые случайно оказываются «там», которые не думали об армии и о военном деле как о «своем», опыт реального участия в убийствах становится совершенно разрушительным (грядущая внутрироссийская проблема «ветеранов украинского фронта» — отдельная тема). 

В мужчинах моего поколения есть что-то очень созвучное этой войне. «Последнее советское поколение» мужчин выросло в странной атмосфере всеприсутствия войны. Культ Великой Отечественной войны стал частью повседневной жизни, не вполне совпадая с культом Победы. В то же время постоянно шли какие-то другие войны, без победы и без поражения. А еще мы застали Холодную войну — самый финал, с ракетной игрой на нервах. Страх ядерного взрыва стал для некоторых одним из ранних впечатлений детства (с удивлением вспоминаю, что в детском саду я играл в атомную войну). Потом Афганистан, непонятно кому и зачем нужный, первая и вторая война в Чечне. «Скоро вас туда отправим, изучайте автомат — пригодится», — шутили офицеры на моей военной кафедре. 

Войны прекращались и начинались опять, кто-то оттуда возвращался с рассказами. Война почти всегда была рядом. Мы выезжали на Енисей или Обь на шашлыки и слушали «Гражданскую оборону». Егор Летов пел переделанный вариант известной песни: подбили танк, а танкист выжил. Его вызывают в «особый отдел» (все в России должны знать, что это значит) и строго спрашивают: «Ты почему не сгорел вместе с танком»? А тот отвечает: «Простите, в следующей атаке обязательно сгорю. Любо братцы, любо! Любо, братцы, жить! В танковой бригаде не приходится тужить». Мы подпевали ироничному Летову и ощущали, что вполне может сложиться так, что и нам не останется ничего другого, кроме как «в следующей атаке» обязательно сгореть. Совершенно не задумываясь над смыслом этого.

Вот для этого на войну и идут — «обязательно сгореть». Чтобы кто-то тебя простил. А главное, идут потому, что «так надо». Если повезет, вернешься. Если не повезет, не вернешься. Может быть, даже заработаешь (этим сейчас выманивают российских мужчин в окопы в полях Восточной Украины). Но это уж как повезет. Деньги нужны, чтобы исполнить обязательства; у многих мужчин слишком много обязательств. 

Этот призыв я могу услышать и в своей голове. Из-за него мужчины так спокойно дают себя мобилизовать. Мы слушали одни и те же песни, смотрели одни и те же советские военные фильмы. Там лучшие всё время куда-то уходят и там гибнут. Очень сложно освободиться от мобилизации, которую с тобой в юные годы произвела советская и постсоветская культура. 

На самосознание тридцатилетних на Западе повлияла традиция ревизионистского военного-антивоенного фильма. Они рассказывали о войне, одновременно вырабатывая к ней отвращение. В России аналогичная традиция так и не сформировалась, и подобные фильмы остались уделом небольшого числа киноманов. Визуальные образы войны в массовой советской и российской культуре несут в себе ее более или менее явное оправдание и признание: плохо или хорошо, но «так надо». Надо — значит, надо. 

Эта предопределенность создает особое настроение, которое намного сильнее личных желаний, интересов, страхов. Это настроение я вижу на видео с мобилизованными. В этот момент на лицах можно разглядеть что-то очень древнее, вот так тысячелетиями куда-то уходили: на войну, на тяжелые работы, на каторгу. Кто-то возвращался живым, и потом ему нечего было рассказать об этом чувстве. О мрачноватой бессмысленной решимости. 

Этот выработанный веками навык очень пригодился бы в случае реальной опасности для общества — такой войны, когда брать оружие действительно нужно всем, кто может защищать своих. Но этот же навык делает людей безоружными перед преступным злоупотреблением тех, кто «знают, как преданность и благородство способны рассорить людей и под видом борьбы за справедливость спровоцировать геноцид», — пишет психолог Арлин Одегон в книге «Отель «Война». Психологическая динамика вооруженных конфликтов».

Так что эта война готовилась давно, и готовилась она в наших душах. Внутри себя большинство из нас давно дали согласие на то, что эта война нас сожрет. «Любо, братцы, любо!» — и всё понятно. И значит, надо идти, танкист ты или казак (как в основном варианте этой песни). 

В головы мужчин моего поколения (и не только) буквально встроена героическая версия этого генератора самопожертвований. Именно она сработала весной-летом 2014 года. Тогда мужчины со всех концов России отправлялись воевать в Донбасс. 

Но кажется, в 2022-м мощности этого генератора уже было недостаточно. И это — хорошая новость. Поэтому российский главнокомандующий нехотя, но объявил частичную мобилизацию прошлой осенью. Надеюсь, на этом генератор окончательно сломается: эпоха «народных войн» миновала, а кроме готовности «погибнуть за Родину», он ничего не производит. Надеюсь, катастрофа этой войны станет страшной ценой, которую нужно заплатить, чтобы наконец отменить безусловную приемлемость смерти на войне для российских мужчин, и мы сможем спокойно заниматься другими делами: детьми, родителями, строительством собственной жизни и собственного дела.